27. Берита
Ветер взвыл и стих, начавшийся дождь уже не бросал себя в растрепанные стены хижины, а лил мерно, шуршал листьями деревьев и шлепал под столбами пола.
“Цыплят зальет ведь, потонут, а есть – что?”, мысли шуршали в голове Бериты глухо, как дождь снаружи. Да не совсем и снаружи. Лежа, скорчившись, на сундуке из корья, она чувствовала, как течет по спине, щекочет бока и подмышки холодная вода. Но не встала, не имела сил еще встать. Только повернула голову так, чтоб лучше слышать, правда ли утихает дождь или ей только очень хочется того? Подождут цыплята, всем будет несладко, не одной ей, а вот сундук…
На ухо ляпнула вода и потекла под волосы. Берита нагнула голову к плечу, промакивая ухо об ткань, но рук от шершавой коры не отрывала. Порадовалась тому, что толста, большая, – сундук подмок по краям, но сам сухой. Что цыплята! …Слышно совсем близко – кричат женщины, детский плач, и мужские голоса слышны. Может, кто упал в воду, ой, горе-горе. А она про цыплят. Сказано, женщины ум имеют птичий, скачет в голове, как певчики по веткам.
Не вставая, ощупала бока сундука. Целый. И снова стала думать мелкие мысли. Гнала от себя ту, что подползала холодно и смотрела на нее ледяными глазами. Не ты ли, старая травница, виновата в том, что прилетел нежданный ураган? Не твоя ли жадность до редких Вещей разгневала тех, о ком и думать, а не только вслух сказать тревожно?
Всхлипнув, тряхнула головой и снова насторожила ухо. Вместо мерного шума дождя слышались крики, плач, а вместе с ними – редкие капли, срываясь с веток, роняли камушками звуки в пришедшую воду. Кончился?
– Не бывает так, – прошептала, удивляясь.
Но дождь не возвращался. Берита оторвалась от сундука, встала на коленях над ним, все еще держа руки, как нахохленная большая птица держит над гнездом крылья. И, тоже по-птичьи, завертела косматой головой, цепляя волосами за крупные бусины ожерелья.
Через просветы в крыше светил Большой Охотник, мигал, когда наваливались на него черные тучи, но тут же появлялся снова. Там, в небе все двигалось, переваливалось, но тучи не сыпали воду, только закрывали и открывали бледный зрак ночного светила, утишая постепенно валкий ход. Огонек светильника погас, залитый дождем, но все было видно. И Берита решилась встать. Переваливаясь, пошла ко входу, оглядываясь на стоящий посредине жилья сундук. И как только выдернула его из тайного угла, где села с вечера – рассмотреть, полюбоваться? Тяжел ведь и был привязан к стене, а вокруг гора домашних вещей, которые она растащила чуть-чуть, чтоб открыть крышку. Теперь надо снова уволочь его в угол, привязать накрепко и забросать, чтоб никто не видел. А вот поможет ли охранный знак, который всегда плела и крепила на крышку, непонятно. Если буря из-за нее, что теперь знать-то, только ждать, как будет.
Распутав узлы на двери, распахнула и присмотрелась. Хижины в бледном свете все были растрепаны и видно, у многих крыши скелетами звериными. Поодаль упали мостки, плохо, совсем плохо, как их чинить, если внизу бурлит пришедшая темная вода? Видны люди, мелькают темными и бледными тенями, стоит над всем заунывный женский плач.
– Берита! – голос грянул рядом, и она отпустила веревку из рук, дернувшись, – что встала деревом? Иди к женам, делайте что надо!
И кричавший, невидимый в тени черных кустов, затопал по скрипящим мосткам в сторону скопления домов.
– Да, да… – старуха распутала с пальца зацепившуюся веревку. Обернулась, снова глядеть на сундук. Странное творится. Дождь начался слишком рано, пришел ураган. А потом стихло все, и дождя нет! Пойдет ли, как шел с начала времен – в эту ночь? И как им всем теперь быть?
Сундук стоял, крепкий, квадратный, она сама его делала, хорошо, нож уже был и кора снималась легко с заговоренных каменных деревьев. Сама пробила по краям дырки, переплела прочными жилами убитых антилоп. И на крышку приспособила хитрый засов, на который если повесить охранный знак, никто не откроет. Поблескивали на полу лужи воды, но утекали в жердяной пол и слепли, оставляя лишь мокрые темные пятна. Надо сундук снова спрятать.
Она прошла в угол, пошевелила гору промокшего хлама – циновки, чашки, две старых колоды для зерна, глиняный круглый улей с треснутым боком. Но в самом углу сухо. И, ухватив ручку на боку сундука, потащила его по полу, надсадно дыша. Вон как тяжел. Много там… всего… Согнувшись, тащила и старалась не думать о Вещах, которые тайно жили внутри тяжелой коробки из коры. Женские мысли и желания много силы имеют, Берита знала. Можно так надумать, что и…
Она подтащила сундук почти вплотную, вылезла из щели между ним и стеной, шумно выдохнула, выпутывая пряди волос из ожерелья трясущимися от напряжения руками. Снова удивилась, как же она его выдернула из угла, даже и не заметила! Наклонилась, уперлась руками и стала, кряхтя, придвигать вплотную к стене. Наконец, тяжелый ящик встал, как надо. И она, оглядев, пощупав края, снова отошла, к скрине у дверей, где в мешочках лежали ее нужные и всем в племени знакомые вещи: перья ночных и дневных птиц, клыки да когти убитых охотниками зверей, шкурки летних бабочек, скорлупа, сушеные коконы червя-болотника, пучки трав и ягоды в коробочках из коры.
Для охорона ей нужны перо ночное и дневное, она их поженит между собой, сплетет колыбель из травы-семейки и, заплетя в кольцо деревянного засова, произнесет нужные слова. И тогда перья будут держать замок так, что кроме ее руки и ее шепота, никто не откроет крышку. Не каждый и увидит сундук, даже если расшвыряет все вещи, наваленные сверху.
– Сейчас, погодь, да, – шептала она в ответ на горестные и деловитые крики из деревни, а толстые пальцы уже плели травяную цепку из прочных стеблей семейки, – вот только навешу, шепну и прибегу.
Охорон получился хороший, прочный. Берита зубами затянула последнюю петлю, стараясь как можно сильнее смочить узел слюной. Повернулась.
С приоткрытой крышки сундука смотрела на нее желтыми глазами плоская голова на длинной шее, покачивалась. Рука с охороном повисла вдоль сбившейся юбки. Ноги ослабели и Берита оперлась свободной рукой на край скрини.
– Я… – голос сорвавшись, пискнул мышью. В голове билось, вот, дожадничала, и с Корой связалась, ох, дура. Все отберут, все…
Она ждала слов гостя, не имея сил отвести глаз от желтого взгляда. Но голова молча покачивалась из стороны в сторону. А снаружи все кричали, и кто-то издали помянул ее имя, со злостью. Там, там уж все женщины собрались, кто умеет хотеть, ждут ее, потому что она знахарка, она должна им сказать, чего захотеть, чтоб не вышло хуже. Надо идти.
– Надо идти мне, – обратилась она к мерному качанию головы. И не дождавшись ответа, проследила взглядом, как узкое серое тулово обвивает сундук, а хвост уже нырнул внутрь, туда, где лежат, ее, Бериты, Вещи. Тайные, такие нужные ей.
– Зачем же, – зашептала и сделала шаг, а свободной рукой нащупала на кожаном шнурке пояса свой нож.
– Сшшш… – раскрылась серая с розовым пасть, светляком мелькнул двуострый язык. Берита замерла, пытаясь понять. И еще шагнула.
– Я ведь, всю жизнь, и никогда для себя. Все для вас, – поклонилась быстро, не опуская лица, и сама стала похожей на толстую короткую змею, – как велено, служила, для здоровья нашего, женщинам рожать, и для деточек. Не надо!
Пасть закрылась, но скрипнула крышка сундука и серое тулово, шевелясь, полилось вслед за хвостом, внутрь, перетекая по углам извивами.
Берита еще шагнула. В груди глухо тукало сердце, а в голове мысли крутились, как мусор в речном водовороте. Зачем же так? Была ей радость только эта. От мужа-мужчины и от красоты своей она отказалась когда-то, много дождей назад. И вот пришли, отобрать. А ей осталось и жить-то немного, Берита ходила смотреть в болотное окно на границе мира, видела срок. И как доживать? Как сумасшедшая Кора? По соседкам бегать?
– Оставь, что давали, – смотрела на змеиную голову уже сверху, а потная рука сжимала удобную рукоятку, – мне давно дали и навсегда. По самую мою смерть. Обещали так.
Свет желтых глаз потускнел. Гость кивнул и Берита затаила дыхание. Но не кивок согласия, просто голова отвернулась, заглядывая в сундук.
– Не надо… – шагнула еще и протянула руку с охороном. Кольца, покрытые серой шкурой, змеились, шурша в сундуке, и вот голова показалась снова. А в пасти, сверкая, любимое Бериты, то, что держала в руках так часто и не могла надышаться, любуясь.
– Н-нет, – старая рука со сведенными пальцами мелькнула и схватила серую шею, прямо под плоской головой, – отдай!
– Ссссссс, – пасть не открывалась, чтоб не уронить взятого.
И тогда, глядя внимательно на руку, как на чужую, Берита подняла нож, чье полукруглое лезвие блестело, как серп Большого Охотника и, поднеся к схваченной шее, полоснула. Сипение оборвалось. Зазвенело любимое, упав внутрь, туда, откуда было взято. Шмякнулась поверх отрезанная плоская голова с тусклыми глазами и вялым шнурочком языка. А тулово уже все было там. Берита со всей силы захлопнула крышку и, налегая, притиснула сверху, чтоб разбухший деревянный засов вошел в петли.
– Берита, жена старого Беру, – крик пришел издалека, а может и был, только не слышала раньше.
Крышка лежала плотно, и ничего не было видно снаружи, вообще ничего, ни капель крови, ни кончика хвоста. Старуха стояла, машинально обтирая краем юбки лезвие ножа, смотрела на крышку. Потянулась было, открыть, заглянуть, может привиделось ей. Но обругала себя злым шепотом. Подхватив с пола, ловко вплела в петли засова охорон из черного и белого перьев.
– Как ночь ко дню, как муж к жене, прилипни, прорасти, никого не пусти, до светлого утра, до шепота моего, – пропела, с облегчением глядя, как завиваются травяные жилки, пронизывая и оплетая дерево замка.
И крикнула в полный голос:
– Иду, тут я!
Закидала циновками тихо стоящий сундук. Осмотрев яркое лезвие в ночном свете, сунула нож в маленькие ножны на поясе. И заторопилась к выходу, переваливаясь.
Когда добралась по шатающимся мосткам в гущу людей, то уже была спокойна, все подмечала вокруг и даже порадовалась, не так страшно все, как ночь о том кричала. Из растрепанных хижин голосили, убивались о курах и намокшем зерне, рыдала и смеялась молодая жена одного из охотников, прижимая к себе орущего сына, он спрятался с испуга в чуланчике, а мать билась, думая, утонул, упав с мостков. Когда почти дошла к большой хижине старого Тику, дернул за локоть мужчина, стоящий на проваленных мостках, рассказал, двое детей пропали, и матери их не придут.
– Тола камнем сидит, первый он у ней, а вторая кричит, рыбой бьется, толку не будет. Вы уж там сами.
– Чини давай, – огрызнулась сочувственно и пошла дальше, хватая рукой хлипкие перила и подбирая другой юбку, чтоб не упасть.
В большой хижине было тихо. Шептались женщины, сидя большим кругом, и когда Берита показалась в дверях, заслоняя свет, все лица забелели навстречу и глаза, широко открытые, блеснули из темноты.
– Иди к нам, Берита, – зашелестело со всех сторон. Кто-то из женщин заплакал, и на нее шикнули.
– Скажи, Берита, что думать, чего хотеть?
Фигуры шевелились, освобождая ей место напротив двери. По крыше, треща жердинами, ползали мужчины, укрывая остов наспех набранными листьями песчаницы.
Берита прошла, дотрагиваясь до мокрых женских голов. Грузно уселась на свое место. Тихонько, скрытно от всех положила руку на рукоять ножа.
– Все тут? Все, кто может?
– Да, Берита…
– Подождем, когда крышу сделают. Молодые все целы?
– Целы, что им сделается, друг за дружку держались, – нервно крикнула молодайка напротив, – а вот сыночек Самумы, и первенький Толы…
– Тихо! – Берита подняла руку. Загомонившие женщины смолкли. Но в тишине одна сказала еле слышно:
– Давай попросим, Берита, пусть вернут детей, – и смолкла, сама испугавшись сказанного.
Свет убывал, ложились на крышу широкие длинные листья. Мужчины тоже примолкли и работали быстро, торопясь скорее закончить и уйти, от женской ворожбы. Большая комната пахла женскими телами, их страхом и еще наплывал из угла кислый и острый запах. Берита принюхалась. Снова Тику сидел один и глотал настойку из трав и болотника. Но женщины ждали, смотрели на нее большими, блестящими от тревоги глазами и надо было говорить с ними.
– Ветер ли, дождь, а то холод приходит или Большой Охотник злится и не дает еды, мы знаем – смерти идут к нам и даже в яркие дни бывает так, что заблудится дочь в лесу, упадет сын со скалы в стремнину. Вы все это знаете.
– Знаем… – прошелестело по кругу и померкли глаза, – головы опустились.
– Нет нужды просить, если судьба так повернулась, – а внутри ее толкнулось тихонько насмешливое “судьба, говоришь, Берита?”, и она сказала громче, чтоб заглушить голос:
– Много просить – больше потерять, это я вам говорю, я ваших детей принимала и лечила, и вас и мужей ваших. Сейчас закроется крыша, и я вам скажу. А вы мне верьте.
– Да, Берита…
И стало тихо. Шелестели вздохи в наступающей темноте, шелестели листья на крыше и покашливали мужчины. И вот, оставив только одно отверстие, под самым глазом Ночного Охотника, мужчины с шумом слезли, и шаги их стали удаляться по скрипучим мосткам. А там, куда они шли, все замолкало – разговоры, крики и даже плач. Люди знали, нельзя мешать женщинам хотеть, надо сидеть тихо и только думать о том, чтобы у них получилось.
Темнота стояла в большой просторной комнате, как вода в тени. И только в оставленную дыру смотрел белый глаз Большого Охотника. Столб света падал в центр и высвечивал постеленную круглую циновку с вытканным звездой черным узором. В промежутках меж черных лучей красным прочерчены линии к самым краям. Женщины сидели, поджав под себя ноги, каждая на острие луча и плотно прижимали ладони одна к другой, смыкая круг в целое. Рассеянный свет еле-еле показывал лица с черными глазами-провалами и линией закрытого рта – каждое похоже на лик Охотника.
Берита держала руки, как и они, на весу, касалась сухими ладонями, правой – горячей ладони Ронки, левой – подрагивающей влажной ладони Сании. Первый раз Сания сидит в круге, но она уже родила двоих, женской силы в ней много, боится пока, ну ничего, привыкнет. За жизнь несколько раз приходится собирать женщинам племени большой круг и это не то, что пожелать молоку не киснуть или вернуть убежавшего за околицу ребенка. Берита лица к Охотнику не поднимала. Смотрела на женщин, по очереди на каждую. И с мыслями собиралась. Она пока не знала, что будут хотеть, но не сильно волновалась, потому что не все нужно знать наперед, боги всегда здесь. Надо просто начать…
– Из времени до времени и через время, – сказав, замолчала и слушала, как женщины шепотом повторяют за ней сказанное:
– Из времени до времени, через время, время, вре-мя…
– Как дереву и траве, зверю в лесу, рыбе в реке…
– Как дереву и траве…
– Дай нам заботу, Большая Мать!
Берита запрокинула голову. Уже не надо было смотреть на круг. Шепот женщин начинался одновременно с ее словами. Никто не сбился, повторяя, и рука Сании перестала дрожать.
– Дай нам защиту, Большой Охотник!
Лица смотрели вверх, лепестками огромного цветка с серединкой звездой. В такт словам женщины наклонялись вперед, не опуская лиц, и снова откидывались. Казалось, цветок ожил и дышит, шевеля в темноте белесыми лепестками.
– Подари нам время, Большая Мать, защити наше время, Большой Охотник!
– Подари нам… Большая Мать…
– Дай! – резко оторвала Берита свои ладони от рук соседок и, подняв над головой, хлопнула, выкрикивая слово.
– Дай!!! – одновременный хлопок прозвучал треском расщепленного дуба в грозу.
– Дай нам день, ночь и день.
– Дай! – руки поднимались над черными волосами, сходились в одновременном хлопке и снова опускались, прилипая к соседним.
– Забери с глины воду!
– Забери!!!
– Так хотим! – последний раз сошлись руки над головой, опустились и срослись. Закрылись черные провалы глаз, и лица, обращенные к дыре в крыше, будто ослепли от ночного молока.
Берита тоже закрыла глаза. Свет падал на лицо, и она его слышала. Будто пальцы бродили, трогая ее мясистые щеки, морщины на лбу, круглый толстый нос. И было страшно, что легкость их превратится в жесткость, как у корней каменного дерева, и вдруг продырявит щеку, вырвет язык. Силен и храбр небесный охотник Еэнн, но пуще того – зол и мстителен. Но ее старые сухие ладони упирались в ладони женщин, а их ладони – в другие и все они были живые, теплые, полные не волшебного, а самого земного, женского. Тем и сильны.
Остальное теперь – без слов, нельзя и в голове, просто надо хотеть, очень сильно. Того, о чем крикнула Берита и вторящие ей женщины круга. И оно придет.
Но время тянулось, будто стало тягучим уже сейчас, до исполнения. Не было знака. И Берита испугалась. Хотелось открыть глаза и посмотреть, точно ли все хотят, во всю ли силу? Но нельзя, все пропадет, исчезнет, виновата останется она.
Еще немного, еще сильней! По лбу побежали горячие капли, одна поползла по носу. Воздух в круге почти гудел от напряжения. Ну!..
И на грани отчаяния вдруг всплыла перед закрытыми глазами Бериты картина: отрезанная круглым лезвием голова с тусклыми глазами и дергающееся тулово на сверкающих тайных вещах.
“Мой нож, я – сильна им”, пришла мысль без слов, хлестнула изнутри по горлу весельем. И, будто этого ждал круг. Загудело в центре, собралось над звездой темное облако, скручиваясь в высокую спираль с острым кончиком, щупающим воздух. И устремилось в дыру, навстречу глазу Большого Охотника.
Женщины не видели, сидели, закрыв глаза, повинуясь обычаю. Гудение, становясь тоньше, превращалось в визг, уходило все дальше, и выше. И, в тишине улетевшего звука, комната, вздыхая, наполнилась запахом ночных цветов.
Знахарка опустила руки на колени. Открыла глаза. Женщины сидели, переглядываясь, разминали ладони, молча ждали, что скажет.
– Спать не ложитесь. Дел полно, – сказала Берита, – утром Большая Матерь выйдет на небо и потом еще раз выйдет. Надо припасы проверить, крыши зачинить, птицу половить, какая недалеко убежала. Дождя не будет. И та вода, что успела прийти, уйдет.
Ухмыльнулась, услышав, как ахнула Сания, прижимая к щекам ладони, а глаза блестели восхищением и гордостью.
– Берита, жена старого Беру, да поддержат тебя хранители всего, это мы сделали, да?
– Да, дочка. Нос не задирай, часто нельзя того делать.
И поторопила встающих:
– Ну, пошли, бегом, куры, скажите мужчинам, пусть вертятся быстрее.
Сама задержалась. Собирая круглую циновку, качнула растрепавшейся головой. Жена старого Беру, значит. Не сама выбирала, племя ей назначило дерево в мужья, когда пришла Берита из лесу, оставив там свою женскую красоту, и объявила, что не будет у нее мужчины-мужа.
Уходя к раскрытым дверям, позвала:
– Тику? Ты где, старая коряга?
Но ведун не отозвался. Или заснул, тихо сидя в дальнем чулане, или убрел наощупь по мосткам к соседям, от настоящей ворожбы подальше.
Добираясь к своей хижине, Берита посматривала вниз, на убывающую воду и улыбалась. В доме глянула на гору вещей в углу. Сухо и нетронуто, даже и разгребать не стала. И работать она не пойдет. Пусть молодые управляются, а утром, как засветит яркий свет с неба, придут мужчины, зачинят ей крышу, а она цыплят переловит. А сейчас – устала так, что и поесть нету сил.
Но, уже снимая с шеи ожерелье, остановилась. Вернулась в ночь и прошла по мосткам над огородом. Старый Беру-хлебник стоял, свесив тяжелые ветви, и свет обливал ночным молоком большие плоды. Берита нашарила на поясе нож, погладила рукоять.
– Эй, Беру! – говорила негромко, но вслух, зная, что в суете и выкриках со всех сторон ее не услышат.
– Эй, великан! Спасибо тебе, долгая у нас была жизнь. Но я, Берита, знающая травы и думы, стала сильнее тебя. И теперь я беру себе нового мужа.
Подняла над головой руку с изогнутым лезвием.
– Вот мой муж. Беру его по любви. И нарекаю – Еэру, Хранитель тайн.