Поздним вечером встретились снова. Отправились к большому костру. Шныряли среди взрослых, издалека смотрели, как едят мясо гости. По-скифски: сидя на чурбаках и шкурах, рвут зубами, запивают, обливая грудь, неразбавленным вином из диких ягод. Ловкий шепотом объяснил Хаидэ, что для греков с побережья весь степной народ на одно лицо и все для них – дикие.
Continue reading
10.7
- Ну, что? – спросил Ловкий, встретив ее за шкурами и увидев – улыбается, – побежим к шатру? Там парни сражаться будут за рукавицу, и ярку ловить, на бегу.
- Нет, – сказала Хаидэ, забирая косы под островерхую шапку, – бери свою Мышку, я – Брата. В степь поедем.
- А Пень?
- Сами.
Ловкий открыл было рот – возразить. Но не стал.
Continue reading
10.6
Все еще плавно и медленно, высоко держа голову и хмуря светлые брови, взобралась девочка в повозку. Сидела, глядя на широкий круп Брата, на красивый его хвост, с вплетенными в него зелеными бусинами, прямую спину Фитии, ведущей коня. Не замечая расступающихся женщин и мужчин, не видя, что Ловкий пошел рядом, держась за край повозки и глядя на ежика в золотой косе.
Continue reading
10.5
И Хаидэ, придерживая другой рукой покрывало, пошла, стуча сердцем – хорошо, оно внутри, никому не видно, как прыгает. Встала перед развернувшимся от стола гостем, чувствуя, как ускользает из пальцев надежная нянькина рука. И сурово посмотрев сверху вниз в холодные светлые глаза, кивнула и ему. А потом замерла, не зная, что делать дальше.
Continue reading
10.4
Растерянно смотрела на три десятка жующих и пьющих мужчин, не узнавая никого. Лица, лица – все обращены к ней. Стол – длинный, низкий, чтобы удобно было брать кушанья, полулежа на коврах с подушками. Вдоль стен, расставив ноги, держа руки на коротких мечах, замерли лучшие молодые воины племени. Тоя, сверкая начищенными душистой травой зубами, в самом нарядном своем платье беленого полотна, плечи голые, на шее – бусы цветные в десять рядов, наливает вино в широкую посудину из небольшого бурдюка. И еще несколько нарядных молодых женщин и девушек хлопочут вокруг мужчин, сгибаются в низких поклонах, подавая чистые глиняные и серебряные тарелки. Старшая сестра Ловкого тоже среди них…
Continue reading
10.3
Кто-то повелительно хлопнул, и в наступившей тишине раздались слова на чужом языке. Хаидэ внимательно слушала, стараясь представить по голосу, как выглядит говорящий. Может, это муж? А вот зачастил следом высокий голос. Язык племени, а почти и не понять. Благодарит великого князя Торзу за воинов, за приглашение на пир. А вот – отец отвечает, что всегда положено говорить гостям в ответ на их благодарности. И снова зачастил высокий голос, будто суслик забегал в короткой траве. Он переводит речи отца, поняла Хаидэ. И решила с гордостью – не такая уж она и дикая.
Continue reading
10.2
Помогая девочке сойти с повозки у входа, когда проехали через строй стражников, каждый из которых склонил голову, прижимая к груди руку в боевой перчатке, Фития наставляла:
- Сиди тихо. По шатру не броди. Кто их знает, этих мужчин, как сложится. Или сразу позовут, или есть сядут, или – сами придут. Может, сначала дела будут решать. Ну, ты все услышишь. А я буду за столом и едой присматривать. Первый стол уже накрыт. Когда гости захотят, будем жарить мясо.
Continue reading
Стойбище – пусто. Все, кто свободен от стада и работ, вышли и выехали в степь – посмотреть на гостей. Хаидэ ехала, глядя на палатки, повозки, костры. Откатившийся, потерянный кем-то в спешке, котелок с закопченными боками. Черные камни очагов на вытоптанной земле. Привязанная к колышку коза, гора сухой травы на расстеленной шкуре, согнутая фигура черного воина. Сидит у дальней палатки на корточках.
Continue reading
Танька работала младшим научным. Чудовище, а не Танька. Горластая, как базарная торговка, руки вечно указующе вытянуты – то правая на пробегающего мимо курящих дам Антона Вадимыча в белоснежных брюках:
– Та то было как раз када я от Антошки аборт делала!!!
Антон Вадимыч пригибался и проскакивал белой мышью, краснея над воротничком парадной рубашки;
то левая – в сторону маленького извилистого Афанасия Петровича, у которого вся голова состояла из лысины и тоже извилистой улыбки:
– Та от этот геморройный Фонька! – в сердцах орала Танька, и переключалась на другое, резко прикладывая к алому рту сигарету, будто собралась ее проглотить.
Афанасий Петрович, извиваясь улыбкой и тщедушным телом, кивал и с достоинством удалялся по коридору, а дамы тихо давились дымом, с упреком глядя вслед его маленькой заднице.
Continue reading
Были мужчины, с которыми она ощущала себя девочкой, почти тупой, и тогда такой и становилась, злясь на себя, но не имея желания что-то изменить. Проще сменить мужчину, ведь ни к чему превращать течение воды в прогрызание камня.
А еще бывают другие, с ними она была матерью, и в кармашке передника всегда наготове платок для утирания носа, а на языке мудрые утешающие слова. …Еще есть те, с которыми вечно шестнадцать.
Эти, с которыми шестнадцать, ей нравились. Что-то тонкое, то, что сейчас разобьется, если неловко двинуться, было в общении с ними. Что-то похожее на две косички, которые в свои шестнадцать плела на ночь, чтоб волосы на следующий день легли красивой волной. А днем не плела, нет-нет, ведь не девочка, а – девушка уже. Каблук повыше: значит – взрослая. И – помада.
Помаду накладывать не умела, губы пухлые, рифленые, чуть поярче сделаешь и сразу рот в поллица. Смотрела в зеркало, где отражение медлило с ответом. Не дождавшись, принимала решение сама – уголком салфетки стирала, сильно, жестко, оставляя на полотне красные разводы. После этого отражение говорило ей – да.
Continue reading