Глава 70
Пещеры Владык

Пещеры под серыми скалами двигались в размеренном ритме существования мира. Всё в них шевелилось, мерцало, перетекая по широким и узким проходам, закручивалось в огромных подземных залах разноцветными струями. Почти безмолвными, только шорохи сопровождали движение длинных тел ахашша. Прочие звуки шли от другого. Медленная капель сквозь толщу пористого камня, далекий стук молотов и иногда, тоже с привычной мерностью, усиливающиеся и слабеющие стоны.
«Простая периодичность, – мыслил ахашш, одновременно совершая необходимые повседневные дела тысячами своих длинных тел, – имеющие руки одинаково кричат и просят, а потом приходит вспышка ненависти как проявление более длинного цикла. После неё имеющие руки слабеют, становятся мягкими. Так было и будет от времени до времени и через время»

Фоном шелестевшие мысли не мешали ахашшу. Просто звучали, переплетаясь, все – не новые, но требующие внутреннего проговаривания. Потому что ахашш всё держал в общей памяти. А новые мысли – дело Большого Ахашша, который сплетёт Избранных Сильных на помосте главного зала, соединяя огромное количество затверженных выводов с силой Аа-шши. Тогда появится и новая мысль.
В ожидании большого танца ахашш скользил по стенам и полам пещер, совершая привычные дела, держащие мир. Занимая центральные места в любом подземном пространстве, Избранные стояли, покачиваясь на хвостах, лежали, извивая расписные тела или мерно скручивались в кольца, после снова расходясь в линию. Их дело – направлять остальных. И, пребывая в движении мускулов – всегда, кроме времени на переваривание еды, когда замирали в удобных нишах, выдолбленных рабами, они посылали приказы на периферию себя: Владыкам-охотникам, Владыкам-надсмотрщикам, Владыкам-испытателям, Владыкам-собирателям… Так мозг заставляет шевелиться пальцы и поднимает ногу для ходьбы.
Мозгу ахашша, собранному из самых крупных и отменно здоровых самцов и самок, не было нужды покидать залы совета. Поддерживая форму своих физических тел и принимая еду, всё остальное мозг ахашша видел глазами других тел, слышал и ощущал их органами чувств. Лишь бы не иссякал приток силы Аа-шши, питающий главную связь.
Шорох скольжения по отполированным за тысячелетия камням прорезал ноющий крик. Зашевелившись быстрее, мозг ахашша послал в нижние пещеры сигнал: «Уровень поступления Аа-шши чрезмерен!»
Мозг ахашша не ждал ответа. Ответ просто приходил – в виде совершаемых действий. Вот и сейчас ахашш ощутил результат, привычно зная, что порядок действий в этот раз подчинился малому циклу, когда достаточно убрать источник боли. И, переключившись, мозг сосредоточился на повторении другого объёма мыслей.
Ахашш готовился к получению результатов очередного эскперимента. Как уже бывало в предыдущих циклах, они приведут к уничтожению действующей модели мира и разработке следующей.
Итак, необходимо отозвать Ноа из всех слоев мироздания. В большом танце на помосте их отдельные разумы включатся в общий, и обработанная информация будет применена для модели следующего мира. Данные о модели закрепят в членах ахашша, отобранных для сна, заготовив и человеческий материал, основу следующей цивилизации. Этих тоже необходимо погрузить в спячку. Прочих – уничтожить. Людей и змей. И Ноа, испорченных долгим влиянием носителей, – тоже.
Сколько раз ахашш совершал это? – Не бесконечно, ибо в мозгу его были классифицированы все предыдущие миры. В каждом из них люди и змеи сопрягались по-разному, все циклы были завершены, а знание о них пополнило память. Число ушедших в прошлое моделей не волновало ахашша. Его ничто не могло волновать, волнение – удел имеющих руки, элемент людской силы Аа-шши.
Но оно, волнение, было необходимо, потому что без человеческих чувств, составляющих Аа-шши, это ахашш знал по опыту, его собственная жизнь всё ближе подходила к небытию. Когда-то ахашш не ведал, что чувства столь же нужны ему, как и холодное сверкание разума. Но, получив информацию об этом, ахашш включил её в свой опыт.
Время текло огромной небесной змеей, и ахашш, свиваясь в кольца, вытягиваясь в струну, гоня по гладким шкурам волны мышечных сокращений, неустанно создавал модели миров, выбирал лучшую на момент выбора, запускал, вёл, не переставая наблюдать и обрабатывать информацию и – уничтожал, когда модель приходила в негодность. Качество модели определялось способностью людей, живущих в ней, производить необходимое количество Аа-шши.

Ничего этого не понимал мужчина, стоящий в грубо сделанной деревянной клетке в одной из нижных пещер. Прижав скулу к неровной решетке так, что ныл висок и зубы, не отрываясь, просто смотрел на освещённую нишу напротив: он сам выдолбил эту нишу инструментами, подобных которым не было наверху. Теперь сам следил, чтобы пещерные пауки не заплетали её паутиной, чтоб в ней было чисто и сухо, и заправлял факелы, укреплённые на стенах по сторонам ниши. Клетку, в которую заходил каждый день, тоже делал сам так давно, что не помнил, сколько прошло времени. Теперь, раз от раза повинуясь пришедшему извне, словно мягкий удар в голову, велению, он оставлял работу или еду или просыпался, шел к нише – зажечь факелы – и входил в клетку. Брался за деревянные перекладины и прижимал лицо.
Он ко многому привык, стоя в клетке. Но холодный разум Владык был изощрён и не позволял мужчине достигнуть блаженства привычки и последующего равнодушия. Он, как и в самом начале своей второй жизни – в нижних пещерах лесного мира, каждый раз боялся того, что увидит. Боялся того, что повторится вчерашнее, боялся нового, к которому придется заново привыкать – через ненависть, страдание и боль. Не собственную физическую боль. Его боль относилась к боли его жены.
– С-сделай выбор, – сказал ему в незапамятные времена шелестящий в голове голос, а он лежал, полузадушенный и окровавленный, на неровном полу пещеры. Глаза на чешуйчатой морде рассматривали опухшее лицо, и в свете факелов было видно, как чуть дрожит вертикально стоящий зрачок, улавливая движения лицевых мышц.
– Вы можете жить, оба. А можете умереть. Но и ваша смерть принесет пользу ахашшу. А жизнь, в любой её форме, содержит в себе надежду. Тебе логичнее выбрать жизнь. Любую.
Он мало что понял тогда: слишком трудно было дышать, огромен был страх и поверх всего колыхался черный ужас от того, что сделали они с его женой, тихой и светлой Леи. Но о том, что можно сохранить жизнь, – понял. И сделал выбор. За себя и за неё тоже.
Стоя в деревянной клетке, он тысячи раз пожалел о сделанном выборе, не отводя глаз от ниши, в которой всегда что-то медленно делали с телом его жены. Не отводил глаз и не закрывал ушей, потому что нескончаемый опыт говорил ему: тогда её пребывание в нише будет продлено. Он помогал ей: тем, что не отводил глаз и кричал, всегда непритворно, потому что притворство распознавалось Владыками ещё на уровне мыслей. И чем больнее было ему, тем быстрее все заканчивалось.
А потом ему отдавали Леи. Чтобы, бережно касаясь, лечил и утешал, говоря человеческие пустяки, пока она не затихала, погружаясь в сон усталости, держась слабыми пальцами за худое запястье.
И он уходил работать, оглядываясь, чтобы крепче запомнить, как согнута её спина и ноги, а руки прижаты к лицу. Вырубая в стене очередную нишу, мерно взмахивал металлической киркой на крепкой рукояти и, не переставая, думал, перебирая в голове возможности. Иногда казалось – выход найден! И кирка врубалась в камень сильнее, чтобы скрыть вспышку надежды. Он не знал, что вспышка фиксировалась наблюдателями, данные о его поведении присоединялись к общей базе, а сам ахашш, поглощая чистейшую Аа-шши любви и надежды, ещё на шаг замедлял свой путь к ожидающей любую жизнь бездне небытия.
Мужчина относился к группе отложенной еды, был сильным и ценным экземпляром, обладающим эмоциями необычайной мощи, и обращаться с ним следовало бережно, не давая совершить неразумное. Это было одной из повседневных забот ахашша, и ахашш справлялся с этой заботой, как справлялся с тысячами подобных других, включив их в фоновый режим существования, а следовательно, никогда не упуская из виду.
Если бы ахашш мог испытывать радость, то радовался бы тому, как мерно и без сбоев работает налаженный им механизм поддержания общей жизни. Но радость относилась к числу эмоций, и ахашш испытывал лишь чувство удовлетворения, тождественное отсутствию дискомфорта.
Всё шло, как надо. И, подтверждая правильность делаемого, одна из посланцев Ноа сама оказалась поблизости, вытатуированная на плече прыгнувшей из соседней реальности самки. Ахашш оценил ситуацию и создал ряд обстоятельств, вынуждающих человеческих особей действовать в нужном направлении. И – вот носительница Ноа идёт сюда. Потребовалось немного – обольстить снами и шёпотом юную самочку. А её брат, мальчик, теперь удержит носительницу Ноа на правильном пути, восстанавливая баланс, нарушенный пришелицей, недавно спасшей мальчика от пещеры. А затем оба детёныша вольются в непрерывный цикл производства Аа-шши, отдавая миру чистые и сильные эмоции.
Если бы ахашш умел удивляться, то, может быть, поразился бы, что всё спланированное совершилось без участия людского ума и логики: людьми правят только чувства! Но удивление было недоступно разуму ахашша, поэтому он просто ждал, регулируя поведение жителей леса, удовлетворённый тем, что усилия, затраченные на это, – минимальны.
Находясь в ожидании, фоном которому – непрерывное действие мысли, ахашш исследовал приближающихся гостей. Он знал, одно дело – собрать сведения при помощи Владык, направленных к деревням, другое – наблюдать за реакциями имеющих руки – в пути. И третье – познавать их всё глубже и полнее по мере приближения к мозгу, пульсирующему в подземных залах. Это было приятно. Новые знания, – собрать и сложить, подгоняя их к ранее обработанному опыту, чтобы картина бытия, расписанная цветными красками, как струящаяся змеиная шкура, звучала вернее и двигалась гармоничнее.
Найя. Женщина, пришедшая из реальности, сплетённой со здешней так туго, что в месте соприкосновения кож образовались проходы. Там она звалась по-другому, но это было имя для спячки, имя, ничего не говорившее ей и о ней. Имеющие руки спят наяву, что-то делая и передвигаясь, думая, что живут. Многие из них так и не просыпаются, бесполезно унося в тлен все дары жизни, кроме животных даров, свойственных всему, что шевелится и размножается. Но некоторые, наделённые высшими дарами, умеют прервать сон, чтобы оглядеться вокруг и начать жить. Эта – из них. Её разбудил другой носитель, который в свою очередь был разбужен предыдущим. Одна из миссий Ноа – пробуждать по цепи, чтоб не прерывалось мерное дыхание Аа-шши, подобное толчкам крови, переносимой сердечной мышцей.
Проснувшись, женщина с белыми волосами получила новое имя. Вамма-Найя, несущая свет. Разведчики ощупывали её мозг и её сердце, пока она, слабая, лежала в хижине самца. И первые данные о Найе были благоприятны. Даже будучи больной и закрытой, наполовину ещё спящей, она содержала в себе мощное Аа-шши, какого не было ни у одного имеющего руки на памяти ахашша. Это не позволяло использовать её так же, как использовались менее сильные, и ахашш подыскивал дару Найи отдельное место, чтобы не растратить её Аа-шши впустую. Она должна отдать всё и отдавать долго. Она одна может быть использована так, как сотня лесных людей, обладающих немалыми запасами Аа-шши. И это было приятно ахашшу. Мысля об этом, он пульсировал кровью, подёргивая сильными мышцами, изгибал тела Избранных, свивая их в подобие мысленного лабиринта, искал в нём самую большую зияющую пустоту, чтобы заполнить её знаниями о Найе, действиями с Найей, результатами знаний и действий. С высочайшей целью, доступной всему живому, – не дать роду мыслящих умереть. Осознание высоты цели тоже было приятно – своей логичностью и необходимостью.
И после, когда всё содержимое Вамма-Найи послужит высочайшей цели, она не может умереть, став пищей для Избранных. Ценность её высока. Она заснёт и в следующей модели мира станет крепким звеном между высшими и их подопечными. Необходимо продумать и совершить действия, которые удержат женщину на границе двух миров будущего цикла: она будет печься о своем народе, любить его и управлять им, для того чтобы Аа-шши, высосанное из их жизней, долго держало змеиный мир дальше от края пустоты. А может быть, сила её окажется столь велика, что сможет не только удержать, а и приподнять мир змей, который со времен великого Ахашша медленно, но постоянно приближался к небытию…
«Они идут, – мыслил ахашш, переливая кольца тел по пещерам и переходам, подёргиваясь и испуская волны плотного запаха жизни. – Они уже близко, и молодая самка верно ведет Вамма-Найю и её Ноа. Пусть всё решается по ходу движения, пока нет неразрешимых задач, требующих остановок»…
Было ещё одно, то, что могло бы взволновать ахашш, будь он способен волноваться. Каждый посланец Ноа контролировал свою разновидность дара. Расползаясь по человеческим телам, Ноа твёрдо знали, в чём оптимум носителя, и потому тот, что рисует, не становился музыкантом, а тот, что сплетает слова на бумаге, не шёл пред глаза толпе – волновать её жестами и разговорами. Но Найя, чьё пробуждение должно было увлечь её в построение картин мира для глаз, оказалась носителем другого дара. Дар любви… Во всех мирах, пройденных ахашшем ранее, не было особи, чей дар любви был основным. И теперь ахашшу предстояло решить, как быть с носителем непознанного дара. Позволить ли ей устремиться в сторону его роста или перенаправить дар? Она рисует. Но она и любит. Первое познано и управляемо. Второе принесет новые знания и какими будут они?
«Решить… Пока идут, решить и выстроить действия…»

Мужчина в клетке, прерывисто вдохнув, разжал стиснутые зубы и оторвал лицо от деревянных прутьев. Он не ощущал боли в скуле и почти свернутом носу. Только пальцы пришлось отрывать от переплёта решетки – ещё до того, как они, закаменевшие, сами разогнулись. Он торопился. Сегодня змеи внезапно закончили раньше, Леи лежала в нише, неловко подвернув голову к плечу, а вокруг уже никого. Только шелест и потрескивание из тёмных нор, ведущих в соседние пещеры.
Спешный уход их наполнил сердце мужчины страхом новых испытаний, но Леи ждала, и он почти вывалился из незапертой шаткой дверцы, задевая её босой ногой. Навалившись на край ниши, осторожно отвёл от женского лица мокрые пряди волос и вгляделся, сведя лоб в глубокие морщины. Всхлипнув, отёр выступившую на женском плече красную, резко пахнущую росу. Пошарив рукой на полу, поднял, роняя, приготовленную влажную ветошь. Отирал жене кожу, стараясь не потревожить свежие ссадины, и прикладывал к мелко дрожащим рукам сухие листья целебной лианы.
Раньше, уже и забыл, сколько кругов назад, он старался сразу же вытащить Леи из ниши и унести в дальний закут, где им позволено было держать охапку сухой травы и тряпья для спанья, но там, в углу, плодились мокрицы и сколопендры. А ниша была удобна, сухая, освещённая факелами, и мужчина смирился, используя место мучений для отдыха и утешения. Потом, когда Леи засыпала, уносил её в угол, нашупывая пальцами ног пещерную тропу, чтобы там заснуть с ней вместе.
Он бережно вынул свою руку из слабых пальцев спящей и поднял голову, прислушиваясь. Потрескивали догорающие факелы, мерно шуршали, сокращаясь и выпрямляясь, тела змей, заполнявших эти удалённые от сердца ахашша пещеры. К мерным звукам он привык и не слышал их, отмечая лишь непривычное, то, что превращалось в нем в ужас ожидания новых испытаний.
Закрыв глаза, запрокинул бородатое лицо к извилистому потолку и попросил снова, без особой надежды, чтобы позволено ему было занять нишу вместо Леи в следующий раз. Но так уже было: его жена, стоя в клетке, всякий раз шла к смерти так быстро, не имея сил видеть его в кольцах и напряженных острых хвостах, подобных наконечникам копий, что змеи, сберегая пару, не брали его больше.
Перестав шептать нескладные слова на полузабытом языке людей, мужчина замер, слушая и принюхиваясь. Но, опасаясь, что его тишина будет услышана стражами, снова забубнил, не заботясь о смысле, стараясь не чувствовать ничего – ни волнения, ни надежды, ни охотничьей настороженности. Покрывал свои чувства тонкой плёнкой равнодушия, скрадывающей их остроту, как когда-то перед охотой наносил на скулы мазки жирной прохладной глины, прячущей очертания лица и смертный страх перед зверем. Но старался, чтоб равнодушие не было слишком явным. Он был умён, хоть почти забыл свое человеческое имя, – знал, что случается с теми, кого постигает блаженство равнодушия. Если он перестанет страдать, Леи умрёт. Может быть, это лучше. Но переход в смерть тут, в пещерах, виденный ими не единожды, был таким, что принять решение и исполнить его – не было сил.
Покачивая в ладонях отяжелевшую голову жены, медленно вылавливал мысли из мутной воды, которой наполнил свой череп, и, нарочито равнодушно подержав их, отпускал, не успевая рассмотреть. Знал: если сам не рассмотрит, не увидят и Владыки. И надеялся, что в голове останутся лёгкие следы, которые он после ощупает памятью, еле заметно и быстро касаясь.
«Ушли раньше»…
«Меняется шум»…
«Узор Владык на стенах… и внизу… изменён…»
Леи вздохнула и повернулась во сне. Он поддержал её тело, чтоб оберечь от грубых прикосновений каменных выступов.
– Койсу… ти…
Мужчина тряхнул головой, изгоняя оттуда память об имени. Не хотел помнить его, после того, как… их сын… Он носил имя отца, потому что был первенцем, будущим охотником… Койсути, сын сильного Койсу. Кареа-Койсу-Керето, охотник деревни за рекой…
Выпростав руку, поднес её ко рту и прикусил костяшку большого пальца, сжимая зубы, пока рот не наполнился жидкой солью. Боль вошла в память и затуманила её. Мужчина сплюнул кровь и вытер бороду. Имена ушли. Его спящая жена повторяла во сне слова, но он перестал понимать их. Он многому научился тут, во второй своей жизни.
Шорох быстрой волной пронесся под неровными потолками, переплетаясь с мерной капелью подземных вод, дальним плеском загнанной в темноту реки и еле слышными стонами из пещер на концах чёрных витых лабиринтов. Устроив жену на охапке травы, мужчина прикрыл её ветхой тканью с полустертым узором и встал, стараясь не застонать от боли в затекших суставах. Держа голову почти пустой, двинулся в сторону дальнего выхода – широкой норы с иззубренными краями, неясно видимыми в прыгающем свете факелов с той стороны, из другой пещеры.
Подобравшись к пролому, взялся за каменный выступ, медленно наклонился, так, чтобы среди неровных краев выглянуть в соседний зал, оставшись незамеченным. И замер, наблюдая.