26

В узкое окно с полукруглой арочкой глядела луна, белая, как слепой глаз. Створка была открыта и луна отражалась в ней кривым овалом. А ветер, теплый, шевелил резные листья на макушке платана и один лист все время попадал на луну, тыча в нее черными уголками.
- Я покурю? – Серега встал, скрипнула сетка под толстым матрасом. Обе луны скрылись за очерком темной фигуры. Протянулась рука, нашаривая пачку среди рассыпанных по широкому подоконнику мелочей.
Инга подняла подушку и села выше, укрывая колени простыней.
- Я тоже. Сядь тут. Рядом.
Он сел, пламя зажигалки осветило скулы и прядь волос. Подал Инге прикуренную сигарету и поставил пепельницу к себе на колено. Два огонька тлели, разгораясь и угасая. Дым перемешивался с запахом моря и сонных цветов. Что там у нас цветет, в августе, думала Инга, бережно, чтоб не обжечь ему ногу, стряхивая пепел. Розы. …Море, платаны, песок.

Дракон с умной спокойной мордой, уложенной среди розовых кустов. Они уедут, а он останется, и люди из других санаториев будут приходить, ведя за руку детей – посмотреть на большого дракона. О нем станут рассказывать таксисты и водители, экскурсоводы и просто местные, как рассказали Инге и Сереже о мозаичном фонтане в санатории «Облака» и о бассейне с резными дельфинами в доме отдыха медиков.
- Я там три года прожил. С ними. Сперва стремался сильно, Лика у подруги, а у нас, выходит, с Ленкой роман. Я думал, ну ладно, роман. Ты прости. Нет, даже не за то, что я с ней. Понимаешь, если бы не уговор наш с тобой, о правде, я сказал бы – та, пожалел. Одна, запуталась, сын растет. Муж вот мудак оказался. Смешно, наверное, насчет уговора?
Говорил медленно, прерываясь на затяжки, следил, как в неярком лунном свете дымок завивается расплывчатыми кольцами и пластами. Помолчав, смял окурок в пепельнице. Забрал у Инги из протянутой руки сигарету и тоже примял, убивая красную точку.
- Нам же было с тобой. По семнадцать. Дети.
- Мне не смешно. Я и сейчас такая вот. Если ты, Серый, не забыл, то правильно.
Он кивнул. Сам знал, что правильно. Да и никак своих сорока лет не ощущал, с ней. С ней казалось, снова совсем пацан, вот только в голову и сердце пацану вложили гору воспоминаний. И все живые, шевелятся. А спрашивал, чтоб хоть чуть потянуть время. Он поклялся себе, в первую же их ночь после новой встречи – никогда не расскажет о тех пяти годах. Но оказалось, говорить о другом тоже неожиданно тяжко.
- Вот… Если по правде, ляля моя, понравилась она мне сильно. Прости.
- Да хватит извиняться, черт. Всю душу мне вымотал.
- Прости, – снова сказал глухо. И совсем по-детски спохватился, – ой-й…
Инга промолчала. Запах роз, такой сильный, что восходил к их открытому под самой крышей окну, беспокоил, отвлекал. Был – неправильным, поняла она. Море, луна, южные деревья, загорелые люди, ее Сережа, любит. И она его. Рай. И в нем вдруг – страшный человек с головой собаки, Иван в больничной палате и плачущая Лика. И теперь вот – рослая, как родители, уверенная в себе одинокая Ленка. Захотела и переспала с пацаном, в татуировках и пирсингах. А потом захотела – и Горчик прожил с ней три года. Какой странный у них рай. Будто в нем скорпионы.
- Она… ну… блин, ладно. Она двинутая была на сексе. Я не знаю, я ж не психолог, может то из-за мужа, а может, сама по себе. И играла. Ну не притворялась в смысле, а…
- Я поняла.
- Ей нравилось, что она такая вся, лощеная, деловая, приходит домой и там у нее – Серега, который сидел, и на груди татуха тюремная. Нравилось, что она выше меня ростом. И что мне можно подчиняться. Ей прям башку сносило от этого. Все, я больше не буду ладно? Про это. Я про другое, что дальше ж. Лика с больницы Ивана увезла в санаторий. На полтора месяца. А мы с Ленкой и Лелькой дома. Ленка утром на работу, а я с пацанчиком на хозяйстве. К ночи приходила. И дальше уже мы с ней вдвоем, как она и хотела, никого вокруг.
Горчик усмехнулся, потирая колено и сутуля плечи.
- И каждую ночь она выпивала бутылку шампанского. Или вина. Или – две. Я сперва не врубился. Ну, три дня, ладно, ну, неделю. Но время идет, а у нее ритуал, типа. Койка, значит – с вином. И главное, утром, что огурец, глаза подмазала, нарядилась и снова в бой. За неделю как старикам вертаться, мы с ней поссорились, прям, сильно, вдрызг. Она домой позвонила, поздно приду, Сережик, будете с Лелькой гулять, купи вина, а то я не успеваю. Ну, ладно. Приехала уже ночью. А я не купил. Говорю, Лен, да ладно. Ну, все хорошо у нас. Без вина.
Инга сидела, и ее нога касалась Сережиного бедра. Все время хотелось ногу отодвинуть. Но боялась – заметит. Сидела молча, стискивая зубы. Не останавливала.
- А она как та кошка, глаза узкие, лицо побелело, как мел. Та-акими словами меня… Развернулась и ушла. Блин, ушла, сына бросила, на меня, чужого, считай мужика. Ну я не спал, не привыкать. Утром вернулась, опухшая, юбку порвала где-то. И сразу в комнату, и там слышу, в шкафу пошарилась, и глотает. Я думал, еще отравится. А у нее оказывается, в ботинках там, в туфлях всяких сныкана упаковка пива. Большие банки. На опохмел. Тут я и понял, что плохо все. Совсем плохо. Сели поговорить.
Серега коротко рассмеялся.
- Я сел. А она не стала, смотрит сподлобья на меня, руки скрестила. Я рот только открыл, и отрезала, сама знаю, что скажешь, все вы одно говорите. Достали. И дальше уже чисто как все алкаши. Да как захочу, брошу сразу. Да не суйся. Да ты моих проблем не знаешь. Ну и еще, работа мол нервная, нельзя мне без допинга. Ляля, я сам алкоголик. Прости. Я все эти песни знаю, и до нее их пел. Ну и после тоже. Выслушал, встал и говорю, ладно, вернется Иван, да я поеду. Нельзя мне с тобой. Она усмехнулась и ушла. А мне ж еще – два месяца торчу без работы, вроде я кухарка и нянька. Гуляю мальчика в парке, да смотрю, чтоб кушал. Осточертело. Думаю, пора. Но неделю последнюю все было тихо. Пила да. Но понемногу. Она сильная, по ней сразу и не видно. Только становилась такая – чисто ураган. И мне… нравилось это мне.
- Не извиняйся, ладно?
- Да. Ну вернулись старики. Свежие, довольные, с рассказами. В кухне стол, вечеряем, Иван смеется. Лика плачет, от счастья, что все обошлось. Я киваю, конечно. И тут Ленка встала и говорит. А вот мол, у нас с Сережей важное известие для вас, милые мама-папа. Ой, думаю, бля. И все им выложила. Мы мол, теперь вместе спим, и хотим вместе жить. Инга, если б не Иван, я б ее стукнул. Как раз за Ивана! Сижу, и глаз поднять не могу. Думаю, сказать, ах ты стерва, так Ивану вдруг сердце схватит опять? Только и мыслей – ой, бля…
А Лика рассердилась сперва. А после заплакала. Я говорит, и не думала даже, мне все кажется, что Сережику семнадцать. А я и глаза на нее боюсь поднять. Ленка к отцу подошла, обняла его и целует. Пап, ты же хочешь, счастья нам, пусть даже не на всю жизнь. Ну и он крякнул, та сами и решайте. И как-то закашляли все, зашевелились, на меня стали смотреть, вежливые, мол, ждем и твоего слова, Сережа Горчик. А что я скажу? Что? Кивнул. Ленка уселась, за руку меня взяла и стала планы рассказывать. Что будем квартиру снимать, в этом же доме подруга ей подогнала двушку. В сентябре Лелик в школу, а мне уже место есть, помощником художника-оформителя. Заодно и поучусь, значит, а если не хочу этой работы, то найдем или сам найду. В общем, по ее словам все верно и все логично. Если конечно, забыть, что разок в неделю с дома мешок пустых бутылок я выносил. Ляля моя, я сидел там и думал, вот сейчас спать все пойдут, а мне бы ей сказать ночью – я тебя, Ленка, убью, зараза такая. За коварство твое. Или погрозить – будешь квасить, придушу! Но после Ромалэ, как я мог словами такими? Говорил я их уже. И все так кончилось, всю жизнь переломало.
…Ушли мы с ней в спальню. Она на колени кинулась. Передо мной. Руки целует. Смеется и плачет, а ведь за ужином и не пили вовсе. Ты говорит, свет мне в окне, никого не хочу, и буду слушаться. Вот что хочешь, скажи, сделаю. Сейчас прям. Спать на полу буду, возле кровати. Ударь, хочешь? Я руку убрал, а она стоит внизу, лицо запрокинула, ждет. Я ее поцеловал. Она как, ну я не знаю. Вроде правда, ураган, чего захочет, и всех увлекает, и кажется – я сам так захотел.
Вот эта зима первая, она там была самая нормальная у нас. Ленка держалась. Я работать пошел, дядька оказался золотой, хотя и бухал сильно, научил меня всему. Рисунок, и как с разным инструментом работать. Шабашили мы с ним по заказам. Панно, скульптуры, клубы еще оформляли. Мне нравилось. С Лелькой дружил хорошо. А потом все кончилось. Стала Ленка приходить бухая. Говорить без толку, огрызается сразу. После плачет. После клятвы дает. Потом вроде смирная такая, а гляжу, вечером или в выходной, на глазах прям косеет. Стала по-тихому пить, принесет бутылку, спрячет. И набирается, уже не надо ей ни спальни, ни секса, глаза рыскают, а лицо плохое такое, вроде ждет, щас я ее стукну. И заранее уже в стойке. Короче, не жизнь, а так, то ад, то вроде мирно, а потом снова все падает, ломается. А главное, в перерывах все та же Ленка, понимаешь? Вот это самый ужас был. Красивая, глаза зеленые, блестят, смеется, она своей этой силой кого угодно в себя влюбить могла. Все ее любили, и соседи и даже дворники, та все.
- И ты…
В комнате встала тишина, даже ветер утих, перестав шелестеть листьями. Инга прикусила губу. Дернул черт. Он такой, черт, вечно дернет не вовремя.
- Да, – сказал Сережа, – да, любил. Только любовь эта была. Как сказать тебе? Темная какая-то. Вроде с душком. Не знаю, только ли от водки. Понимаешь, не было света, мне не было. Я после думал. Вспоминал. Может, не стыковались мы. Просто Ленке очень сильно этого хотелось. И она меня по себе вылепила. А я не сумел оборониться. Устал я тогда очень. Без сна. Без дома, и без тебя, ляля моя. Сейчас думаю, любил, все равно любил. Но внутри оно болело и болело, как заноза, ее затянуло сверху, а наступать – болит. Так и жили. Три года! Вот этому сейчас удивляюсь и всегда буду. Какое оно время, злое. Несется. Со свистом.
- Ты сам ушел? – она так хотела, чтоб он кивнул.
Но Горчик покачал головой отрицательно.
- Вернулся ее муж. Который Витька. Она к нему на свиданки стала бегать, мне стала врать. И еще похорошела. Стала… Светлая стала, понимаешь? Я сперва ждал, вдруг скажет, чего там у нее, после думаю, роман крутит с кем. Обозлился страшно. Выследил. В баре, сидят, пьют что-то там нарядное, сок с фруктами, а после он ее танцует, крутит, она на руки падает к нему, а все хлопают, смеются. Ох, было мне херово. Вот думаю, еще один кандидат – на придушить. И тогда я сорвался. Гад я был. Если бы сам, купил водки, да сел где на лавке. Пошел бомжевать. Так нет. Я блядь, купил отличного вина. Три бутылки для начала. И стал Ленку поить. Сам! Втихую. Чтоб дома была, чтоб знала – ночью в спальне будет нам с ней коралловый атолл и пальмы. А чтоб не думать, что я такой скотина, бабу обратно в алкаши загоняю…
- Ты пил с ней, – сказала Инга, – да? Ты стал пить с ней.
- Да…
- Господи. А как же мальчик? Серый, ты совсем идиот? Сволочь ты такая. Он же!..
- То все коротко было. Я Лелика отвел к старикам, наврал там чего-то, кризис у нас и надо повыяснить. Пусть говорю, у вас недельку. Инга, не пили ты меня, у меня до сих пор перед глазами лицо Лики, как она кивает и меня жалеет, меня! Стала виниться, вот мол, Ленка, характерная, я говорит, знала, что ненадолго ее хватит, но дочка, понадеялась я, вдруг и правда, семья у вас. Ты говорит, Сережик, меня прости. А я морду кривлю жалостную. Да, Лика, да. Не переживай, справимся. А сам думаю, скорее, обратно, чтоб Ленку не пропустить, а то вдруг свалит к своему козлу. Ну то оказалась правильная неделя. Круто мы ее провели. Как в фильме ужасов. И с дома она сбегала босиком ночью, а я за ней гнался, ловил ее на шоссе. И я в ванной запирался, а она билась в двери, чтоб я значит, вены себе не порезал. А больше этого, с койки мы не вылезали. Секс. Прям вот там засыпали и просыпались. И снова.
Он потянулся, взял ингину руку в свои, ужасаясь тому, какая она мертвая, послушная. Нагнулся, дыша на вялую ладонь, лежащую, как перепуганный насмерть зверек.
- Падать, оно – сладко. Когда летишь и в ушах ветер. Я прыгал, я это сильно хорошо знаю, ляля моя. Ступил и сразу в сердце шибает – нет назад шага, все поздно, только вниз. Как умеешь. Вот со скалы я умел. А в жизни, получается, нет.
Пальцы в его руке шевельнулись. И он выдохнул, осторожно радуясь этому.
- В жизни Ленка меня поучила. Проснулся, голова как чугунок, глаза разлепил, а она сидит, смотрит. Я подумал сперва – Лика, что ли, пришла? Сильно похожа. Потрогала мою щеку и говорит, ласково так, не вышло у нас, Сережик, и хорошо, что не вышло. Через три дня я к врачу, Витя меня уже записал. Сказал, вернется, только если я завяжу совсем. Я завяжу. И даже не из-за него, а просто – неправильно это все. Я – Елена прекрасная. И надо соответствовать. Точка.
Поцеловала меня и встала, косу свою заплела, на спину кинула. И пошла прибираться, бутылки наши складывать, окурки в пакет. А лицо – светлое. Повернулась и за меня стала волноваться. Тебя говорит, записать тоже? Ты как? А я лежу, верчу за ней головой, думаю, вот Горчик, кончается еще одна твоя жизнь. А с виду бравый такой: не, я мужик, у меня всегда есть отличный способ – глухая завязка, ни капли в рот. И так всю жизнь. Справлюсь. Ленка одевается, и что-то мне там про вечер, про после работы, да чего на ужин… Я киваю. Ушла и я собрался. Старикам позвонил уже с вокзала. Хорошо, не сезон, билеты были. Так они приехали, провожать. Лика меня всего слезами обплакала. И знаешь, чего сказала? Ты говорит, ехай, и найди свою ляльку, свою летнюю девочку. А без нее не будет тебе жизни, нигде и ни с кем. Хватит уже пробовать. А замужем если, ну так уведи.
- И ты, конечно, послушался, – сердито сказала Инга, – уж так послушался, приехал и нашел! Это значит, десять лет назад было, получается. А не было от кого уводить, чтоб ты знал, дурак Сережа Бибиси. Не было мужа.
И добавила мстительно:
- Мужики были. А как же. Да все на разок, на два. Ты чего?
Задыхаясь, выбралась из-под него, дернулась, пытаясь расцепить железные руки на своей талии. Пугаясь, потребовала:
- Да пусти ты! Кричать, что ли?
- Прости! – закричал вполголоса Горчик, – да прости, блин. Как подумаю, что лежала с кем.
Расцепил руки и свалился, глядя в потолок и кривя лицо, как от горького во рту. Инга легла рядом, касаясь его плечом и бедром. На всякий случай напомнила:
- Говорил – меня тебе никогда. Бояться в смысле.
- Так и есть. Никогда. Только кончай меня упрекать. Я вернулся, да. Снова в Симфе работал, в том же магазине. Только уже вечерком с пацанами садился и чинно водочку квасил. Работа днем, бухло вечером. Не через край. Боялся, что этот вернется, с мордой. Но спать хоть как-то ж надо! Мужики, ляля, они другие. Годами так могут. А на жизнь рукой махнул. Тебя вспоминал когда, на набережной. Такая чистая вся. В платье этом, с лямками. Будто в роднике тебя купали. И тут вдруг я – драсти драсти, бухой грузчик с магазина. Ни хаты, ни бабла. Ни учился нигде.
- Как не учился? А художник этот? Столичный?
- А диплом?
- О-о-о, – сказала Инга, хватаясь за голову, – диплом! Ну, конечно. Я тебе приемная, что ли, комиссия? Или отдел кадров? Молчишь? И молчи. Потому что – виноват!
- Прости, – нежно сказал Горчик и добавил внезапно, – а то ты сейчас сильно похожа на Ленку. Тоже – раз-раз и все решено. Не всегда так можно, ляпушка моя, моя золотая рыба.
- Это не твои нежности. Это Вива меня так! Рыбой.
- Молодец твоя Вива. Ляля моя, я тебя вырежу, на скале. Ты там будешь – рыба. И все поедут специально, на тебя смотреть. А мы будем старенькие и такие эхехе, ну-ка по гривне с носа, за погляд на золотую рыбу Ингу!
Он придвигался ближе, обнимал ее, утыкаясь носом в шею. И замолчав, снова подумал, весь в растерянности, да как же пахнет, и дышит, как надо ему, и никто так, никогда. Что за горе такое и счастье – Инга Михайлова.
- Да, – согласилась она. И Серега понял, не про рыбу, а про то, что хватит рассказывать, хватит перебирать то, что уже произошло. Настало время совершать новое, то, что ляжет поверх их воспоминаний, превратится в еще одно, и каждое – будет из нынешнего времени. Времени сегодняшней Инги и сегодняшнего Горчика, ее Сережи Бибиси.
- Подожди, – она задыхалась, шепча и отталкивая его слабыми руками, чтоб тут же сильнее прижать, – по-го-ди, Серый. Скажи…
- Да, моя цаца?
- Мне может быть надо? Как она, чтоб – игры. Ну… я только не знаю, чего тебе хочется?
- С тобой – только тебя, ляля. У нас тыща лет впереди. Не морочь голову. Сюда. Да. Тут. Успеем. Потом.
- Потом. Наше потом?
- Да.

Под утро Инга проснулась, тихо сползла с кровати и пробежала в туалет, на цыпочках. Вернувшись, села, в неярком свете разглядывая запрокинутое к потолку лицо с чуть нахмуренными светлыми бровями. Нагнулась, чтоб увидеть крошечные веснушки, на переносице и щеках под глазами. Он спит. Было такое – всякое. Ужасное для него, и для нее тоже, теперь вот думай про Ленку эту, мучайся. Мучительно знать, что за эти годы, оказывается, он успел полюбить, не ее, другую. А сама Инга, получается, так никого и не любила. Правду сказала ему – так, на разок, на пару раз были просто мужчины. Несправедливо и никакого равноправия. Но он – спит. Потому что он рядом с ней. И есть еще одно, о чем они толком ни разу не говорили, но она поняла и так. Ее Сережа, исчезнув из их жизни, ни разу не рисовал других женщин. Были коты, были смешные и милые звери, птицы, странные фигуры, тянущие к небу тонкие руки в танце. Но из всего огромного мира женщин – разных, на скале высечена только она.
Улыбаясь, Инга легла рядом, прижалась спиной к его боку. И он, не просыпаясь, сразу повернулся, послушно сгибая колени, принимая ее к теплому животу. Облапил рукой под грудью, и, утыкаясь носом в шею, задышал мерно и сонно.
Ага, подумала, тоже засыпая, утешайся таким вот странным утешением, ляля и цаца Сережи Горчика. Раз нет тебе других. Но смеясь, понимала – это важно. Важнее чужих постелей, что были у обоих.
А еще – он спит.