…Завязывается оживленный разговор о картинах, статуях и фотографиях ню. О том, что плечи и торс, фигура в целом, еще куда ни шло. Но голый мужик, с этим своим торчалом!.. Да красивая обнаженная женщина – вот настоящая красота, без единого упрека.
Все ли женщины, в конце-концов, начинают видеть обнаженного мужчину так, как принято смотреть на женщину – целиком, со всеми его принадлежностями, а не только пользовать их в сексе, под одеялом или в полумраке, Лета не знает. Но знает о том, что есть дамы, видящие и оценивающие отдельно. Есть мужчина, о, какой или фу, какой. А есть его это (ничего себе, девочки, вы это видели?).
Вот – женское отношение к той самой штуке, которой мужчины безмерно гордятся, потому что она – для покорения женщин! Восхищение своим правильно работающим членом естественно для мужчины (и не знает границ), дамы же либо стараются пропустить мимо глаз, либо морщатся (с юмором и без) мужской горделивости. Такое вот противоречие.
Секс – это часто смешно, отмечает для себя Лета.
Книги Леты. Книга страстей

Нет месяца в году более щемящего, чем ноябрь в степи у моря. Яркие краски трав и воды не исчезают, они сворачиваются, как улиточий домик, пряча себя – в себе же. И эта плавная мягкость, замешенная на сером, она совершенно волшебная. Как только засветит пасмурное солнце, краски просыпаются, но не сверкают, а будто поют изнутри вещей. Так наливается светом фонарь со свечой внутри, когда стекла у него матовые и толстые, а свеча – маленькая. А потом они снова спят, эти тайные краски, мир становится серым, но Лета их чувствует, – как сердцевину трав и воды. Воды в море и еще той воды, что оседает на коже, воздух совсем влажный, туманный.
Книги Леты. Книга осени

черновики.
- Не могу больше, – говорит Алевтина, кладя на газету огрызок хлеба, весь захватанный жирными руками.
Лете стыдно, но она еще может. Еще бы столько же вошло, прикидывает, оглядывая кучу голов и всякой мелкой требухи на рваном краю газеты. Но нельзя же сидеть дольше всех. И дома еще можно будет…
С угла на стол мягко вспрыгивает кот. Серый, очень гладкий, будто на нем не шерсть, а лакированная кожа. Странный, не кошачьего сложения, похожий скорее на маленького человечика, который прикинулся котом, а руки-ноги мешают.
- Васька, – говорит от двери дядька, непонятно, то ли Ваську предупреждая, чтоб хорошо себя вел, то ли представляя его жующей компании. Гладкий Васька с угла не уходит, к тазу не стремится. Равнодушно глядит и приступает к помывке лица. Тщательно облизывает лапу, трет ею нос и усы, потряхивая большой головой. Лопатки двигаются под глянцевой шкурой.
Он очень подходит этому месту, думает Лета, с сожалением вытирая пальцы куском ветошки, такой – серый и сказочный, когда никого нет, он тут становится человеком, стережет полутемный подвал с сокровищами – рядами рыбных бочонков и лоханями такого же тускло-серебряного цвета, как сваленная в них хамса.
- Чего мешок мелкий взяли, – смеется дядька, помогая Сереге нагребать в стоящий на полу пакет, – на троих если.
книги Леты. Книга осени

черновики.
Ах да. Еще грецкие орехи. Счастье воронам. С окрестных садов слетаются они на склоны горы Митридат, неся в клювах черные шарики. Чтоб без помех, поднимаясь повыше, уронить орех на бетонную извилистую дорогу. А после додолбить клювом, добывая вкусную мякоть. Всю зиму потом на заснеженных, изрисованных желтым лишайником валунах и каменных проплешинах валяются пустые скорлупы с дыркой на потемневшем боку. Иногда вороны приносят орехи такие большие, что Лета раздумывает, не поймать ли добытчицу, учиняя ей допрос, где же выросло это дерево, с такой ореховой роскошью. Может быть, ворона ответит, на своем птичьем языке, но кольца Соломона у Леты нет.
Книги Леты. Книга осени