В которой есть почти все необходимое для счастливого завершения шумной городской истории (хоть и с некоторым переподвывертом)…
Даше снились звезды. Они росли на дневном небе, как цветы, и их надо было полить, потрепать рукой и, бережно, подсовывая ладонь под яркий венчик, сорвать, чтоб унести вниз. И пришить к прекрасному платью.
– Вот такой будет лиф, весь собран из звезд, – снилось ей, сперва весело, а потом немного грустно. Она села на траву, свивая змеевидные ноги, и, держа в руке теплую звезду, задумалась.
– Бедная я Даша, – снилось ей дальше, пока она сидела на приснившейся траве, – даже звезды с неба достаю себе сама. Или – не себе?
Привстав, раскинула платье по соломенной летней траве, рассматривая. Белые облака широких юбок, синее небо разрезных рукавов, теплые звезды ажурного лифа.
– Это платье для Тани. Тани Томилиной. Чтоб она никогда не боялась выходить туда, где все на нее смотрят.
И радость пришла к ней, чистая и свежая, какая бывает только во сне, когда ничто не мешает, и нет ничего вокруг, кроме радости. Вставая, виясь змеей по сухим стеблям, Даша выпрямилась и, подхватывая платье, засмеялась, так громко, что смех разбудил ее.
– Данила! Дани! Посмотри, какое…
Голос кинулся по светлому залу, как бывает лишь в пустоте. Даша села на тахте, заворачиваясь в простыню, испуганно огляделась. Заснули тут… Думала, задремывая после любви, – немножко поспит, и потом переберутся в спальню. Но проснулась одна. На тахте. День уже! И Данила ушел, оставил посреди студии, спящую. А вдруг сейчас придут фотографы?
Даша спустила ноги, придерживая простыню, побежала к спальне, шлепая босыми подошвами и радуясь, что нормальные человеческие ноги, а не какие-то там змеиные хвосты. Из ниоткуда появился Патрисий, заспешил тоже, путаясь в свисающем крае простыни.
– Нас с тобой бросили, да? А мне ведь надо на работу, ну уволиться, вещи забрать. Там мои ножницы и резак, а еще отрезы и кожаный раскрой, – шепотом рассказывая Патрисию, Даша стряхнула с себя античное одеяние и запрыгала на одной ноге, напяливая трусики и джинсы.
– У Ефросиния сегодня примерка, черт и черт, придется просить Даньку, чтоб разрешил помериться в соседнем офисе. Свинство какое. Может, Ефросиний не захочет сюда, и, вообще, будет ходить дальше в «Эллу Веллу»… – она присела перед зеркалом, нещадно водя щеткой по спутанным волосам.
Сквозь стекло смотрела на нее молодая женщина с продолговатым похудевшим лицом, серыми глазами, опушенными прямыми коричневыми ресницами, темным бровями-стрелками. А между бровей – продольная черточка-морщина. И подрагивают опущенные уголки четко прорисованных бледных губ.
– Сплошные неприятности, Патрисий, – пожаловалась и, закручивая волосы в хвост, затянула резинкой, – сколько мы еще будем на шее у Данилы висеть? Нет, сидеть…
В пустой кухоньке на столе сверкал графин с оранжевым соком, накрытый бумажной салфеткой, в тарелке под стеклянной крышкой лежали бутерброды с сыром. Рядом белел квадратик с неровными строчками.
“Даша, я занят сегодня. Галка звонила, велела подойти, к 11-00. Целую. Д.”
– Вот! Другой бы, он поцеловал, когда уходил, сказал бы «Даша любимая я тебя люблю»… – она откусила от бутерброда и, оторвав лоскуток сыра, подержала на весу, дожидаясь, когда Патрисий, деликатно прихватив острыми клыками, заберет угощение, – или сказал? А я дрыхла, как сурок. Патрисий, он мне сказал?
– Амммурры, – ответил Патрисий и, убедившись, что больше запретного вкусного сыра не дадут, спрыгнул и ушел к своей миске.
– Ну, хоть сказал…
Даша, обжигаясь, хлебнула кофе и побежала в ванную. Лихорадочно чистя зубы, думала с отчаянием, не успевает, снова не успевает! К одиннадцати надо, а еще сегодня три примерки, которые перенесли из-за этого показа. Все на бегу! И страшно – а что вообще будет.
Натянув сапожки, кинула на плечи куртку, посмотрела на яркое солнце в огромных стеклах. Весна. Может быть, все будет хорошо? Топчась у выхода, подмазала губы перед зеркалом на стене, и позвала:
– Иди сюда, кот мой!
Обнимая теплого тяжелого кота, зарылась щекой в глянцевый мех.
– Я тебя почти не вижу. Скучаю. Если бы не злюка Элла, работал бы с нами по-прежнему, а? Говорил бы мудрые вещи. Пожелай мне счастья, цаца моя. Ну…
Вздохнув, спустила Патрисия с рук и вышла на площадку.
Она уже вызвала лифт и прятала в карман ключи от студии, когда двери соседнего офиса распахнулись, и оттуда вышел Миша, сияя роскошным синяком на скуле.
– Э-э-э, ты что тут? – Даша удивилась.
– Мнэ-э, – Миша явно растерялся, нервно оглядываясь.
Даша нахмурилась.
– Что с тобой? Магнитофон забирал? Вниз едешь?
– Да! – Миша торопливо втиснулся в лифт и вместе они поехали вниз.
– Миш… а ты чего раздетый? Не лето все-таки.
– Я… – он пожал плечами и не ответил. Лифт остановился, и Даша выскочила.
– Я там забыл, забыл я… – Миша нажал кнопку, и двери лифта закрылись, пряча от Даши его перекошенное лицо. Она послушала удаляющееся гудение, пожала плечами и выскочила на улицу. Перебегая шоссе, вынула телефон, стала тыкать в кнопки, набирая Галкин номер.
– Але, – медленно сказала та. За голосом послышался грохот и чья-то виртуозная ругань.
– Куда мостишь! – заорала Галка, и Даша отдернула телефон от уха, – куда? Край придержи, сама встанет!
В телефоне раздался щелчок, и все смолкло. Даша снова ткнула пальцем кнопку. Длинные гудки тянулись и тянулись и, наконец, она сердито сунула телефон в карман. Все равно через пять минут будет на месте. Держа у горла незастегнутую куртку, прыгала, стараясь попадать между лужами и островками снега, изумляясь тому, что буквально за несколько дней на газонах вылезла яркая трава, а деревья покрылись зеленой дымкой. Апрель не просто пришел, прискакал вприпрыжку, топча старый снег цветными резиновыми сапожками. И солнышко греет, хотя ветер налетает, будто с полюса – ледяной.
Быстро прошла вдоль сетки рабицы, отгораживающей автостоянку, и очутилась на пятачке перед фасадом здания. Вот подъезд, и двери в нем нараспашку. У лестницы стоит грузовик, в кузове громоздятся какие-то крупные штуки, укрытые брезентом, бегают вокруг дядьки в оранжевых куртках с черной полосой с надписью “агентство Антей”. Стоит Галка, кутаясь в своего леопарда. А рядом с ней – Настя и Алена. Тоже в пальтишках.
Даша пошла медленнее. Сердце застукало где-то в желудке. Их что, всех выгнали? Почему не внутри, не работают? И что снова с витриной?
Стеклянный кубик был пуст и разорен. Даже манекенов не было – просто пустая коробка, с хламом на полу.
Даша прибавила шагу и, подбегая, испуганно спросила.
– Галя! Что? Она что? И вас, да?
Галка, прищурившись на снежный блеск за Дашиной спиной, помялась и ответила вопросом на вопрос:
– Времени сколько?
– Одиннадцать. Без трех минут. А что?
Опустив голову и тщательно разглаживая мех на бежевом в черных пятнах пальто, та ответила:
– Да ничего. Ты стой, Даш. Скоро все будет.
– Да что будет-то? – Даша посмотрела на девочек. Те, отведя глаза, старательно заговорили о чем-то вполголоса. А из подъезда, поспешая, выскочил Ефросиний Петрович, в распахнутом по случаю тепла длинном пальто. Вытирая платком узкий лоб, обрадовался Даше. А она, забыв о непонятном поведении соратников, пошла навстречу по ступеням.
– Ефросиний Петрович! Мы же условились на три часа. Я, прям, не знаю, как сейчас. Вы подождете немножко?
– Дашенька, деточка, не волнуйтесь. – Он вытянул шею, и вдруг на длинном лице мелькнула хищная улыбка, какой Даша не видела у стеснительного добряка Ефросиния. Достав из-за спины черную папку, он щелкнул застежкой на глянцевых корочках. Сказал:
– Галочка, едут.
Из-за кустов, мягко порыкивая, вывернулся перламутровый автомобиль Эллы, остановился у крыльца, брызнув талой водой из-под колес. Хлопнула дверца. Элла, высокая, худая, рванулась вперед, неся мимо искаженное яростью лицо. Цепко держа в холеной руке кожаный клатч, бросила в их сторону:
– Что прохлаждаетесь? Работы нет?
За ней, не торопясь, шли, изгибая тонкие диетические станы, две ее подружки, обе в ярких плащиках и высоких ботильонах. Софочка и Кариночка – знали все по множеству телефонных диалогов Эллы. Проходя, мельком, но с тайным интересом, оглядели мастеров, и пошли дальше, постукивая каблуками по сырым пятнистым ступеням.
– Только миди, я умираю, Софа, только миди, представь…
– Не говори. Даже у Готье, и то все ниже колена, Каринка…
Галка дождалась, когда троица исчезнет в подъезде, сказала:
– Ну, пошли, что ли.
Тесной молчаливой кучкой стали подниматься по ступеням. И вдруг изнутри послышался стон. Нет – крик. Нет – рычание. Галка прибавила шагу. Девочки заторопились следом, непонятно улыбаясь. А Даша растерянно оглянулась на Ефросиния. Тот ободряюще кивнул и подмигнул ей.
Продолжение следует…