3 декабря. Черновики

Она повернулась, поглядеть в заднее стекло, и тормознула, прижимая машину к пыльной обочине.
- Та-а-к. И что это у нас?
- Не что, а кто, – поправила Шанелька.
Крис перевела взгляд с заднего сиденья на смущенное и одновременно решительное лицо подруги.
- Ну… орел, – ответила та, поворачиваясь и поправляя кинутое поверх растопыренных крыльев прозрачное парео. Ткань сползла с головы шалью, делая орла похожим на чучело старой цыганки с горбатым носом.
- А что, – продолжила на молчание, – его на мусорку хотели, а он виноват, что ли. Что чучело.
- Нелька… мне иногда кажется, ты младше не только меня, а даже своего Тимофея. Неудивительно, что Костик на тебя повелся, учить и воспитывать.
- Фиг меня воспитаешь, – гордо защитилась Шанелька.
Крис кивнула. Орел торчал под прозрачной тканью, простирая черные потрепанные крылья – от дверцы до дверцы.
- Именно! Орел как раз это доказывает.
- Криси. А поехали скорее, а? А то вдруг наш Петя, просто Петя, вдруг он увидит. Я там двери в кладовку не закрыла. И стулья пороняла, когда несла. Немножко стульев. А еще вазу с петуниями. Они оказались настоящие, прикинь. Так что, на ковре лужа.
- О Господи.
Крис резко дернула машину, встраиваясь в поток. Шанелька перегнулась, хватая орла под клюв:
- Тише ты. Он упадет. Крыло сломает.
- Шанелька – похититель орлов. Звучит, как название фильма. Нет, все же мультика.

2 декабря. Черновики

- Как бы я хотела!
Она бросила шанелькин локоть, чтоб молитвенно сложить худые руки, и уставила черные очки на крону ближайшей камышовой пальмы.
- Хотела бы жить в культуре! Театры. Концерты! Музеи! Завидую вам белой, слышите, бе-лой, но ужасно большой завистью. Скинуть бы двадцать лет, вот уехала бы. И Колю с собой. Нет, пусть остается. О! Ах!
Последние возгласы относились уже к розовым стенам в холле, пластмассовым орхидеям на стенах и чучелам птиц на перилах лестницы.
- Божественно! – повторяла Ирина, спотыкаясь перед обтерханной цаплей и переводя взгляд на побитого молью голубя, намертво приклеенного к перилам.
Крис придержала Шанельку за руку и под удаляющиеся вверх ахи, прошептала сдавленно:
- От орла она точно забьется в оргазме. А я тогда точно уссуся.
- Тсс. С порога сразу беги на горшок, поняла?

- Ах, – продолжила в номере неутомимая Ирина, – о! Восхитительно! А с каким вкусом подобрано белье постельное, вы заметили? Тут птицы. И тут – птицы! Ну Маша, ну умничка. Не зря столько денег отвалила дизайнеру. А вы, может, знаете, он же как раз из Москвы! Эдик зовут, Эдуард Решетилов, студия ‘Крыло лебедя’. Боже!
Последнее она выкрикнула так, что Крис и Шанелька испуганно вбежали в кухоньку следом.
- Какая прелесть, – обращалась Ирина к орлу, мрачно сидящему в углу под окном, – вы подумайте, ну какая прелесть! Он будто в засаде! Парит, простирая крыла. Ну, Эдик, ну молодец и ведь как оригинально осмыслил, не где-нибудь на шкафу, а на пол, под самое окно. У меня просто мурашки!
- Я ее сейчас задушу, – мрачно шепнула Крис в ухо Шанельке, и громко сказала, улыбаясь во весь рот, – именно, Ирина, э-э-э, не помню вашего отчества. Присядьте тут, вы сейчас… а мы… фотокамеру…

(Крис и Шанелька)

20 ноября. Черновики. Крис и Шанелька

- Журналисты! – возглас упал сверху и девочки уже привычно подняли головы, щурясь, чтоб разглядеть очередного визитера.
Дядечка в полосатеньких плавках, обтянувших костистые бедра, уперся руками в колени, закивал, чертя воздух жидкой бородкой.
- Журналисты. Семилуцкий моя фамилия. Через ‘е’, через ‘и’, через ‘цэ’! Надо снять! Экология к шутам. Видите вон, на краю, там постройки? Это перерабатывающий комбинат! И еще емкости! Аммиак! Если вдруг взрыв. От города камня на камне! Я обращался в приемную президента. И еще президента. А между прочим, геркулесовы столпы, они прямо тут. И Сцилла с Харибдой, не что иное как. Я писал. Если вы поднимете в архиве подшивки, полистаете. За тыща девятьсот девяностый. Там в колонке ‘Сигналы с мест’. Семилуцкий Яков Полидорович. Краевед. Знаток местных легенд и обычаев. Оно ведь…
- Полотенца возьми, – безмятежно сказала Крис, складывая шорты и маечки в пакет, – обязательно, гражданин краевед. Читайте в журнале “Эсквайр”, в зимних номерах. Аммиак на Геркулесовых столпах. Между Сциллой и Харибдой. Двинули, Шанелька.
- Вход в ад, – вещал позади сознательный Яков Полидорович, – простите, гражданочка… Да! По греческим мифам о гиперборее, врата в ад открывались именно тут, а еще! Во время парада планет!.. И предсказания о конце света. Извините. Я с краешку. Я не наступаю. Мальчик, не сыпь песок. Товарищи журналисты. Вы обязаны снять. Чтоб в газету!
Впереди играла бравурная музыка и надсаживался в микрофоне женский голос, сзывая команды на старт шорт-квеста. Позади голосил краевед.

18 ноября. Крис и Шанелька?

очередной упс, чтоб зря дома не сидеть с больным-то горлом.
Я написала две главы нового романа. Это будет очень милый роман, веселый и хулиганский, надо ж мне себя повеселить. А Книги Леты, как я планировала (так оно и получилось, оказалось) будут болтаться и иногда пополняться. А то мне что-то скучновато писать без сюжета и истории. Главное – рассказать историю, считает Стивен Кинг. Главное – придумать мотивчик, примерно о том же сказал много лет назад Себастьян Бах.

12 ноября. Черновики

черновики.
О снах писал Паустовский, и писал прекрасно. Коротко и очень емко, всего-то один эпизод в одной из глав биографии. О повторяющихся снах, что снились ему, когда голодный, ночевал в детском саду, заворачиваясь в огромный пыльный ковер, связав его в трубу куском провода. Сны голода, тревоги и духоты, которые он записывал на полосках бумаги, чтоб остались в памяти. И после этого предисловия-пояснения он цитирует несколько обрывочных записей из того времени. С точки зрения литературы – точнейший прием. Прочитанное врезается в память.
С другим упоминанием о снах связана забавная вещь. Паустовский пишет о знакомом, который де так погружен в собственное воображение, что днем может последовать за собственным сном. То есть, уехать в лес, потому что ночью ему приснилось, он там был. Я тогда его удивления не поняла совершенно, ну да, подумала я, это же верное решение, материализовать прекрасный сон. Особенно, если для этого нужно всего лишь сесть в электричку, к примеру, и вырваться из города к осенним тихим деревьям. Не в Африку же улетел, бросая все и всех.
книги Леты. Книга снов

11 ноября. Черновики

Море. Упирается в серые скалы, но если знать, куда ступить, то можно, осторожно переходя с узкой тропки на каменные неровные ступени, выбраться через гряду и обнаружить за ней лагуну, кусок моря, отделенный от него, будто это отдельное озеро, с песком на берегах, отгороженных скалами. Его видно сверху, целиком, и нужно спускаться бережно, не сразу вниз, а ища тропы на склонах скал.
В каждом таком сне мне кажется, что я узнаю новые и новые подробности, как в реале, когда возвращаешься в одно и то же место снова и снова.
Мне там нравится. Серое, а вниз синее с белым и голубым, окаймленное прерывистой полосой узкого песчаного пляжика. Там бывают люди, немного. И сверху, спускаясь, всегда можно выбрать место по душе, поодаль от других. Иногда я иду туда с кем-то, но вот интересно, я ни разу не запомнила, кто ходит в этот сон вместе со мной. Там нет деревьев, и вообще, место довольно суровое с виду, но во снах мне там мирно и хорошо. Может быть, от этого удивительного контраста, когда огромное место, полное скал, морской воды и неба сложено так, что кажется домом, оберегающим.
Книги Леты. Книга снов

Дискотека. Черновики

черновики.
Авуст принес жару, из тех, что называют небывалой, но она приходила в город всегда, раз в три-четыре года, и накрывала душным одеялом усталые деревья, с которых сыпались под горячим ветров жестяные листья, дома, жаркие, с распахнутыми в отчаянии окнами, в которые не проникал свежий сквозняк даже ночами. И людей, которые медленно ходили, вытирая мокрые лбы, и выпивали весь квас из пузатых желтых бочек, весь лимонад, цедимый из пластиковых запотевших кубов, а в натужно рычащих холодильниках не успевал замораживаться лед в пластиковых формочках с мутными стенками.
Continue reading

Дискотека, 24 июля

Дописала 48 главу Дискотеки. Черновики:
На столе, рядом с сахарницей и тарелкой с пирожным лежал пакет с фотографиями, на этот раз Ленка выбрала свежих, датированных прошлым годом. И отпивая холодного лимонада, бережно высыпала скользкую кипу. Принялась рассматривать, одну за другой, улыбаясь и долго держа каждый снимок. Кое-что о хозяине квартиры она уже поняла, и потому не торопилась откладывать в сторону снимки, где только кусок борта, старое дерево в прожилках, обрезанная краем кадра лопасть весла. И за бортом – темная вода с русалочьими прядями подводной травы. … Серый песок, близко к глазу четко видны песчинки, дальше все размыто и среди марева – чей-то силуэт, тоже размытый, не в фокусе, на фоне блеска воды. Море. Или озеро. Не разберешь. Но на песке тонкий кустик травы с белыми цветиками.
- Пристальное внимание к деталям, – проговорила вполголоса фразу из тетради, которая была там сама по себе, без пояснений и раздумий, – пристальное. Внимание. К деталям.
И ей показалось, что она взлетает. Летит над песком, над травой и блеском воды, над тем силуэтом, непонятно, женским или детским, но неважно, потому что детали вот они, ближе, у самого глаза. И кустик травы так же важен, как размытое вдали человеческое. Или – важнее.
Это было уже не Мишино, поняла она с холодком по влажной спине, это ее собственные мысли, такие, будто совсем бесполезные, но поднимающие вверх и отправляющие в полет.
Если оно такое с виду бесполезное, почему оно меняет меня?

Инга, книга вторая. Жизнь после хэппи-энда

Это не первая моя книга, которая не желает заканчиваться тем, что битва бобра с козлом совершилась, и жили они долго и счастливо. Жизнь желает продолжаться и для героев она так же прекрасна и так же переживательна. Так что они – живут.
Это я написала 24-ю главу. Обычно я знаю, когда приближается завершение книги, вернее, прикидываю примерный объем того, сколько еще напишется. Правда иногда, вопреки прикидкам, вдруг ставится точка, и сразу понятно – все прочее деется уже вне поля зрения автора.
Сейчас я вижу, с завершением какой линии книга закончится. А вот сколько страниц это займет, я не знаю.
Да и ладно )

Черновики. Инга, отрывок из тридцатой главы

Рисование тут преподавала неровно-округлая боками и такая же щеками Людмила Васильевна, постоянно стародевически в кого-то влюбленная и все безответно, горестно, отчего маленькие глаза утопали в набрякших от слез веках, и завитая пружиной темная прядь дрожала у толстой щеки. За трикотажные костюмы, похожие на бесформенные доспехи – юбка и жакетик на три пуговицы, один коричневый, а другой серо-зеленый, была прозвана пацанами Какашкой. В третьем классе, подойдя и нависая над Сережиным альбомом, спросила кисло и громко, разглядывая три линии вазы и одну – поникшего в ней цветка:
– Что, Горчичников, карандаш кончился? Или поточить нечем?
И горестным вздохом отстраняя от себя дружный гогот класса, ушла дальше – хвалить старательные раскраски цветными карандашами и фломастерами.
Continue reading