Танька работала младшим научным. Чудовище, а не Танька. Горластая, как базарная торговка, руки вечно указующе вытянуты – то правая на пробегающего мимо курящих дам Антона Вадимыча в белоснежных брюках:
– Та то было как раз када я от Антошки аборт делала!!!
Антон Вадимыч пригибался и проскакивал белой мышью, краснея над воротничком парадной рубашки;
то левая – в сторону маленького извилистого Афанасия Петровича, у которого вся голова состояла из лысины и тоже извилистой улыбки:
– Та от этот геморройный Фонька! – в сердцах орала Танька, и переключалась на другое, резко прикладывая к алому рту сигарету, будто собралась ее проглотить.
Афанасий Петрович, извиваясь улыбкой и тщедушным телом, кивал и с достоинством удалялся по коридору, а дамы тихо давились дымом, с упреком глядя вслед его маленькой заднице.
Так вот, Танькин сын был толстячком десяти лет, очень деловитым, посапывающим – быстро уставал, поднимаясь ко мне на третий этаж. Читал все. Книг набирал, сколько влезало в разболтанный портфель и в короткие ручки. Забывал уходить, присаживаясь на нижнюю ступеньку старой деревянной стремянки, клонил соломенную, чуть потную голову, совсем еще детскую, и посапывая, утыкался в верхнюю в стопке лежащих на коленях книжку. Иногда поднимал ко мне круглое лицо, похожее на белый подсолнух и, в упор глядя таким же круглыми, очень темными глазами – мамиными, – что-нибудь спрашивал.
Я отвечала.
И было нам с ним мирно и покойно. Иногда он досиживал до конца рабочего дня и мама Танька приходила за сыном.
Просовывала в фанерную белую дверь голову, падали черные на фоне белого богатейшие кудри, сверкали круглые глаза, открывался красный рот.
– Толя!!! Ты тут Елени Александровни все мозги уже проел! Лена, проел? Ведь проел же!!!
– Нет, нормально, видишь, читает сидит.
– Пойдем уже!!! – Танька с любовью смотрела на белявенького сына, подхватывала падающие из его рук книжки, вытирала платком нос, и он стоял смирно, не вырывался, думая о своем. Иногда, дергая головой, выныривал из-за платка, чтоб еще спросить.
– А крокодилы у вас есть? Мне много надо! Чтоб все.
– Есть “Крокодилы”. Завтра придешь, достанешь. Лет за семь скопились.
Назавтра я показала Толе на верхнюю полку, где плотно лежали стопки пожелтевших журналов.
– Лезь. Там они.
Толя смерил глазами семь широких ступенек. и вдруг предложил:
– Та вы сами слазийте.
– Еще чего, – возмутилась я, отрываясь от стопки карточек. Натянула на бедро край мини-юбки.
– Ты мальчик, ты и лезь.
Толя вздохнул. Посопел. Оглядел круглыми глазами полки, с которых на него сурово смотрели корешки перечитанных книг. И снова вздохнул.
Я ничего не понимала. Посмотрела на часы и поторопила мальчика:
– Толичка, у меня обед через полчаса.
– Лучше б вы… сами бы… – в голосе его прозвучала тоскливая и безнадежная укоризна.
Встал и поднялся на вторую ступеньку. вцепился руками в третью и закрыв глаза, вспотел, так что по лбу побежали крупные капли. И ноги затряслись на широкой деревянной поверхности.
– Ты что? Ты высоты что ли боишься? – ахнула я.
Толя с закрытыми глазами совершил восхождение еще на одну ступень. Осталось четыре…
Я тихо подошла, чтоб не свалился от моих резких движений, хотя, ну куда падать, топчется в полуметре от пола. Взялась одной рукой за край стремянки, другой придержала его щиколотку в цветном носке под задравшейся штаниной.
– Я тебя держу, – предупредила и встала на нижнюю ступень, – ты поднимайся, а я тебя буду держать.
Толя гулко вздохнул. Под самым потолком маячили стопочки старых журналов. Всего три ступени. Две…
Я лезла за ним, пальцами касаясь прохладной кожи между носком и штаниной. Дождалась, когда глотнув, он вцепился руками в полку и обмяк, упираясь животом в верхнюю площадочку лестницы. Отдохнул и, бережно сняв с полки аккуратную стопку, положил перед собой.
Потом мы спускались…
Потом Толя сидел на своем месте, на нижней ступеньке, листал широкие страницы, фыркал, иногда хмурил светлые бровки и спрашивал требовательно:
– а космополит это что? А летка-енка?
И еще дважды сам совершал восхождение, таща пролистанные журналы и меняя их на другие. Я наклоняла голову над формулярами, делая вид, что не замечаю, как лезет, сопя и вздыхая.
Потом в коридоре заорала мама Танька. Шла забирать своего героя.