предыдущая

37. Рассказы Акута

Время превратилось в воду. Секунды торопились ниткой бусин с угла навеса и исчезали в натекшей лужице у стены. Минуты шлепали тяжелыми каплями с концов опущенных ветвей. Всплескивали часы канувшим в темную воду подгнившим суком или рыбьим хвостом под мостками. И плавно текли дни, как пришедшая в деревню серая река с ее толстой, как одеяло, водой, бывшей теперь – везде.
Найя утром выходила на порог, смотрела на небо, пытаясь найти просветы в тучах, но тучи громоздились клубами и полосами, и, даже, когда приходил ветер, он просто гнал их по небу бесконечным стадом, – вчера от реки в сторону леса, сегодня, – от скал к морю, которое там, в низовьях – должно ведь быть.
Continue reading →

предыдущая

36. Театр

– Ты молодой, тебе перестроиться легче. Пленка тебя не сильно задела, успел поснимать-то на пленку?
Солнце смотрело на крыши и снег съезжал к самому краю, нависая обмякшими языками. Потом падал, валился с шумом, шмякаясь в грязные лужи. Воробьи, чирикая так, что резало уши, плескались, трепеща жесткими крыльями. И, выкупавшись, подскакивали к самым ногам, задирали головы, смотрели нахально черным бисером глаз. Витька крошил и кидал им купленную в киоске булку. Альехо несколько раз подносил камеру к глазу, снимал бурные птичьи драки и стеклянные капли, брызжущие из луж.
– Да не снимал я толком. …У нас в семье фотоаппараты не переводились. У папы, помню, был сначала “Фэд”, “Смену” он мне отдал и снимал “Зенитом”. Когда ушел, то и “Зенит” мне достался. Но я что, ездили с пацанами на мопедах, рыбалка, дальние пляжи. Снимал их только. Палатки, сухарь в зеленых бутылках, потом девчонок, когда уже стали возить с собой. Это же не съемка…
Continue reading →

предыдущая

35. Зелье Коры

– Ты куда?
Оннали остановилась на пороге, держась за притолоку, браслет, сплетенный из цветной травы, съехал ближе к локтю. Повернулась к отцу удивленным лицом. Но ответить не успела.
– Оставь ее, – сказала мать, сидящая у дальней стены над разложенной шкурой. Руки Онны мерно скребли рыхлую после вымачивания мездру и, сдвинув на край горку белесой слизи, женщина поворачивала и стряхивала скребок в старую миску. Иногда ребром ладони отодвигала мышелова, который фыркал и пытался сунуть в миску нос, но тряс головой, отпугнутый резким запахом шкуры.
– Я – отец. Пусть она…
– Оннали идет к сестрам, ночевать. Твоя дочь выросла, Меру, – Онна улыбнулась девочке и кивнула, показывая, что идти можно, – у них теперь свои заботы.
Оннали шагнула за порог.
– Стой! – Меру поднялся с ложа, придерживая неподвижную руку. Пошел к дочери, запахивая на бедрах длинную тайку, – я пойду тоже.
Continue reading →

предыдущая

34. Сны разных людей

Он ступил ногой на сухую глину тропы и придавил, чувствуя, как сперва щекочут, а потом покалывают босую подошву комочки, тут же разваливаясь. Вдавил сильнее, вдохнул и засмеялся от запаха свежих листьев и сладких цветов. Махнул рукой, отгоняя толстого шмеля с синим бархатным брюшком, нечаянно попал прямо по нему и летун, густо прожужжав, свалился в куст на обочине.
– Ноа? Мы снова здесь?
Она оглянулась и Витька еле удержался, чтоб не заорать от радости, глядя на ее смуглое лицо, блеснувшее улыбкой. Идет, показывает себя и улыбается! Ему! Не так, как раньше, когда он шел, уставая не от ходьбы, а от желания заставить ее повернуться, посмотреть на него. Она тогда поворачивалась, но всегда была – не она, другие, – женщины из его прежней жизни.
Но тогда они почти дошли… Он завертел головой, одновременно пытаясь не терять ее взгляда, возвращаясь к нему, а ноги шли и шли, ступая по щекотной глине.
Continue reading →

предыдущая

33. Серые Бабочки

Серые бабочки сумерек. Они прилетают к больным, но те слишком заняты болезнью, и жизнь, борясь со смертью, гонит прочь из головы серых бабочек, осыпающих с прозрачных крыльев пыльцу, от которой першит глубоко в горле. Прилетают они и тогда, когда на охоте смерть подходит близко, но взметывая подолом тайки, расшитой картинами погребальных церемоний, смерть забирает бабочек так быстро, что люди не успевают заметить. Только сердце вместо того, чтоб сделать следующий удар, вдруг останавливается. Смерть прошла совсем рядом и сердце снова ударяет в ребра. Даже память о прозрачных крыльях, мелькнувших за полвздоха до касания смерти, улетает.
И прилетают они не ко всем.
Continue reading →

предыдущая

32. Чай у Альехо

Не было снов. Первое время Витька был рад этому. Слишком много всего произошло зимой, в маленьком рыбацком поселке, и то, что случилось, надо было попробовать уложить в голове, а если в его жизнь вмешаются сны, то все запутается еще больше. Но чем дальше, тем чаще ему казалось – выпал, прорвал пленку и болтается в вакууме, в котором ничего не происходит. Будто резкая остановка после бега, когда внутри еще все бежит и хочется размахивать руками, говорить громко, неважно что. Но говорить о зимних событиях оказалось некому. Он-то думал, Альехо выслушает.
А еще молчала Ноа. Просто жила рисунком на коже, не росла, хотя куда уж расти дальше – Витька носил теперь футболки с глухим воротом, чтоб не косились в студии клиенты на многоцветный рисунок, начинающийся под ямкой на горле.
Continue reading →

предыдущая

31. Студия

Месяц влажного тепла – странный московский апрель. Только что март кусал щеки и руки сжимались в холодные кулаки, уползая вглубь рукавов, – перчатки доставать лень, и вот жаркое, мокрое на вид солнце лапает шею и голову огромной ладонью, тянет пар от обтаявших по краям снежных куч, а во дворах, среди снега бегают, сверкая посинелыми коленями, футболисты. Один, самый маленький, сидит на низкой чугунной ограде, потея под грудой наваленных на коленки пальто и курток.
Куртки и шубки, еще вчера такие уютные, легонькие, давят плечи, натирают воротниками потные шеи. И глаза у спешащих людей одинаково затравленные и раздраженные – наденешь весеннее, вечером прихватит мороз, наденешь зимнее надоевшее – так и протаскаешь полдня на себе, а после на руке тяжкую, обвислую мертвым медведем куртку. Завтра, может быть, падет на огромный город снег, но может – снова будет солнце и почки еще сильней набухнут, копя в себе зелень. С каждым днем будет припекать почти по-летнему. Чтобы через пару недель спохватиться весне, нахмуриться и отвернуться в обидах, неизвестно на кого. И предусмотрительно повешенная за дверью куртка снова станет уютной и нужной, а легкие кроссовки придется сунуть на полку, до настоящего лета, короткого, послеиюньского.
Continue reading →

предыдущая

30. Уроки языка

Летели выше и выше, в черное небо, и ветер протекал мимо, будто они – головой вниз в легкую, но тугую воду. Ветер давил рукой в макушку и волосы, облепив щеки, щекотали шею. Земля осталась на дне пропасти и хорошо. Там – все плохое, прижалось к стылой степи, утыканной кустиками высохшей полыни. И снежок сыплет у самого дна воздушной пропасти, потому что низкие тучи они пролетели. Должны быть тут звезды, но их не было, не было и луны, а просто черная пустота и ветер.
– Страшно?
– Смеешься? – и Найя рассмеялась сама, глотая вкусный воздух, как в детстве чистый легкий снег, набранный в застывшую руку.
– Забочусь…
Continue reading →

предыдущая

29. Тику и вождь

Деревенский ведун Тику был таким, будто кто-то взял старого ведуна за шиворот, повертел и попробовал спеть его. Песня вышла корявая, голос, что пел, то поднимался к веткам деревьев, а то нырял в мышиные норы, бормоча и заикаясь.
Тику сидел на ворохе мягких листьев, подвязанных лианами в кривой тючок, подогнув под себя короткую жилистую ногу, а другую вытягивая перед собой. Дрожащий свет жирника падал на шевелящиеся пальцы и острое колено, а дальше все было в тени.
За стенами большого дома шел правильный дождь, через два выпрошенных женщинами дня он начался под утро, и теперь все снова было, как надо. И дети пришли, от совсем маленьких, которых матери привели в первый раз, крепко держа за руку и оттаскивая от жиденьких перилец мостков, до тех, кому последний раз слушать старого Тику, его легенды и уклады, учить заклинания для жизни и знать то, что должен знать каждый лесной человек.
– Так повелось от начала времен и так будет всегда, – сказал Тику из темноты детям, полукругом сидящим на полу, – крепко помните сказ о Большой матери и Большом Охотнике. И идите уже.
Continue reading →

предыдущая

28. Айна и Еэнн

В те времена, когда все реки текли только в море, не поворачивая вспять, а пыль от больших волн сеялась до самого неба, не было в нем Большой Матери, и не было Большого Охотника. Небо светилось само и светилась от него живая пыль воды. Не умирали деревья, плоды на них висели вперемешку с цветами; и птицы вили гнезда прямо на земле, потому что звери не знали, что такое охота.
Люди в те времена были прекрасны, как небесный свет. И прекрасней всех женщин была Айна, светлоликая. Были у Айны волосы огненные, как грива степной лисы, глаза синие, как небо, кожа светлая, как водяная пыль на свету. Пела Айна медленные песни и рыбы сходились к берегу, когда сидела она на камне, полоща в воде ножки. Кормила Айна рыб ягодами и маленькими листочками. И смеялась, глядя, как они выползают на берег. Нагибалась и пускала их обратно в воду, чтоб не забыли дышать, где умеют.
Continue reading →