В которой спешная репетиция сменяется скоростным выездом, а народу вокруг события все прибавляется

Музыка всплескивала саксофоном, бархатный голос певицы поднимался к ярким лампам на потолке, и, будто обжегшись, отлетал к черным плоскостям огромных окон. Отдавая холодному стеклу тепло, становился тише и вдруг, почти смолкнув, снова набирал силу…
– Стоп! – раздавался Мишин недовольный крик, и музыка исчезала, задавленная кнопкой под костлявым пальцем.
– Не туда!

Миша подбегал, хватая за руку новоиспеченную манекенщицу, топал вокруг, как танцор, часто перебирая черными туфлями, и, поворачивая растерянную девушку, приговаривал:
– Шаг, шаг и еще один шаг. Поворот. И ты уже спиной, и-и-и пошла обратно, пошла шаг-шаг-шаг. Поняла?
Та кивала, хлопая глазами. Миша снова убегал в угол, тыкал пальцем в кнопку, воскрешая музыку.
– Не смотри под ноги! Вперед смотри!
– Там же нарисовано, на полу. Я не вижу, если вперед… – семеня кожаными подошвами сандалий, возражала девочка.
– А ты слушай музыку. И считай. Раз-раз-раз и-и… поворот. Шаг-шаг-шаг – пошла обратно.
Провожая строгим взглядом девочку, которая, с неописуемым облегчением на лице добиралась, наконец, до черты, обозначающей кулисы, торопил:
– Зашла за штору, сразу скидывай! Быстрее ногами перебирай. А ты чего топчешься? Давай, пошла!
И вторая красавица, взнузданная в кожаные соблазнительные доспехи, перекосив от напряжения лицо, ступала одеревенелыми ногами, стараясь попадать в такт музыке и Мишиному счету. А первая, зайдя за черту, хватала себя за шнурки, пряжки и пуговицы, бежала к стене, путаясь в подоле. Вокруг приплясывали Даша и Алена, на ходу помогая раздеться. Настя, тоже танцуя от нетерпения, ловила посиневшую модельку в распахнутое на руках следующее платье, уже из Галкиной коллекции, и оттаскивала подальше, вертя и осматривая, дергая за рукава и плечи:
– Встанешь и ждешь. Ну, там увидишь, где встать…
– Не увижу! – боялась девочка.
– Поставим. Не трусь. И, как музыка сменится, пойдешь второй раз. Снова первая, – наставляла Настя.
Девочка выдернула руку из ее пальцев и прислонилась к стене. Губы ее кривились.
– Я не смогу. Упаду. И… и… не смогу я! – всхлипнула и поднесла к накрашенным глазам рукав. Настя, ахнув, вцепилась ей в руку:
– Замажешь!
– Ы-ы-ы-ы, – дева послушно опустила руки, и зарыдала в голос, глядя перед собой.
Музыка прыгнула и стихла. В тишине рыдания стали еще громче. Миша, держа палец на кнопке, с досадой огляделся.
– Томилина! – голос завуча грянул медными литаврами. Дарина Васильевна встала со стула и подошла к рыдающей подопечной.
– Таня! Ты меня слышишь? Все вы горазды глазки красить, о сладкой жизни мечтать! Думали, тут все просто? -обвела замусоренный зал жестом, достойным Наполеона, – вот так выглядит сладкая жизнь, вот ее трудовая изнанка! И ты обязана быть… стать…
– Ы-ы-ы, – безнадежно отозвалась мечтающая о сладкой жизни Томилина. Слезы оставляли на щеках черные полосы. Миша закатил глаза. Завуч, поднимаясь на цыпочки, прижала ее лицом к своему пуховому свитеру.
– Танечка. Ты же все экзамены сдала на отлично. А тут? Тьфу, одни бездельники будут смотреть. Просто покажи всем, какое платье. Прекрасное! Прекрасное?
Танечка покивала, оставляя на светлом свитере черные пятна. И шмыгнув, выпрямилась. Сказала сипло:
– Я попробую.
– Может, другая пойдет первой? – вопросил Миша, оглядывая тройку девочек. Те, как по команде, отрицательно затрясли головами. Даша, наклоняясь к нему, предложила тихонько, косясь на Дарину:
– Может, твоего самогону им оставить? Махнут по рюмке и…
– Угу. Повалятся в первый ряд. А нас в каталажку за растление несовершеннолетних.
Даша выпрямилась и подошла к Тане Томилиной, протянула ей бумажную салфетку.
– Все получится. А хочешь, с тобой выйду.
– Как это?
– Возьму за руку и проведу. Делов-то, – Даша независимо пожала плечами и сделала скучающее лицо.
– А ты умеешь, что ли?
– Я? Да я три года с подиума не слезала, – вдохновенно соврала Даша, расправляя плечи и задирая подбородок, – это я сейчас дизайнер. Ну, давай, иди, вроде, я уже тебя – за руку. И все получится.
Томилина кивнула, доверчиво глядя в Дашино лицо. И, подхватывая шлейф, пошла к меловой черте, на старт.
Стоящий за Дашиной спиной Данила, нахмурясь, наклонился к ее уху:
– А ведь поверила. Сразу.
– Правда? Как хорошо! – Даша улыбнулась с облегчением.
– Получается, врать ты умеешь.
Даша перестала улыбаться и повернулась, глядя на Данилу. Чего он хочет? Им и так сейчас трудно. Ей страстно захотелось разубедить его, выговорить множество слов о том, что ему она не врет, и никогда не врала, потому что – любит. Вспомнила, ведь уже говорила ему о любви, сегодня, а он пропустил мимо ушей, – и обида щелкнула по сердцу, резко, как отпущенная резинка.
Но, одновременно с желанием оправдаться, полным обиды за несправедливые упреки, поднималось изнутри другое – все отставить сейчас, выгнать слова, оберечь себя от посторонних трат, сохраняя в сильной целости. Для дела, которое сейчас важнее.
Она понимала, видимо, для него сейчас важнее другое. И в голове будто работал маленький калькулятор, щелкал, отбрасывая варианты один за другим. Этот – расстроит его, а этот выбьет из колеи ее; этот – успокоит его на время, а этот – втянет их в унылые разборки, которые будут длиться…
– Даничка. Я тебя очень люблю. Девчонки голодные с утра. Может, позвонишь Гале, пусть в магазин зайдет, купит еды. И поможешь ей? А?
Она поднялась на цыпочки и, обхватив упрямую шею, повисла на Даниле. Тот хмуро увернулся от протянутых губ, но Даша поджала ноги, и Данила покачнулся, шаркнув спиной по стене.
– Уроню! Пушинка нашлась!
– И шоколаду пусть купит, повеселеют, – шепнула она в ухо.
Поставив Дашу, он все же получил свой поцелуй и, сам повеселев, подмигнул любопытно глазеющим девочкам. Ушел в коридор, на ходу доставая мобильник.
– Раз-раз-раз, – закричал Миша, отстукивая ногой ритм.
Девочки шли и шли, сбиваясь и снова попадая в счет. Снимали и надевали платья, перемешивая подолами теплый воздух от обогревателя и прохладный от голых окон. За стеной гудел лифт, привозя в студию клиентов на фотосессии. Пару раз заглядывали фотографы, но Миша грозно цыкал, и они скрывались за дверями.
Ахнув, посмотрела на часы Настя, и они с Аленой, впопыхах одеваясь, попрощались до завтра, убежали к лифту и поехали вниз, где ждал на машине Саша, чтобы развезти по домам. Он, радостно предвкушая приключения, вызвался помогать до конца.
Когда Миша изрядно охрип, а девочки больше спотыкались, чем ходили, явились Данила и Галка, таща перед собой стопки картонных коробок. Даша бросилась навстречу.
– Галя! Ну? Что решили?
Но Данила, прислушиваясь к шуму в коридоре, объявил:
– Ша. Хватит мучить барышень. Уехали последние клиенты, давайте в студию. Там и расскажешь, Галь.
Нестройной спотыкающейся толпой двинулись в полутемный, уютный и теплый зал студии. Даша и Дарина Васильевна тащили на руках охапки платьев. Миша поспешал с магнитофоном, одновременно сдавленным голосом оправдываясь в мобильник – там бушевала заброшенная Любаня.
– Устраивайтесь, – широким жестом обводя сумрачный зал, пригласил Данила, – кофе-чай сейчас сделаем, там умыться можно, там туалет. Если кому переодеться, вон Даша покажет комнату. И ширмы в углу, там тоже можно.
Из спальни, величаво задрав хвост, вышел Патрисий и, муркнув, потерся о Дашину ногу. Увернулся от ее рук и двинулся знакомиться, как настоящий хозяин. Девочки, ахая, гладили блестящую черно-белую шерсть на широкой спине.
– Тут и надо репетировать, – Галка прошлась, оглядывая нагретую пустоту, аккуратно обходя стойки, высокие табуреты и ширмы, – а мы там в сарае, эх. А кота раскормили, не кот, а кабанчик!
– Чего это сарай, – обиделся Данила, – после ремонта, знаешь, как будет!
Он пробежал по залу, щелкая выключателями. Свет вспыхивал и гас, мелькал, и вот пространство осветилось в разных концах мягко и тепленько, так что рассевшиеся по креслам и на тахте девочки разом, как усталые кошки, зевнули.
– Почему кабанчик, – обиделась Даша, подхватывая Патрисия на руки, – он просто кушает хорошо.
Уходя в кухню, Данила попросил:
– Платья не убирайте далеко. Я вас тут всех сниму, после ужина.
Разбирая картонные коробки, стопкой поставленные на пол, Даша сказала Галке с упреком:
– Ну, зачем пицца, взяла бы каких консервов. Потратилась.
– Это не я, – ответила Галка, скидывая сапожки. Топнула по полу ногой в чулке и даже вздохнула от удовольствия. Прошла в яркий квадрат кухонной двери и залезла на Дашино любимое место у столика.
– Устала, как черт. Сейчас расскажу, что и как.
– А кто же купил пиццу? – взволновалась Даша. Мысль о сегодняшнем увольнении пугала грядущим безденежьем. Даша уныло подумала – никак не получается разбогатеть. Видимо, что-то с ней не так. Все деньги, что в руки пришли, отдала Олегу. А перед этим сумочку украли. И даже когда внезапно получилось на вокзале заработать пару тысяч, вытащили и их тоже. От этих дум она внезапно и сильно расстроилась. Села напротив Галки, и положила голову на руки. Пластик стола холодил ладони.
– Данила, наверное, заказал. Дани, ты тряхнул мошной, что ли? Еще богач на нашу голову!
– Ничего не я, отказался Данила, – мы же с тобой пришли, а тут внизу доставка. Ждет.
– А, значит, Сашка, – Галя зевнула, сунула пальцы в темные кудри, – ох, поспать…
– Галь, не томи, – невнятно проговорила Даша, не поднимая голову, – рассказывай.
– А что рассказывать. Ну, кой-чего я сделала. Ефросиний помог. Но понимаешь, в чем закавыка. Элка права, за один день все не порешать. Если нас выкинули из списка и поставили ее, нам остается лишь как-то туда пробиться и пройти. А последствий для нас не будет.
– Не посадят, то есть? – уточнила Даша.
– Но и не пустят, так? – добавил Данила, наливая в чайник воду.
– Надо сделать так, чтоб пустили, – хмуро подытожила Галка, – завтра, пока в вашем сарае будем девчонок гонять, надо придумать план. А сегодня немножко выспаться.

Стол накрыли прямо на полу. Расстелив вокруг покрывала и бархатные шторы, уселись, принимая от Данилы куски пиццы. Девочки, по очереди сбегав в ванну, сияли свежевымытыми лицами, валялись и вольно сидели, переодевшись в заботливо привезенные Дариной Васильевной халатики. Кусали, запивали горячим чаем, переговаривались устало, тихо, как ночные сверчки.
Даша тоже сидела на полу, прислонясь к боку Данилы, баюкала на руке дремлющего Патрисия. Усталая, медленно жевала, изгнав из тяжелой головы все беспокойные мысли. Галя права. Завтра, все завтра. Может быть, ночью, во сне, что-то придумается.
Уничтожив свою порцию, Данила высвободился и ушел в дальний угол, загремел там чем-то и потащил через зал лампы, устанавливая в только ему ведомых точках. Галка, подползя на его место, положила кудрявую голову Даше на колени. Вздохнула, задремывая.
– Нам что, снова платья надевать, – следя за передвижениями Данилы, спросила крепенькая пышка Нина, доедая свой кусок. Девочки зашевелились.
– Нет, – Данила смотрел, отходил, наклоняя голову, снова подходил ближе, – завтра тут пусто, я кое-какие заказы перенес, завтра и снимем в платьях. А сейчас так, валяйтесь.
Миша, сидя по-турецки, приосанился, держа в одной руке пиццу, а в другой – толстую коричневую кружку, и стал похож на истощенного маленького султана. Галка открыла один глаз, повернула голову поудобнее, и снова закрыла, но сделала улыбку. Дарина Васильевна натянула на колени юбку.
Тихий разговор длился, и вскоре на Данилу перестали обращать внимание. А он, таская за собой шнур, останавливался, крутил что-то на фотоаппарате, щелкал, подсвечивал, мелькал вспышкой.
– Дарина Васильевна, – сказала Даша, – вы ложитесь в спальне, там удобно. А мы тут разместимся, пол теплый, покрывал вон целая куча.
– Еще чего, – испугалась завуч, посмотрев на довольного Мишу, – я тут, с девочками. Лучше пусть он – в спальню. И вы, Данила, тоже. Уж извините.
Данила, свертывая шнур, крякнул. Миша развел руками, мол, ничего не попишешь.
– Ничего, Мишаня, – успокоила мастера Галка, – зато Любочке завтра доложим, что твоя невинность не пострадала, – главное, от Данилы отбейся…
Дарина Васильевна сделала большие глаза и с упреком посмотрела на Галку, но та, посапывая на Дашиных коленях, не увидела.
– Но-но, – на всякий случай ответил Миша. Но поднялся и ушел в спальню, помахав всем тощей рукой.
Даша помогла Даниле собрать картонки и чашки. В кухне подошла и прижалась к его спине, когда он стоял над раковиной.
– Уже скучаю, – пожаловалась, дыша запахом большого мужского тела, – и спать хочу смертельно. С тобой.
– Всего-то часов пять, Табити-Апи, – он пошевелил лопатками, обтянутыми трикотажной тишоткой. Мыл чашки и улыбался.
– Ага. И завтра народ, а послезавтра – вообще, казнь египетская, – она топталась, чтоб не отлипать от его спины, пока ставил чашки на полку, вытягивая руку.
– А ты откажись, – вдруг предложил Данила, – у нас место администратора скоро будет второе. Я попрошу, тебя возьмут. Короткий рабочий день, в приличной одежде, улыбка, туфельки. Через полгода квартиру снимешь нормальную, однушку на конце ветки. И все официально, с регистрацией.
Даша перестала топтаться:
– Ты серьезно?
Он повернулся, вытирая большие руки.
– Ну, да.
Она затрясла головой.
– Нет. Нет же! Подвести нельзя. Галка, она…
– А после показа?
Даша медленно отошла к столу, села на табурет. И, покраснев, жалобно посмотрела на Данилу.
– Я… Я правда, не могу. Ты извини, но я все равно буду. Шить и думать одежду. И я заработаю, скоро, совсем скоро заработаю! Прости.
Данила, с недоумением глядя, сел напротив.
– Погоди. Я не понял, ты за что извиняешься?
– Ну, вам же нужен администратор. Хотя, что я мелю, вы найдете себе, в любое время, – она провела пальцем по пластику, сжала руку в кулак, и, постукивая им по столу, договорила медленно:
– А спальню я освобожу. Как только чуть-чуть заработаю, сразу же.
Данила откинулся к стене, с досадой и облегчением рассматривая Дашино унылое лицо.
– Тьфу ты. Причем тут спальня? Ты решила, что надоела мне, тут в студии?
– Да.
– Так, – он встал и, схватив Дашу поперек живота, взвалил на плечо. Она взвизгнула шепотом, цепляясь за его шею.
– Ноги подбери, чуча, посуду побьешь, – заботливо предостерег и понес ее из кухни. Свалил на краешек тахты, где уже в рядок лежали завуч и трое девочек.
– Принимайте еще одну. Пошел я. К Мише.
Даша притянула его за шею и прошептала в ухо:
– Ты на Галку не обижайся, за сарай. Она это по дружбе.
Данила хмыкнул, укрывая Дашу, поцеловал ее в нос и задержался на несколько секунд, прижав ладонь к ее шее под теплыми волосами. Уходя, ухмыльнулся в темноту. Черт знает что. И он тоже скучает.
Патрисий, бесшумно мелькая, обошел сонное царство, обнюхивая свесившиеся с тахты руки, рассыпанные по шторам волосы, укутанные покрывалами бока. Насытив себя новыми запахами, удалился в ванную, погремел там лотком. И вернулся, чтоб, вспрыгнув на тахту, улечься у Дашиного локтя. Вылизал лапы, попадая шершавым языком на ее запястье. И тоже заснул, свернувшись клубком. Даша падала в сон, улетала, улыбаясь, когда теплая шерсть еле заметно касалась ее щеки.

А за широкими окнами студии тихо таял снег, забирая с собой под решетки и в клумбы старую зиму, уводя ее в прошлое. И на голых ветвях просыпались толстые, как птенцы, почки, разворачивали острые маковки, пока еще еле заметно, и выпускали из своего нутра тонкий запах весны, которая, наконец, пришла и сюда, в северный город.

Продолжение следует…