В которой Даша на собственной шкуре познает, что остановка на полном скаку отменяет любые страхи, Элла продолжает мучить мироздание креативами и проектами, а мироздание в ответ нагнетает напряжение и ввергает мастеров в лихорадочную спешку.
Весна в Москве походит на спящую красавицу в заброшенном номере большой гостиницы. Вокруг кипит жизнь, хлопают двери, кто-то идет по коридору, топая мокрыми ботинками, кто-то кричит, с улицы доносится гул, нескончаемый, вечный. А она – спит. И кажется, будто и не ждут, как-то обошлись: продолжают шуметь, торопиться, бегут после работы в театры, ночные клубы, или просто в супермаркет по дороге домой. И только мальчик, таща за собой яркие пластиковые санки, остановится возле застывших кустов на краю детской площадки, наклонит голову и прислушается, глядя на толстые неподвижные почки. Он помнит, что тут, на изогнутых ветвях были зеленые листья, которые, пожелтев, упали под ноги, и снег засыпал даже память о них. Для мальчика лист на ветке, улитка на листе, и пух одуванчика важнее всех мировых новостей, выплескивающихся в головы взрослых. Он видит мир таким, каков он есть. Он знает – скоро, уже скоро.
И знание его – как поцелуй. Тот самый, из сказки. Потому весна просыпается. Слушает шум за дверями. Она не может подвести мальчиков и девочек всех возрастов, даже тех, кто вырос, забыл о главном и готов пропустить ее приход. Пусть суетятся, думает она, садясь на смятые простыни из уставшего снега. А я все равно приду.
- Даша, что ты там торчишь? – Галка на вытянутых руках унесла в угол к вешалкам новое платье, передала его Мише, и тот, балансируя на стуле, повесил на штангу под потолком. Спрыгнул, и вдвоем они постояли, рассматривая. Потом Галка задернула занавеску и снова повернулась к Даше, уткнувшейся в стекло носом. Та вздохнула и слезла с табурета.
- А снег уже тает, – сказала с надеждой. И с сомнением добавила, – точно, тает!
- Да ну, еще март не кончился.
- У нас тюльпаны цветут. И нарциссы. Тимка уже на море был, разулся, дурак, и ходил по воде, – она села за машину и пригорюнилась, подпирая щеку рукой.
- Даш, ну-ка, глянь – Галка встала рядом, держа в руках очередной крой, выпятив губу, поддевала ножницами нитки в рисунке и, выдергивая, подрезала, – если по кругу отстричь, получится с просветами. Здорово?
Даша неохотно оторвалась от стола. Погладила краешек шелка.
- Ага. Может, сперва раскроить? А проредить на фигуре потом?
- Так и сделаю. Скоро Ирена придет, прикинем на нее второе, разметим. И посажу Аленку, пусть ковыряет. Будут сплошные воздуха и кружева. Завязывай с тоской, через две недели показ. Сейчас заказчица новая явится. О, вот!
В приемной, поправляя каштановые с сединой кудри, несмело топталась дама средних лет, в изрядно поношенном черном пальтишке и сбитой набок тусклой норковой шапочке. Вошедший следом Ефросиний Петрович, раскланиваясь с дамой, махал рукой из двери. Даша, улыбаясь ему, встала, но Галка покачала головой:
- Это ко мне. По делу.
Подмигнула и скрылась в холле. С недавних пор Ефросиний стал забегать в ателье часто. Они с Галкой уединялись в примерочной и подолгу шептались. Благо Эллочкин дизайнерский энтузиазм после драки и опять пострадавшей витрины, изрядно остыл, она появлялась в мастерской на короткое время и то не каждый день.
Даша посидела за машиной еще и, чувствуя, что работа никак не идет, пошла к Насте в раскроечную. Села на диванчик, тот самый, на котором спала, и стала смотреть как Настя, ложась на просторный стол крепенькой грудью, рисует на прозрачном зеленом шифоне, иногда сверяясь с цифрами и картинкой на помятом листочке. Постукивал мелок, еле касаясь тонкой ткани, сверкали наточенные лезвия ножниц. Удивительно все же, как получается платье. Сперва – в голове, и там оно совсем готовое, будто живое. Потом ткань распадается на десяток выкроенных кусков, – и так приятно наметывать, собирая в целое, представляя, как заказчица поднимет голые руки, подчиняясь, и платье скользнет по плечам и бедрам. И наступает провал. Вещь исчезает. То, что надето на женщину – совсем непохоже на рисунок, кажется, место этому тряпью в мусорной корзине. Тут широко, там стянуто, топорщит или провисает. После первой примерки клиентка с большими глазами уходит оплакивать свою, еще полчаса назад, вроде бы симпатичную, фигурку. А мастер садится подгонять, наметывая и вынимая булавки. И потихоньку будущая обновка выбирается из провала, с каждым днем становясь все ближе к тому, задуманному прекрасному платью. Еще чуть-чуть и происходит встреча. Платье, что появилось в голове, сливается с тем, что сшилось. Ура, маленький праздник.
- Даша. Подойди к нам, – окликнула ее Галка.
В холле дама приподнялась в кресле, отвечая на Дашино приветствие. И села, вертя ручки большой хозяйственной сумки. Галка отодвинула тетрадь.
- Проблема такая. Дарина Васильевна – директор детского дома, в Подмосковье.
- Завуч, – поправила гостья, – по внеклассной работе.
- Да. У них десятого апреля весенний бал. Четырем именинницам надо отшить платьица, в подарок на день рождения. Возьмешься? С Мишей.
Дама с надеждой посмотрела на них. Облезлая шапочка съехала, открывая седые волосы, и Даше захотелось протянуть руку и поправить, чтоб не торчали жалко выбившиеся из прически пряди.
- Я в нескольких местах была, у всех много работы, – заговорила дама, – и очень дорого везде. Мне посоветовали вас. Очень хвалили. Сказали, девочки большие молодцы.
На бледном лице с губами, накрашенными слишком яркой помадой, и узкими бурятскими глазами, застыло умоляющее выражение. Даша растерянно посмотрела на Галку. Та спокойно ждала, постукивая по столу карандашом.
- Галя, у нас же показ! И заказы! А после показа времени будет всего-ничего – пять дней. Не успею.
Галя положила карандаш и развела руками, мол, ничего не поделаешь:
- Решать мастеру. И так по ночам работаем.
Ефросиний, сидя в соседнем кресле, смотрел то на Дашу, то на завуча, сострадательно морщил длинное лицо. Дарина Васильевна, чуть подождав, встала. Застегнув пальто, поправила шапочку, сбив ее на другую сторону.
- Подождите, – сказала Даша, – если Мишка согласен, я тоже. Только девочкам скажите, чтоб на примерки – по первому звонку. Будем шить в авральном порядке.
Ефросиний гордо откинулся на спинку кресла, вроде он Даше отец, а она стишок на табуретке прочитала. И женщина заулыбалась.
- Ах, спасибо! Я-то думала, с этим просто, столько ателье всяких. Но кинулись и вот… Спасибо, девочки!
- Я хоть и не девочка, но – пожалуйста, – наставительно сказал Миша, картинно становясь в дверном проеме и жестикулируя большими ножницами.
- Миша, отрежешь чего, – машинально сказала Галка, беря карандаш и снова придвигая к себе тетрадь, – оставьте телефон, Дарина Васильевна, мы вам позвоним.
Входная дверь распахнулась, впуская Ирену, утопающую в своем мягком сером пальто. Томно глядя вокруг близорукими глазами, Ирена протиснулась мимо завуча, но та, ахнув, схватила ее за рукав:
- Задереева! Ты?
Ирена выдернула рукав и, шурясь, пригляделась.
- Дарина? Ой, Дарина Васильевна, здрасти.
В голосе клиентки зазвучали вдруг металлические нотки.
- Значит, вот ты где! А мы с ног сбились! Хоть бы аттестат забрала, бессовестная. Хорошо, девчонки сказали, что под машину не попала и не изнасиловал кто. Твои данные и сейчас в отделении милиции валяются, я до сих пор туда звоню, раз в месяц!
- Нужен мне ваш аттестат! – Ирена, отскочив на безопасное расстояние, скинула пальто на подставленные Мишины руки, повесила на плечо сумочку, – все в порядке у меня. Работаю. Взрослая уже. Дарина Васильевна, вы чего? – нагнув голову, она всматривалась в собеседницу, а та, нащупывая рукой, тяжело опустилась в кресло.
- Мишка, неси воды, – скомандовала Галка, вскакивая.
- Все… в порядке, – шелестящим голосом произнесла гостья, – я… я посижу. Ничего.
Галка промаршировала к Ирене и, обходя ее, крепко толкнула обратно в приемную, прошипела в ухо, розовеющее среди темных кудряшек:
- Сиди с ней, жди примерку. Тоже мне – взрослая…
Ирена уныло вернулась, села на краешек соседнего кресла и сложила на коленях ухоженные ручки с видом школьницы, развлекающей гостью, пока мама на кухне. Ефросиний, оторвавшись от созерцания встречи, засеменил к Галке, которая стояла у примерочной, выразительно на него посматривая.
Даша снова ушла к Насте, села, вздыхая. Из холла доносились невнятные голоса. Вот Ирена что-то говорит, тон виноватый и сердитый одновременно, а вот отвечает ей завуч с бурятскими глазами и выдуманным именем Дарина, сперва – очень холодно, потом мягче, и вдруг обе смеются.
- Да вы что? Иван? – вскрикивает Ирена, – да он же…
Дарина Васильевна бубнит, рассказывая про Ивана. А, когда смолкает машинка Алены, слышится из примерочной медленный голос Галки:
- Думаете, выйдет? Хотелось бы. А бумаги?
- Галочка! – голос Ефросиния наполняется звонким лукавством, но, спохватившись, он переходит на шепот, и его радостные возражения уже не слышны.
Даша прислонилась к стене и, подобрав ноги на диванчик, обняла коленки руками. Сказала, глядя, как Настя поддевает шифон огромными портновскими ножницами и, рраз, нежная ткань распадается на два полотна:
- Моя следующая коллекция будет морская. Совсем-совсем морская. И летняя.
- Матроски будешь шить, полосатые? – Настя, аккуратно встряхнув, сложила раскроенные куски.
- Зачем матроски. Нет. Название будет “босиком по песку”. Купальники, платья для ветра, брюки прозрачные. Манекенщицы – босиком. Браслеты из ракушек на щиколотках. Здорово?
- Ты сделай сперва.
- Сделаю.
Настя сунула ей стопку лоскутов:
- Это сметай, сейчас. Потом комбез начнешь. И платье с дырками. Потом для этой, детдомовки – бальные. Потом…
- Фасоль переберу, – сказала Даша, – посажу сорок кустов алых роз и сорок кустов белых, а уж потом, может быть, доберусь до своего. Если не помру раньше за машинкой.
Через неделю, когда платья Галкиной маленькой коллекции висели рядом с Дашиными, поняла, лихорадочно сметывая бальные туалеты для именинниц – не померла. Просто время бежало все быстрее и Даше казалось – оно, как серая лента шоссе за окнами быстрого авто. Мутное и гладкое, а приложи ладонь, стешет до крови. Только ехать вперед, не останавливаясь, не смотреть на мутную ленту, не думать, с какой скоростью убегает.
Девочки были славные, трое худеньких, и одна похожая на Настю – крепкая и домовитая, но особо обращать внимания на каждую Даше не пришлось. Царил – Миша, картинно прищурив глаз, вертел заказчиц, покрикивал, и, заводя в примерочную, строго читал морали на все случаи жизни. Уходя, девчонки стайкой толкались в холле, хихикали и посылали Мише воздушные поцелуи.
Даше казалось, она превратилась в какой-то придаток к машине. Иногда – к утюгу, если приходилось сменять Алену. Приближался день показа. Когда вспоминала об этом, внутри пробегал холодок, стягивался в комочек в солнечном сплетении. Как все будет? Кресла, фотографы в первом ряду, множество лиц. Смотрят на Ирену, Дику и еще троих, что выходят из-за кулис, глядя перед собой неподвижным взглядом, несут на себе кожаные корсеты, ремни, топы, помахивая руками, схваченными браслетами и оплечьями. Вьются вокруг щиколоток волны прозрачного белого полотна, плененного жесткой скрипучей кожей. Падают на спины мелкие кудри длинных волос (Дике придется надеть парик, уже отыскали, все его мерили, даже Мишка, и сложили аккуратно в пакет), убранные на висках под ажурные кожаные обручи и сыромятные ленты с подвесками.
Четыре платья. И последнее – пятое. С разрезными рукавами до пола, сложно переплетенными кожаными шнурами на обнаженной груди, с длинным шлейфом, украшенным по краю вырезанными из кожи символами непонятного алфавита, который приснился Даше уже давно. Платье невесты. Девочка, что покажет его, получит за выход столько же, сколько четыре ее подружки. Потому что самая-самая, спасибо Ирене, она привела манекенщиц. Хотя на неделе моды они нарасхват.
Продолжение следует…