Глава 10

Принц Эли не пошел во дворец, остался в парке. Не так долго гуляли они вдвоем, еще не звучал гонг, призывающий к завтраку. Но показалось ему, за время короткой прогулки многое изменилось. Он думал и мысли были невеселы. Но, кроме мыслей, было еще и сердце, и его тянуло к принцессе, точно так же, как ее сердце тянулось к принцу Эли.
Мама всегда говорила, любят не головой, вспомнил Эли, любят – сердцем. Значит ли это, что я должен отбросить сомнения, не размышлять о словах принцессы? Но она болтала такие вещи, которые могут напугать обычного человека. Сама – не боялась. Да и как ей бояться, принц уже понял – она совсем необычная девушка.

Он покачал в ладони соловья, разглядывая раненое крылышко. Бедная птица, не выжить ей там, где звонко поют механические птицы – их не поранят острые листья парковых деревьев.
- Ничего, – сказал Эли соловейку, – где тут мой лист подорожника? Помог мне, поможет и тебе.
И нагнулся, раздвигая густую траву. Поднял круглый листок, а вместе с ним – выброшенный осколочек.
- Какой ты, – улыбнулся Эли, – сам в руку прыгаешь. Зачем обидел принцессу?
Но осколок был таким красивым, в прозрачной сахарной глубине мерцали мягкие искорки света, а еще – грел руку, словно живой. Эли стоял, раздумывая, не положить ли его обратно. Ведь не вещица, не цветок, всего лишь обломок, да еще с каким-то непонятным ему волшебством. Может, в нем чары мастера Асура? А мастер принцу Эли совсем не понравился. Один его попугайный плащ чего стоит! И злые холодные глаза на красивом, будто нарисованном лице.
Он совсем было собрался положить находку в траву, но осколок вспыхнул мягким светом, а раненый соловейко вспорхнул на плечо и запел прямо в ухо принцу, и в песенке его вдруг послышались ему человеческие слова.
- Иди, иди, – пел соловейко, а ранка на крылышке затягивалась на глазах и зарастала новыми перышками, – найди-найди! Гейто-Гейто! Гейто-Целеста! Найди-найди, торопись, скорее! Иди-иди, найди-найди!
Открыв рот, принц Эли смотрел, как сорвался с его плеча серый соловей, затрепыхал крыльями, показывая дорогу. И вела она сперва по тропинке, потом по дорожке, на опушку, а позади заливались, повторяя свои неживые песенки, утренние дворцовые птицы – они завелись разом, когда наступило нужное время, чтоб все во дворце проснулись, умылись и приоделись к позднему завтраку, и никак не раньше. Опушка выходила на широкую дорогу, засыпанную хрустящей щебенкой, и далеко белела первая дворцовая стена. С первыми в ней воротами.
- Иди-иди, – напевал соловейко, кружась над головой принца, – скорей-скорей!
- Я не могу! Куда ты меня зовешь? К воротам? Даже на коне я буду скакать туда час, или больше. А пешком дойду к обеду, а нам с принцессой ехать…
- Нельзя-нельзя! – пел соловей, а крылья трепетали, как будто он всплескивал руками, обижаясь на непонятливость принца.
Тот подумал еще. Надо было сбегать обратно, предупредить принцессу, что он опоздает к завтраку. Но вдруг она скажет мастеру Асуру? И вообще – обидится. А время идет. Соловей торопит, выпевая свои «скорей-скорей». Наверное, его научил говорить этот самый волшебный осколок.
- Ладно, – сказал принц, вытаскивая из кармана любимый блокнот, куда записывал умные мысли (вся первая страничка была исписана – целых три мысли за полгода), – но учти, я помогал тебе, будет нехорошо, если в благодарность ты меня обманешь. Или посмеешься. Что я болтаю? Маленькая птичка посмеется над принцем, сыном великого короля!
Огрызком карандаша Эли написал на второй страничке несколько слов. И прицепил страницу на длинную ветку бронзового дуба, торчащую до середины опушки. Любой, кто станет искать его или просто пройдет мимо, увидит белый листок на темных ветвях.
«Не сердись, милая Эрла, мне нужно сделать одно важное дело, я скоро вернусь. Принц Эли (и роспись с целой кучей завитушек)».
- Побежали! – принц сунул в карман осколочек, поправил на поясе фамильный кинжал и кинулся по широкой дороге изо всех сил, пытаясь обогнать серую птицу, что вилась и порхала перед его лицом.

Бегать принц любил, и на широкой дороге ему стало весело. Веселей, чем на пиру, полном напыщенных гостей и придворных, так что он почти и забыл, что бежит не просто так, а по делу.
Соловейко ждал его, усевшись на кованые ворота. Принц отдышался, напустил на себя важность, и махнув рукой стражникам (те поклонились при виде расшитого камзола и бархатных красных штанов), степенно прошел в раскрытые створки. Оглянулся, готовясь бежать дальше. Но соловей на лету свернул вдоль стены, и принц пошел следом, к маленькому домику, что стоял посреди самого обычного огорода. Встал у калитки, раздумывая, как быть – среди грядок виднелась сгорбленная спину, мерно поднималась и опускаясь тяпка, сверкая на солнце лезвием.
- Эй! – негромко позвал Эли.
А соловейко покружил и сел на плечо старухи, замотанной серой шалью. Та выпрямилась, замерла, слушая птицу. И подойдя, распахнула калитку.
- Входи, утренний гость. Нечасто приходят к старой Целесте такие… – она оглядела цветной наряд принца маленькими цепкими глазами, – такие павлины.
– Я не павлин, – обиделся Эли, – я принц, и зовут меня Эли-Манита-Амиру, сын короля прекрасной Страны Садов, который носит имя Амир, которая на картах носит имя Манесто.
- Совсем меня запутал, – Целеста прислонила к забору тяпку, пропуская принца к дорожке, ведущей среди грядок к низенькому крыльцу.
Тот шел, осматриваясь. И вдруг сказал, останавливаясь возле куста шиповника:
- Чтобы тля не ела этих чудесных цветов, нужно сделать табачный настой, обрызгивать куст на ночь и утром. А если зимой правильно обрезать лишние веточки, твой шиповник, уважаемая хозяйка, распустится розами.
- Смотри-ка! А я думала, ты только плясать с фрейлинами хорош, да носиться по полям на коне, пугая бедных маленьких зверушек.
- Я сын короля Страны Садов. Прекрасные цветы и плодовые деревья – главные наши сокровища, – с гордостью ответил принц.
Целеста улыбнулась, споласкивая руки в бочке с дождевой водой. Внезапный гость понравился ей. Не только красив, думала старуха, усаживая юношу за стол и наливая в кружку молока, но и знает о важности самого важного. Такого и угостить не печаль, думала дальше, отрезая кусок домашнего пирога с ягодами, и выслушать – не потраченное время. И что там чирикал серый соловейко, тыкаясь ей в щеку, маленький и очень взволнованный?
- Ешь, пей и рассказывай, уважаемый гость. А я немного отдохну. В огороде мне помогает парнишка один, но что-то давно не приходит. Я уж за него беспокоюсь. Явором зовут, не слыхал ли?
- Нет, – принц откусил пирога, и сразу откусил еще, очень вкусный пирог с желтой черешней, а он с вечера ничего не ел.
Когда на тарелке остались одни крошки, принц поблагодарил старую Целесту, кивнул серой птичке, которая спокойно сидела на спинке старухиного стула. И стал рассказывать всю историю целиком, чтобы не пропустить чего важного, а то ведь непонятно, что знает хозяйка, а чего нет.
Целеста кивала, слушая. Иногда пристально смотрела в зеленые глаза, иногда опускала голову, думая. После того, как принц пересказал все, указывая пальцем на смирного соловейку, кивнула и снова молчала, положив на стол старые руки с узловатыми пальцами.
- Птичек этих, – сказала, наконец, – везет ко дворцу Эрриса короля нашего один торговец, и родом он, как и птички его – из вашей Страны Садов. Не знаю, хороший ли он человек, не видела я его никогда, но сержусь, что привозит живых птиц на потеху богачам. Сердилась, вернее. Пока не приехала с ним девочка – золотое сердце. Келайла зовут. Не слыхал?
- Нет, – покачал головой принц, – во дворце осталась моя невеста, принцесса Эрла, а про эту девочку ничего не знаю.
- Да уж куда ей, бедной бедняжке. Такая была истрепанная, что я отдала ей платье. И башмачки. Что остались от дочки. Разве же такой расписной принц посмотрит на бедную девочку, ежели рядом – шелка и бархаты, короны да ожерелья. А между прочим, насчет камней и золота она великий знаток. То мне Явор шепнул потихоньку. Но вот печаль-то: шепнул на ухо, и я никому. А парень-то и пропал!
Целеста поднялась, качая головой.
- Так что, извини, принц, не знаю я больше ничего. Только вот, что птица не из наших лесов, а где искать того торговца – тоже не знаю.
Но принц Эли остался сидеть, хотя это было невежливо. Вцепился руками в край стола, нахмурил брови.
- Соловей пел мне «Гейто-Целеста, Гейто-Целеста»! Свое имя ты мне сказала, уважаемая хозяйка…
- Хватит величать, – перебила его та, – зови уже бабушкой.
- Хорошо, бабушка Целеста. А кто же тогда Гейто?
- Почем я знаю. Мне работать пора. Вставай, поздним утром да после завтрака рассиживаются только лентяи.
Эли неохотно встал. Выше вместе с Целестой, и обогнав ее, схватился за рукоять тяпки.
- Я помогу. Я не лентяй! А ты подумай, бабушка Целеста, что же мне делать?
- Возвращайся во дворец, – посоветовала Целеста, пока он махал тяпкой, сняв узкий камзол и повесив его на куст бирючины, – жениться ж надумал. И правильно. Увези принцессу из этого дворца. Парень ты, вижу, неплохой, и не дурак. Глядишь, за таким мужем и она станет хорошим человеком.
Эли опустил тяпку. Пока он бежал к воротам, пока ел пирог с молоком, конечно, он опоздал и на завтрак, а поработав в огороде – еще и на обед, и повозки там стоят, полные сундуков, ждут, когда он объявится. И тут он вспомнил, что говорил-то о себе, да о принцессе, немножко о короле и еще – о том, как вел его соловейко. И что пел ему. Не сказал того, что ему показалось, не относится к делу.
- Принцесса Эрла поведала мне, бабушка, что скоро не будет в королевских парках живой травы. А все остальное там уже мертвое – сплошь золото, серебро, бронза и драгоценные каменья. Трава еще живая. Но и то не везде.
И, как только сказал, то взвился над головами соловейко, запел, повторяя те же слова. Скорее-скорее, чирикал взволнованно, Гейто-Гейто, найти-найти!
Целеста бросила охапку сорняков, которую собирала – унести к забору.
- Что ж самого главного не сказал, пустая голова! Вот о чем поет твоя птица, и вот чье имя к моему ладит! А и видать не плохой тот купец, если птичка твоя, ожив среди мертвых деревьев, снова к нему просится. Пойдем скорее!
- А в чем дело-то, бабушка? – Эли бежал следом с тяпкой наперевес, забыв в огороде снятый камзол.
- В том, что ежели мастер Асур начал свои переделки, то уж не остановится. И что-то про его злые дела знает твой соловейко, только сказать так, чтоб мы поняли, не умеет. Зовет нас к своему Гейто, уж он и перескажет.
- Как же мы его найдем, если ты не знаешь, и я не знаю!
- Явора надо искать, – сказала Целеста, топая по ступенькам в домик, – только он и знает, каков с виду этот Гейто. Да еще маленькая Келайла – золотое сердечко. Эх, жаль, что не видел ты ее во дворце, она бы и соловейка выслушала. Нам пересказала.
- Она понимает птичий язык? – удивился принц.
- Она понимает их птичию душу, – ответила Целеста, возвращаясь на крыльцо с длинной костяной дудкой, кривой, как ее старые пальцы, – уши заткни, дудеть буду. И уйди с дороги, а то вдруг затопчет!
Эли послушно заткнул уши пальцами и шагнул в сторонку за куст шиповника. Охнув, присел, тряся головой (уши он заткнул только для виду) – Целеста дунула, и дудка заревела, как матерый олень по весне. Оглохший Эли и не услышал, как затопотали шаги, только ветер пронесся, вздымая листья на ветках шиповника. И старый олень с белой мордой, качая на голове единственный рог, замер у крыльца, топая задней ногой.
Целеста погладила седую оленью морду, вытащила из кармана тоненькое колечко с желтым, как солнечная искорка, камушком. Вздохнула, улыбнувшись.
- Тому лет пятнадцать назад Явор совсем мальчишкой был. Сирота он. Хотел сделать мне подарок на именины, за то, видать, что привечала, не жалела парню кружки молока да куска пирога. Вот, заработал малую денежку, купил это колечко, а хотел купить мне богатый платок с кистями, чтоб ходила я на базар степенной красавой. Но за платок просили в десять раз больше. Помню, сильно переживал, что за всякую работку брался, а денег дали всего-ничего. Для меня это колечко – подороже лалов и диамантов. Возьми. Пока оно у тебя, приведет олень Оллис к Явору. Я б, может и сама собралась, в скором времени, так загадывала, если не вернется Явор, да мне на спине оленьей не усидеть, а рядом бежать – не угонюсь. Держи. Да не потеряй!
Эли сжал в кулаке колечко, простое совсем – медный ободок, махонький камушек, наверное, обычное стеклышко. Колечко тепло шевельнулось в руке, словно просыпаясь.
- Не потеряю, бабушка Целеста.
- Не загадывай, – проворчала старуха, пока он осторожно громоздился на широкую оленью спину.
И вздохнула, подавая камзол:
- Думаю, колечко и виновато, что пошел Явор по торговой и ювелирной части. Сказал мне тогда, не хочу в бедности жить, вырасту – разбогатею и тебя, мать Целеста, заберу из кривого домишка, поселю в удобных палатах. Да не всякая мечта человека поднимает. В детстве-то он был совсем золотая душа, а как завел шашни с деньгой, стала душа со ржавчинкой. Но я все равно дурака люблю и за него волнуюсь.

***

Эли не очень волновался за незнакомого Явора, но, летя на спине оленя Оллиса обратно ко дворцу, успел подивиться тому, как быстро входят в его жизнь совсем незнакомые люди. Далеко позади, уже за стеной, стихало дудение старой Целесты (он понял – дудка-то сделана из второго рога лесного оленя!), а он летел, вцепившись руками в косматую шерсть и думал. О мальчишке Яворе, который брался за грязную работу, чтоб суметь сделать подарок – от самого чистого сердца той, что заменила ему мать. О торговце Гейто, к которому стремился улететь серый соловейко, и летит теперь рядом, трепеща крылышками – обратно в сверкающий неживой парк. А еще – о девочке Келайле, совсем незнакомой, у которой, по словам старухи – чистая душа и по-настоящему золотое сердце. Как она упрекнула принца – за шелками и бархатами принцессы ты ее и не замечал! Но у принцессы Эрлы тоже хорошее сердце, возражал Эли, трясясь на могучей спине и влетая на площадь перед дворцовой лестницей, где толпились груженые сундуками повозки и скучали возничие на передках богатых карет. Не зря мое сердце тянется к ее сердцу!
Олень не остановился, пронесся мимо ошарашенных гостей, что прогуливались по площади в ожидании отъезда принцессы, и побежал дальше, углубляясь в парк – по боковой аллее, которая вела тоже ко дворцу, только с его обратной стороны.
- Где твой друг? – проговорил Эли, нагибаясь к шее оленя и держа в руке медное колечко, – ищи его, Оллис!
Олень покивал в ответ и резко остановился у неприметной дверки, закрытой вьющимся виноградом с листьями из темно-зеленого нефрита. Эли спрыгнул и прислушался. Там, на площади, люди шумели, пересказывая друг другу, как пролетел мимо неспокойный принц: мало того, что опоздал к завтраку, мало того, что садовник прибежал, неся начерканную им записку для сердитой Эрлы. Так еще и вернулся – на олене! Будто не принц, а бродячий циркач. И не спешился, торопясь просить прощения. А мелькнул, только и видели гости белый олений круп с рыжим флажком-хвостиком, да камзол, наброшенный на плечи принца.
Скоро сюда прибегут любопытные, понял Эли, слезая с Оллиса, начнут рассказывать, как обижается прекрасная Эрла и как сердятся ее родители.
- Сюда? – спросил шепотом. И когда Оллис кивнул, махнув здоровенным рогом, Эли похлопал его по шее, – спасибо, друг. Беги, спрячься в деревьях. Да осторожнее! У них острые листья!
Дверка была такой неприметной, что закрывать ее видно не побеспокоились, да и кто полез бы сюда, понимал принц, аккуратно отводя непослушные плети, накрест захлестывающие темное дерево двери. И вот чудо – там, где проводил он рукой с медным колечком, виноград становился послушным, плети мягчали, и листья не резали рук.
Эли надел свой камзол, чтобы не бросать его снаружи. И щурясь, ступил в полумрак, ожидая страшных вещей, что окажутся в таинственном подземелье дворца.
Но внизу, под узкой лесенкой, светили лампы на стенах. Слышался деловитый шум, кто-то распевал песенку, а кто-то пробежал мимо, сверкая белой поварской шапочкой над серебристым кругом подноса.
Эли спускался, оглядываясь. Это что, дворцовая кухня? А как же лабиринты, где, может быть, пропал незадачливый Явор?
Он спрятался в закутке, прислушиваясь к разноголосому шуму из распахнутых дверей. Оттуда шипело, гремело, скворчало. А еще пахло жареным мясом и горячим компотом.
- Тонико! – грянул из кухни сердитый бас и на пороге появился огромный, как белый медведь, старик в поварском колпаке, – где носят феи этого мальчишку? То-ни-ко! Ежели каша остынет, сам пойдешь получать пинков от славного мастера Асура! Его подмастерья и так возятся дни напролет с камнями, а я отдам на обед парням закаменевшую кашу?
Колечко завертелось в потном кулаке Эли, толкая сжатые пальцы. Он быстро огляделся. Скинул с плеч яркий камзол, оставаясь в белой рубашке. Дернул с крючка мятый фартук, подпоясал его, закрывая красные бархатные штаны – уже изрядно вымазанные землей и покрытые седой оленьей шерстью. Хлопнув ладонью по мешку с мукой, что притулился в углу, провел по лицу, пригладил волосы – и не узнать теперь лощеного принца в припорошенном мукой поваренке.
- Живот. Живот у него прихватило, – сказал повару, выскакивая из-за угла и кланяясь низко, чтоб тот не рассматривал его лица, – я возьму. Кашу.
- На столе, как всегда! – рыкнул повар и скрылся в белом пару, прячущем огромную плиту.
У стены на длинном столе стоял только один горшок, зато – огромный. Эли примерился к теплому боку. Но одной рукой не унести, и он быстро надел колечко на палец, снова удивляясь тому, какое оно теплое – совсем живое. И тянет руку, словно командует этим пальцем – этот горшок бери, туда его неси.
Эли прижал к животу тяжелый горшок, да в него, наверное, ведро каши поместилось! И пошел туда, куда вело его медное колечко Явора.
Сначала он приободрился, довольный тем, как схитрил с одеждой. Но коридоры тянулись и тянулись, повороты уводили все дальше, лестницы опускали его все ниже. Каша из почти горячей сделалась теплой, а сам горшок, кажется, потяжелел втрое. Ноги подкашивались, ужасно хотелось поставить горшок и присесть, прислониться к стене, может даже поспать. Но стены были сырыми, ползали по ним многоножки, спускались, качаясь перед лицом, паучки на нитках паутины. А еще – где-то там трудятся подмастерья Асура, голодные, небось.
Принц Эли не знал, что давно переступил запретную черту, куда поваренок Тонико ни разу не заходил. Он просто оставлял горшок на пороге первой лестницы, которая вела в нижние уровни дворца, а один из рабочих приходил забрать еду. Но ведь старая Целеста велела колечку отыскать хозяина, так что, все было правильно. И когда Эли останавливался на перепутье, палец с колечком указывал ему, какой сумрачный коридор выбрать, по какой лестнице спускаться.
Наконец снизу послышался шум. И это был не такой веселый шум доброй работы, каким встретила его кухня. Унылое жужжание, монотонный вой и печальная песня с невнятными словами. Эли поставил горшок на пол и подкрался, заглянул в узкое окошко на тяжелой черной двери. Через частые прутья решетки увидел огромный зал, полный столов, за столами горбились фигуры, а у стены стояли станки – точильные и шлифовальные, визжали и гудели, испуская искры. Колечко завертелось на пальце и Эли сжал руку в кулак, боясь его потерять. Один из мастеров встал, с трудом расправляя плечи. Побрел к двери, сперва посмотрев на большие часы, что висели под потолком. Эли едва успел отскочить, прячась за угол и ругая себя за глупость – чем глазеть, нужно бы придумать слова, с которыми обратиться к ювелиру. Чтобы тот пустил его внутрь.
Но мастер поднял горшок и вернулся внутрь, даже не удивляясь, что тот стоит сам по себе и что идти по лестницам за ним не пришлось. Гудение и жужжание стихало, люди оставляли работу, подходили, рассаживаясь за пыльным столом, подвигали к себе миски. Никто не шутил, не перебрасывался словами с соседом. Медленно ели, устало зачерпывая кашу.
Который же из них Явор? – думал принц, снова точась у двери и осторожно заглядывая через решетку. И как заговорить с ним?
Ему мешал монотонный низкий звук, он один остался, когда все мастера сели обедать. У станка, что притулился в темном углу, по-прежнему трудился какой-то человек, даже головы не поднял. Брал со стола бруски и подносил их к шлифовальному кругу, нажимал на педаль, приводя круг в движение. Станок визжал, разбрасывая искры.
- Явор, – крикнул от стола худой человек с перевязанным глазом, – иди хоть чаю попей! Свалишься и умрешь, рядом с этими болванками!
Но Явор у станка покачал головой, продолжая работать.
- Торопится, – заступился за него еще один мастер – большеголовый, с круглым бледным лицом, – если сегодня не закончит вон тот большой мешок, великий мастер Асур отправит его в нижнее подземелье, в плавильню.
- Как можно его закончить? – рассердился худой, – там слитков на три дня работы. И каждый день, ежели не сделал вчерашнего, мастер Асур прибавляет ему заданий! Видно, не хочет выпускать парня на свет.
Явор поднял голову, не переставая жать на педаль. На измазанном каменной пылью лице блестели мокрые дорожки – то ли слезы, то ли пот.
- Я закончу! Я уже быстро умею!
И тут брусок выпал из пальцев, визгнул, отскакивая от крутящегося круга. И ударив Явора по уху, улетел, кувыркаясь.
- Эх! – одноглазый подбежал, склонился, приподнимая голову Явора, – ну, хоть живой! И не в глаз. Куда его теперь? Отнести на койку?
- Нельзя, – испугался бледный толстяк, отталкивая других, – вон в углу положи на лавку, ежли понесем в спальню, не сделаем работу. Будем тогда все, как он. Давайте, ребята, посидели и хватит, пора за дело.
Эли совсем немножко подумал. Надо сказать, что умел он не только махать тяпкой и говорить вежливые слова, умел еще и думать быстро. Хотя и не всегда правильно. Сейчас он сорвал с себя белый фартук, скомкал, вытирая лицо от мучной пыли. Быстро навертел фартук на голову, закрывая себе волосы. И важно ступил в мастерскую, расправив плечи.
- Так-так! Этот, значит, поранился? Ну-ка, дайте помощнику королевского лекаря осмотреть больного!
Наклоняясь над Явором, потрогал холодный лоб, хлопнул по щеке, по другой. Вставая, приказал:
- Поднимите. Велел бы я отнести его в спальню, но вижу, много у вас работы. Сам справлюсь.
Обхватил Явора за талию и приподнял, в мыслях ругая парня за то, что такой тяжелый (наверное, это пироги бабушки Целесты, мог бы и поменьше есть). Повел к выходу, следя, как тот медленно переставляет ноги.
- Не миновать теперь парню плавильни, – вздохнул один из мастеров, усаживаясь за свой стол и беря в руки незаконченный прекрасный браслет.
- А ты как узнал-то? – спохватился одноглазый, провожая к выходу принца и Явора, – он ведь только что вот!..
- Я пришел за ним по приказу самого принца Эли, – важно ответил принц Эли, стараясь не пыхтеть под тяжестью Явора, – а для чего велел принц доставить к себе торговца Явора, мне неведомо.