черновики.
Авуст принес жару, из тех, что называют небывалой, но она приходила в город всегда, раз в три-четыре года, и накрывала душным одеялом усталые деревья, с которых сыпались под горячим ветров жестяные листья, дома, жаркие, с распахнутыми в отчаянии окнами, в которые не проникал свежий сквозняк даже ночами. И людей, которые медленно ходили, вытирая мокрые лбы, и выпивали весь квас из пузатых желтых бочек, весь лимонад, цедимый из пластиковых запотевших кубов, а в натужно рычащих холодильниках не успевал замораживаться лед в пластиковых формочках с мутными стенками.

Кто мог, тот лежал на диванах, дожидаясь вечера, когда зайдет раскаленное солнце и темнота сделает мир чуть прохладнее хотя бы на взгляд. Но таких было мало, ведь – работа, и нужно с восьми до пяти, или по сменам.
Август уже кончался, но жара не уходила, крепкая, душная, настоянная на сухой траве, звоне кузнечиков, белесой пыли из-под колес машин. А по краям неба ходили огромные облака, громоздились горами, блистающими грозной белизной, иногда темнели снизу, и тогда люди с надеждой прислушивались к дальнему грому. Вдруг пойдет дождь, а то сил нет никаких. Но гроза собиралась, лениво погромыхивая, и шла где-то стороной, а в очереди за квасом, вытирая лбы, и удобнее перехватывая эмалированные бидончики, рассказывали друг другу, что вот, на той стороне уже льет, и говорят, залило даже железную дорогу, снова размыло, ну как тогда, в позапрошлом, а нет, три года тому, и поезда ж не ходили два дня аж.
Улицы на склонах Митридата были завалены ворохами белых цветочков с зеленоватым оттенком, так много их падало со старых софор, что казалось – выпал снег, только теплый, даже на вид.