предыдущая

33. Серые Бабочки

Серые бабочки сумерек. Они прилетают к больным, но те слишком заняты болезнью, и жизнь, борясь со смертью, гонит прочь из головы серых бабочек, осыпающих с прозрачных крыльев пыльцу, от которой першит глубоко в горле. Прилетают они и тогда, когда на охоте смерть подходит близко, но взметывая подолом тайки, расшитой картинами погребальных церемоний, смерть забирает бабочек так быстро, что люди не успевают заметить. Только сердце вместо того, чтоб сделать следующий удар, вдруг останавливается. Смерть прошла совсем рядом и сердце снова ударяет в ребра. Даже память о прозрачных крыльях, мелькнувших за полвздоха до касания смерти, улетает.
И прилетают они не ко всем.
Continue reading →

предыдущая

32. Чай у Альехо

Не было снов. Первое время Витька был рад этому. Слишком много всего произошло зимой, в маленьком рыбацком поселке, и то, что случилось, надо было попробовать уложить в голове, а если в его жизнь вмешаются сны, то все запутается еще больше. Но чем дальше, тем чаще ему казалось – выпал, прорвал пленку и болтается в вакууме, в котором ничего не происходит. Будто резкая остановка после бега, когда внутри еще все бежит и хочется размахивать руками, говорить громко, неважно что. Но говорить о зимних событиях оказалось некому. Он-то думал, Альехо выслушает.
А еще молчала Ноа. Просто жила рисунком на коже, не росла, хотя куда уж расти дальше – Витька носил теперь футболки с глухим воротом, чтоб не косились в студии клиенты на многоцветный рисунок, начинающийся под ямкой на горле.
Continue reading →

предыдущая

31. Студия

Месяц влажного тепла – странный московский апрель. Только что март кусал щеки и руки сжимались в холодные кулаки, уползая вглубь рукавов, – перчатки доставать лень, и вот жаркое, мокрое на вид солнце лапает шею и голову огромной ладонью, тянет пар от обтаявших по краям снежных куч, а во дворах, среди снега бегают, сверкая посинелыми коленями, футболисты. Один, самый маленький, сидит на низкой чугунной ограде, потея под грудой наваленных на коленки пальто и курток.
Куртки и шубки, еще вчера такие уютные, легонькие, давят плечи, натирают воротниками потные шеи. И глаза у спешащих людей одинаково затравленные и раздраженные – наденешь весеннее, вечером прихватит мороз, наденешь зимнее надоевшее – так и протаскаешь полдня на себе, а после на руке тяжкую, обвислую мертвым медведем куртку. Завтра, может быть, падет на огромный город снег, но может – снова будет солнце и почки еще сильней набухнут, копя в себе зелень. С каждым днем будет припекать почти по-летнему. Чтобы через пару недель спохватиться весне, нахмуриться и отвернуться в обидах, неизвестно на кого. И предусмотрительно повешенная за дверью куртка снова станет уютной и нужной, а легкие кроссовки придется сунуть на полку, до настоящего лета, короткого, послеиюньского.
Continue reading →

предыдущая

30. Уроки языка

Летели выше и выше, в черное небо, и ветер протекал мимо, будто они – головой вниз в легкую, но тугую воду. Ветер давил рукой в макушку и волосы, облепив щеки, щекотали шею. Земля осталась на дне пропасти и хорошо. Там – все плохое, прижалось к стылой степи, утыканной кустиками высохшей полыни. И снежок сыплет у самого дна воздушной пропасти, потому что низкие тучи они пролетели. Должны быть тут звезды, но их не было, не было и луны, а просто черная пустота и ветер.
– Страшно?
– Смеешься? – и Найя рассмеялась сама, глотая вкусный воздух, как в детстве чистый легкий снег, набранный в застывшую руку.
– Забочусь…
Continue reading →

предыдущая

29. Тику и вождь

Деревенский ведун Тику был таким, будто кто-то взял старого ведуна за шиворот, повертел и попробовал спеть его. Песня вышла корявая, голос, что пел, то поднимался к веткам деревьев, а то нырял в мышиные норы, бормоча и заикаясь.
Тику сидел на ворохе мягких листьев, подвязанных лианами в кривой тючок, подогнув под себя короткую жилистую ногу, а другую вытягивая перед собой. Дрожащий свет жирника падал на шевелящиеся пальцы и острое колено, а дальше все было в тени.
За стенами большого дома шел правильный дождь, через два выпрошенных женщинами дня он начался под утро, и теперь все снова было, как надо. И дети пришли, от совсем маленьких, которых матери привели в первый раз, крепко держа за руку и оттаскивая от жиденьких перилец мостков, до тех, кому последний раз слушать старого Тику, его легенды и уклады, учить заклинания для жизни и знать то, что должен знать каждый лесной человек.
– Так повелось от начала времен и так будет всегда, – сказал Тику из темноты детям, полукругом сидящим на полу, – крепко помните сказ о Большой матери и Большом Охотнике. И идите уже.
Continue reading →

предыдущая

28. Айна и Еэнн

В те времена, когда все реки текли только в море, не поворачивая вспять, а пыль от больших волн сеялась до самого неба, не было в нем Большой Матери, и не было Большого Охотника. Небо светилось само и светилась от него живая пыль воды. Не умирали деревья, плоды на них висели вперемешку с цветами; и птицы вили гнезда прямо на земле, потому что звери не знали, что такое охота.
Люди в те времена были прекрасны, как небесный свет. И прекрасней всех женщин была Айна, светлоликая. Были у Айны волосы огненные, как грива степной лисы, глаза синие, как небо, кожа светлая, как водяная пыль на свету. Пела Айна медленные песни и рыбы сходились к берегу, когда сидела она на камне, полоща в воде ножки. Кормила Айна рыб ягодами и маленькими листочками. И смеялась, глядя, как они выползают на берег. Нагибалась и пускала их обратно в воду, чтоб не забыли дышать, где умеют.
Continue reading →

предыдущая

27. Берита

Ветер взвыл и стих, начавшийся дождь уже не бросал себя в растрепанные стены хижины, а лил мерно, шуршал листьями деревьев и шлепал под столбами пола.
“Цыплят зальет ведь, потонут, а есть – что?”, мысли шуршали в голове Бериты глухо, как дождь снаружи. Да не совсем и снаружи. Лежа, скорчившись, на сундуке из корья, она чувствовала, как течет по спине, щекочет бока и подмышки холодная вода. Но не встала, не имела сил еще встать. Только повернула голову так, чтоб лучше слышать, правда ли утихает дождь или ей только очень хочется того? Подождут цыплята, всем будет несладко, не одной ей, а вот сундук…
На ухо ляпнула вода и потекла под волосы. Берита нагнула голову к плечу, промакивая ухо об ткань, но рук от шершавой коры не отрывала. Порадовалась тому, что толста, большая, – сундук подмок по краям, но сам сухой. Что цыплята! …Слышно совсем близко – кричат женщины, детский плач, и мужские голоса слышны. Может, кто упал в воду, ой, горе-горе. А она про цыплят. Сказано, женщины ум имеют птичий, скачет в голове, как певчики по веткам.
Continue reading →

предыдущая

26. Ураган Найи

Мальчики, которым исполняется по три руки лет, да и те, кто помладше, но уже ходили на охоту со старшими и детский голос их унесли сороки, давно держат в голове, какие девочки нравятся им. Еще три-четыре года назад они бегали, злясь на то, что кто-то бегает быстрее, хоронились самого сильного, но постепенно, слушая, как отец, посмеиваясь, рассказывает после ужина о своем первом Большом Дожде, понимали – скоро и им туда, в маленькие временные хижины, где под плотной крышей, в темноте, влажной от мерно идущего дождя, будет их двое. Мальчик и та, что пойдет с ним. Спать вместе, болтать обо всем до хмурого утреннего света, снова спать, сидеть на мостках, заглядывая в бегущую под жердями воду, есть плоды хлебного дерева, макая их в овощную пасту, делить копченое мясо, которое матери заботливо развесили вдоль дальней стены.
Continue reading →

предыдущая

25. Праздник

Маленькие барабаны стучали глухо и поверх глухого стука деревянные флейты плели жилы мелодий. Замолкали, и тогда барабаны вздыхали коротко, будто наплакались, и вдруг разражались яркой дробью. Музыканты сидели на деревянной колоде, раскачивались, поводили худыми плечами, наклоняли головы и откидывали их в такт песне. Песню пели все. Тянули заунывно и вместе с тем весело длинный напев, смолкали, дожидаясь, пока женщины, хлопая в ладоши, вскрикнут что-то, на что все смеялись. И начинали снова. Будто и не пели, а просто разговаривали, делая что-то еще, – один поворачивал мясо на вертелах из острых веток, другой набивал трубку, а кто-то, подобравшись к женщинам, хватал за бока и те только локтем отталкивали, не сбиваясь с ритма песни.
Continue reading →

предыдущая

24. Меру просит вождя

– Найя, – шептал ветер, холодя ухо. И когда он, маленький и осторожный, уходил от лица, солнце трогало теплом и снова слышалось “Наййяяя…”.
Акут сидел и смотрел, как спит, наевшись, его жена. Она сама захотела, женой, и все повернулось так, что он сперва удивился, а после, подумав, кивнул, да, так и должно быть. Хватит бояться. Если судьба подарила ему эту девочку и если белая девочка оказалась взрослой женщиной, только худая совсем, но он станет много работать и в их доме будет еда, – то зачем идти против судьбы? Она дважды согласилась быть женой. Первый раз, когда смешала две крови на лезвии его ножа. И второй раз, когда накормила его своей едой, прямо из руки в его рот. Он вспомнил, как бережно взял из пальцев кусочек мяса, прихватив зубами, как лис уносит в нору птичье яйцо – легко-легко, но не отпуская.
У Акута было много женщин, всегда. Если чья-то жена не беременела после свадьбы, она могла прийти к Акуту ночью. Только дневной свет не должен был видеть их. Акут иногда даже не знал, кого держит в руках, на чьих локтях и коленях Большой Охотник Еэнн, пролезая через щели в плетеной стене, ставит бледные точки. Акуту этого хватало. И нравилось.
Continue reading →