… в уши толкнулся приглушенный мужской голос и Даша, выплывая из сна, трудно открыла глаза. Смотрела на потолок, не понимая, почему он вдруг так изменился. Вместо белой плоскости с торчащей сбоку никелированной железкой душа, мягко светили в глаза матовые стеклянные квадраты, очерченные темными планками. Она приподняла голову и снова опустила, приминая затылком подушку. И, дернув на себя одеяло, села, оглядываясь.

Небольшая спальня имела две светлых стены, смыкающихся углом – за спиной и справа, и две черных, с нарисованными по ним золотыми точками. Голос шел из-за светлой стены, прорезанной темной щелью приоткрытой двери.
– Ты, козел, еще раз ей позвонишь… или подойдешь. Я тебя вчетверо сложу и в бардачок твоей таратайки запихаю. Ты понял? Не квакай много, я спрашиваю – ты понял? Не пугай, не боюсь. А то до пенсии будешь Жизель танцевать в своих балетах.
Даша приподняла одеяло, заглядывая под него, и снова закуталась по самое горло. Голая. В ванной заснула, дурында. А он вытащил, сюда принес. Черт и черт. Постель.
– Мррр, – откуда-то снизу подал голос кот.
– Патрисий! Ты где?
Патрисий потянулся в приоткрытой двери, и, встав на задние лапы, сладострастно заскоблил когтями дверной косяк.
– Прекрати, – прошипела Даша, оглядываясь. Схватила лежащий на пуфике халат и, путаясь в одеяле, натянула на себя, туго завязала на талии широкий пояс.
– Муафф, – громче сказал кот и, открывая дверь шире, хозяином пошел наружу.
– Да тише ты!
Она выбралась из широкой кровати, встала босиком на пол. Выматерилась про себя, осмотревшись. Огромная койка, мохнатый ковер, светящийся потолок. Только зеркала во всю стену не хватает. Нормальный такой сексодром, и она – очередная на этих простынях. В студии снова стояла тишина, и Даша, ступая по мягкому, подошла к двери, осторожно высунула голову. В темноте прятались ковры и паркет, какие-то лампы на длинных ногах и кронштейнах, а в дальнем углу под настольной лампой сидел спиной к ней Данила и за его плечом светил экран компьютера. Даша огляделась и, увидев на столике у кровати медный подсвечник с оплывшим огарком, взяла его поудобнее в руку. Сузила глаза и медленно пошла по диагонали через темноту, стараясь ступать неслышно. Патрисий правильно молчал, шел рядом, касаясь голой ноги шерстяным боком. Сдерживая дыхание, Даша приблизилась и замерла, глядя Даниле через плечо.
На мониторе была она. Сидела, опираясь напружиненными руками на вороха тряпок, смотрела в глаза. Синяк цвел лиловым и синим. А вот она улыбается, и глаз совсем исчез за толстой щекой. Лежит навзничь, поставив на грудь пустой стакан, низкий граненый. И повернувшись на бок, смотрит через толстое стекло стакана, ломающее ее лицо еще больше. Даша на полу, Даша в обнимку с парчовой подушкой, Даша с дымящейся сигаретой, Даша силуэтом на фоне яркой лампы…
Напряглась, ожидая еще кадров – Даша в ванной, Даша на блядской постели, голая, спящая. Но Данила шевельнул мышкой и на экране появился самый первый кадр. Он убрал руку и, беря лежащую на столе пачку сигарет, рассеянно повернулся. Блеснули в полумраке глаза.
– Эй! Ты что?
– А? – она перевела взгляд на свою опущенную руку, уставилась на сжатый в кулаке подсвечник.
– Ты мне голову собралась снести? Этой штукой?
– Ну… почти. Я долго спала?
Данила закурил. Дым поднялся, завиваясь бледными полосами.
– Вечер уже. Я тоже поспал, нормально, прибрался и поспал. Теть Женя заходила, мыла полы, а ты спала, как сурок, я дверь закрыл, чтоб не разбудить.
– И ты спал, значит…
Он замахал ладонью, отгоняя дым.
– Даша, я спал на тахте, в зале. Прости, из ванной тебя вынул, в полотенце унес на кровать. А то утонула бы.
– Так ты… в спальне ты не?
– Да не трогал я тебя! Ну, когда выуживал только. Чорт, ты мне все волосы за ухом повыдирала, вцепилась.
– Поклянись!
– А чем?
Даша сурово осмотрелась, собираясь с мыслями.
– Поклянись своей работой! Скажи, чтоб меня уволили и выставили на мороз!
Данила оторопело посмотрел, как она одной рукой стягивая ворот халата, размахивает другой – с зажатым в ней подсвечником, и захохотал. Даша опустила руку.
– Ты чего?
– Смешная ты. Дай сюда канделябр.
Вставая, отобрал железяку и, водрузив на стол, засветил огарок от зажигалки. Прижимая к груди руки, сказал проникновенно:
– Даша! Дарья, не знаю, как по отчеству…
– Витальевна!
– Дарья Витальевна! Клянусь своим теплым рабочим местом, что я не покушался на твою честь, а токмо бережно уложил спать, в целости и сохранности! А если вру, пусть выставят меня на мороз, и я пойду скитаться по Москве – сирый и убогий. Так пойдет?
– Пойдет, – милостиво разрешила Даша. И задумалась, накручивая на палец пояс халата, – но ты еще скажи…
– Что еще?
– А ты не захотел… ну, покуситься… из-за синяка, да?
Данила схватился за голову и замычал. Высказавшись таким образом, предложил:
– Пойдем на кухню, а? Есть хочется, сил нет.
– Мррверррно, – оживился Патрисий, без устали мелькающий внизу, от Дашиных ног к ногам Данилы.
На пороге длинной узкой кухни, где в один ряд выстроились раковина, плита, столик, еще один столик – с табуретками, задвинутыми под него, Данила остановился и взял Дашину руку.
– Теперь моя очередь клятвы брать. Я тебя прошу. Слышишь?
– Смотря что.
– Даша! Дарья Витальевна! Пообещай, что не будешь следить за мной такими недоверчивыми глазами. Я хочу, чтоб ты отдохнула и улыбалась. Будто ты – дома. Хорошо?
– Н-у-у-у, хорошо, – ответила Даша, глядя на него с недоверием.
– Поклянись! И немедленно вынь из кармана другое лицо, надень и больше его не прячь!
– Я клянусь… – Даша оглядела столики и шкафчики над ними, – чтоб мне никогда чашки кофе не выпить и ни одного авокадо не съесть! – Я тебе верю.
Он внимательно посмотрел ей в глаза и успокоенно улыбнулся, открывая крупные зубы с расщелиной между передними:
– Вижу. И клятва такая – серьезная. Садись тут, буду жарить яичницу.
Даша села боком к столу. Патрисий взлетел на соседний табурет и, свесив хвост, замер, предвкушая. Данила, включив плиту, возился у холодильника, доставая яйца и завернутое в фольгу сало. Даша встала и, подойдя, отобрала у него нож и доску.
– Если, как дома, то сиди, кури и разговаривай. А я приготовлю.
– Сейчас! – убежав в студию, он загремел чем-то в темноте, чертыхаясь. Вернувшись, поставил на пол огромные лохматые тапки.
– Мои! Дарю!
– Прекрасно, спасибо.
Переступая обутыми ногами, Даша резала сало тонкими пластинками, раскалывала холодные яйца и, выливая на сковороду, искала глазами соль. После шутливой клятвы ей стало свободно, и вправду, как дома. Даже лучше, потому что там мама царила на кухне и по каждой мелочи делала замечания – то соль не вовремя, то перцу много.
– Зелень есть?
– Петрушка. И лук.
– Будем дышать, как драконы.
– Если вместе, то нестрашно.
– Мне надо Гале позвонить. Завтра ведь на работу. Надеюсь, телефон она включила, гулена.
Даша разложила по тарелкам яркие желтые глазки, посыпала резаной петрушкой и села, взяв вилку. Данила нахмурился.
– Я тебе не стал говорить сразу, думал, отдохнешь и тогда. В больнице она.
– Что? – Даша медленно положила вилку на стол.
– Я когда тебя искал, ну, в общем, когда пришел вчера в ателье, пошел к ним домой, и там мама ее, как раз собиралась в больницу. Галка в обморок упала, ее увезли на скорой. Переутомление. А приходить к ней пока нельзя, и по телефону запретили болтать.
– Так. Где мое платье? И сапоги. Я поеду.
– Даша! – он схватил ее локоть, усаживая снова, – ты слышала? Нельзя! Ей колют успокоительные и витамины. Она спит все время. Я вас знаю – станете обсуждать снова свое тряпье, генералы стиля! И она вообще крышей поедет!
– Ах, тряпье? Шовинист недорезанный! На красивых женщин пялиться – вы все мастера, а как делать красоту, так сразу – тряпье!
Отодвинула тарелку, источающую аппетитные запахи и заходила по кухне, резко поворачиваясь. Данила следил, как она марширует.
– Обиделась… Да жалко мне ее. И тебя жалко. Надрываетесь, как каторжники на галерах, а Галя мне как-то рассказывала – клиентки на ваши вещички пришивают этикетки от стильных брендов, вроде не у вас сшито, а дольче с габанами постарались.
– Ну и что! Это временно. Мы все равно станем знаменитыми, и Галка будет богатая и нарасхват!
– Конечно, станете! Но пусть она отдохнет. Сама ведь никогда не соберется, вот и пусть поваляется пару-тройку дней без напрягов. Еще грабеж этот дурацкий, о нем у нее тоже голова болит.
Даша резко остановилась.
– Ой! Я и забыла. А что ты знаешь? Расскажи.
– Ешь, – велел Данила, указывая вилкой на яичницу, и прикрикнул, – кому сказал, лопай! Как съешь, расскажу.
– Подумаешь, – строптиво ответила Даша и села.
Когда, убрав в раковину тщательно вылизанные тарелки, они прихватили кофе и ушли в большой зал, Данила включил большой телевизор и, привалившись к боку тахты, похлопал по ковру:
– Садись, пей, смотри. Рассказывать буду.
Даша села на пол и вытянула ноги. Кофе парил вкусным дымком, горячо протекал в горло. Снизу слышался приглушенный гул лифта и еще дальше, – шум вечернего города.
– Короче, ворюги решили, раз витрина стеклянная, то через нее внутрь попасть можно, но фиг. У вас там решетки. Они разбили боковое стекло, влезли и забрали все вещи, которые были в витрине. Раздели манекены. И еще навешано у вас там было что-то по бокам на стенках. Ты чего?
Похлопал Дашу по махровой спине. Откашлявшись, она вытерла слезы.
– Ох, бедные… У нас там весь брак был собран, в витрине. Юбка кожаная – на заднице с дырой от утюга, курточка из бракованной кожи, без подкладки, шортики – Любаня когда-то запорола, так мы их супер-клеем сляпали, лишь бы с манекена не свалились. А шуба, та, что впереди, самая красота – мало того, что линяет, ее Патрисий всю когтями изодрал.
– Хы… Грамотно поступили, чо.
– Угу. Мы такие.
– Ну, в общем, консьержка проспалась, пошла ночью в магазин – увидела, что витрина разбита, вызвала ментов. Они на всякий случай опечатали все, и двери в мастерскую тоже. Взлома не было. Только вот витрина.
И он, смеясь, позвал:
– Патрисий! Ты нечаянный герой, – значит, и люлька, то есть шуба, не досталась вражьим ляхам!
Но кот спал на тахте, свернувшись клубком.

Продолжение следует…