Инга (мир). Глава 25

25

Счетчик посещений Counter.CO.KZ - бесплатный счетчик на любой вкус!

Лелик был рыжим, но не огненным, а бледно-рыжим, как морковка, перемешанная со сметаной. И – зеленовато-голубые круглые глаза, тоже в светлых рыжих ресницах. Он любил шоколадное мороженое и модельки автомобилей. Шоколад ему запрещали – аллергия. А машинки – можно. Их у Лелика был целый шкаф; и небольшой стеллажик с цветными учебниками тоже весь уставлен машинками. Благо продавали их много и недорого.
Когда Сережа уходил с Леликом гулять, то они обязательно шли к киоскам на вокзальной площади. В одном продавались множество машинок, и Лелик всегда находил такую, которой в коллекции не было.
Держа в руке сразу же вынутую из коробки с прозрачными окошками обновку, он другой тащил Сережу через перекресток со светофором, и договаривался на ходу:
- И морожено, да, Сережа? Морожено. С шоколадом.
Сереге не нравилось, что пацана кличут таким девочковым именем и поначалу он пытался называть его по-настоящему. Говорил притворно строго, но с сожалением:
- Нельзя тебе мороженого, Ленька, мама ж меня обругает.
Лелик выдергивал руку и скандально заявлял:
- Какой я тебе Ленька? Я – Лелик. Чего ты никак не запомнишь?

Спорить с мальчиком Серега не хотел, а то получится, что он критикует маму, а заодно и деда Ивана с Ликой. Потому кивал в ответ:
- Ладно. Лелик. Но все равно, не будет нам мороженого.
- И тебе? – уточнял мальчик. В ответ на кивок снова брал сережину руку своей, под которой болталась дутая варежка на полосатой резинке.
- Ладно. Сережа. Пойдем тогда… ну кататься, что ли?
И они шли к старому многоэтажному дому, Сережа заходил в подъезд и выносил хранимые консьержкой санки. Они всю зиму у нее в подсобке лежали, чтоб не таскать в лифте на десятый этаж. За это разок в месяц Сережа приносил тетке пачку хорошего чая, и пирожки, которые пекла Ленка, Лелика мама.
Двор был длинным и неровным, дом стоял на склоне, и потому можно было сесть в санки у третьего подъезда и катиться мимо замороженных клумб аж к восьмому. Если на повороте возле пятого не вылетишь в газончик за чугунной низенькой оградой. Чтоб Лелик не вылетел, Сережа иногда бежал рядом, топая ботинками и поскальзываясь, и на повороте толкал санки в нужную сторону. Лелик орал, вздымая снежную пыль, укатывался вниз. И там орал тоже, раскидывая ноги и отползая от перевернутых санок.
А потом они отдавали санки и поднимались в лифте. Лифт был старым, Сережа раньше только в кино такие и видел, с решетками вместо двери. Лязгал и гудел. Горчику нравилось в нем и было жалко, скоро демонтируют, Иван сказал, в соседних подъездах уже поставили блестящие, металл и пластмасса.
Ленка ждала. В кухне было тепло и ярко, хорошо пахло вкусной едой. И сидеть вместе за столом, накрытым клетчатой скатертью было бы совсем хорошо. Если бы спал ночами. Но вот не спал…

В Москву Горчик попал через пару месяцев после своего побега с азовского хутора Тырловки. У десятка домов и названия-то толком не было, Тырловкой окрестили его сами жители, потому что дома и дачи на розданных народу клочках земли под огород, стояли рядом со старой летней фермой, куда после зимы выгоняли коров – пастись и доиться. Фермы такие назывались – тырла.
Уходя из старого домишка, где, как ему казалось, так и остался сидеть за столом страшный человек с головой мохнатой собаки, Горчик прибрался, все распихал по местам, проверил дворик и огород. Отдал ключи бабке Насте и уехал в Симферополь, хотя в Керчь было бы ближе, ну, куда ему в Керчь-то. Там Инга, ее сын. И хлыщик в брючках со стрелками, который зовет ее мамочкой. В Симфе остановился у старого приятеля, в замызганной квартире без мебели, но с кучей странного приходящего и уходящего народу. И в первый же день позвонил Андрюхе, из автомата на автовокзале. Сказал, радуясь, что по телефону не видно, как багровеет от вранья худое лицо с больными глазами в красных веках:
- Слушай, я тут… это… короче сдаю я вахту, извини. Работка подвернулась, на лето. Чего ж упускать. Ключи у соседки, у бабки…
- Серый! – заорал в ухо приятель, – ну, клево, что звонишь-то! А я тут голову себе сломал, слушай сюда. Мне человечек нужен будет, я тут кое-какую торговлю открываю. В июле. А лето, народ разбежался, ну и чужих брать совсем неохота, я ж еще в Крым метнуться хочу, начать строиться ж наконец! Ты мне скажи, друг, у тебя в столице есть кто? Перекантоваться на первое время? Не, если нету, я пристрою. Но тебе ж самому меньше хлопот, а?
Горчик поковырял облупленный кубик телефона, пробежал глазами старые надписи шариковой ручкой на стенах будки.
«Беру в рот званите поцаны» – и номер телефона.
«Вылижу старухе» – и номер телефона.
«Зделаю минет забесплатно» – снова номер. Ручка и почерк одинаковый, видимо кто-то расправлялся с врагом, заранее радуясь звонкам жаждущих.
- Та нету, – сказал Горчик, потому что номер Ивана и Лики благополучно забыл. И тут же понял – соврал, потому что – вспомнил. Но не валиться же снегом на голову старикам, привет Иван и Лика, получайте вашего Сережика, с тюремной бессонницей и пороховым факелом под левым соском.
- Ага… Короче, твоя эта работа, когда кончится? Стройка небось? Или сантехнику ведешь там? За копейки. Давай, чтоб в середине июня прозвонился мне. На этот номер. Я все устрою. И билет тебе закажу, если бабла не хватит, с первой получки вернешь.
Слегка ошеломленный Серега повесил трубку и вышел на пыльное весеннее солнце. Сунул руки в карманы истрепанных джинсов, покачался с носка на пятку, раздумывая. А чего тут держит? Да, лето. Поехать и снова нырять на Атлеше? Один разок наебнуться со скалы, как придурок Ром, и конец бессоннице, нормально. Или вот, как Андрюха сказал – по домам шариться, жрать среди банок с красками, и проситься, а можно я тут, под стремянкой подночую, а то извините, негде.
Сел на скамейку, вытягивая ноги, и загадал, глядя на угол серого дома. Если выйдет мужик, остаюсь и сантехнику, черт с ней. А если баба – поеду.
Через пять минут из-за угла вышел полосатый кот и Серега ухмыльнулся, раздумывая, бежать ли к нему, чтоб хвост задрать и проверить – с яйцами или кошка…
За котом вышла Инга. В курточке и синих джинсах, капюшон скинут на плечи, черные волосы разметало весенним ветром. За ней выскочил парень, позвал, смеясь:
- Карина, та не беги ты, стой!
Горчик выдохнул, встал, отворачиваясь и кривя лицо. Нахер. Нахер Крым, все эти моря и сантехники. Скорее бы уже июнь. Подумал и добавил про себя тоскливо – блядь…
А с прочим в Симфе внезапно повезло. Пришел в спортмагазин, куда когда-то заглядывал, покупая себе ласты и палатку, перетер с еще одним бывшим приятелем, теперь хозяином, и устроился грузчиком, в аккурат до конца июня, пока народ в отпусках. И комната в старой общаге от хозяина подвалила, тоже временно, пока жилец катается по каким-то горным речкам на надувном плоте.
Работал, сам себе. После дня ни с кем не оставался, ребята бухали, а ему нельзя. Завязал. Шел в парки, кружил по улицам, забираясь на самые окраины, пыльные, полные низких домишек. Радовался, что город большой и шариться по нему можно бесконечно, если пешком и время не поджимает. К полуночи, а то и к утру возвращался в общагу, заваривал чай в эмалированной кружке, съедал какой пирожок и ложился, слушая, как в коридоре топают и орут соседи, а в комнатах плачут дети.
Зато на билет денег собрал сам. И это ему очень в тему пришлось, когда приехал в Москву, встретился там с Андрюхой и тот его отвел не куда-то, а сразу на Арбат, обошел по узкому переулочку длинный обшарпанный дом и проник с заднего крыльца в сумрачный коридор, вталкивая туда Серегу.
Идя мимо полуоткрытых дверей, откуда несло старым тряпьем и слышались песни и вопли, говорил быстро и деловито:
- А ты думал, тут только Рублевка да? Да я тебе и на Рублевке покажу такие же гадюшники, Москва город большой, Горча, тут всякого полно. Короче, за комнату восемьдесят баков в месяц, такой цены хрен найдешь, да еще в центре. Сегодня вещи кинешь, пару дней погуляешь, Красная площадь, то се. А в пятницу поедем с тобой на Нагатинскую, все там покажу. На складе забираешь ящики: яблочки, апельсинки, орехи в кулечках. Место у тебя – на переходе с электричек, отличное место. Раскладываешься и сидишь, кричишь, продаешь. И чтоб никуда, понял? Поссать-пожрать – один раз через полдня работы, мой парнишка подскочит, тебя подменит. А сам смотри, от товара ни шагу! Прошу!
Он распахнул облезлые деревянные двери. В полутемной комнате стояли кровати вдоль стен, в центре косился на одну сторону стол, накрытый старой клеенкой и уставленный посудой. На задранном краю стола сидел кот, с плешью на полспины, мыл лапой хмурое лицо.
- Пашшел! – грозно припугнул кота Андрюха и, пройдя мимо чьей-то храпящей спины, укутанной одеялом, показал на пустую кровать:
- Твои хоромы. Не бзди, мужик, Москва не сразу строилась. Я, между прочим, на такой же койке начинал, но через месяцок нашел себе Катю, перекантовался у Кати, в Балашихе, да знаешь вроде и коечка мягкая и Катя сладкая, да пока на работу доедешь, все проклянешь. Но через полгодика уже сам снимал, комнату, под замочком, и холодильник свой. Так что, все будет пучком, давай, начинай воевать столицу, понаехавший!
Он хлопнул Серегу по плечу и ушел, в коридоре снова наорав на кота.
Горчик сел на провисшую койку, поставил у ног сумку с вещами. Дела, подумал со злостью. Завоеватель, блин. Нужна мне ваша столица, да ваши облезлые коты и храпящие соседи. Да и Кати ваши мне нахрен не сдались.
Поглядывая на спину спящего, рассовал по карманам деньги и паспорт, запихал сумку поглубже под кровать. Постоял перед мутным окном, а за ним бесконечной толпой шли и шли нарядные веселые люди, наводили на стены и фонари фотоаппараты. И вытащил сумку снова, закинул на плечо.
На Арбате, оглушенный гомоном и смехом, разноголосой музыкой, нашел телефонные будки. Помявшись, набрал номер.
- Да? – сказал в ухо приятный женский голос, – да, да! – и вдруг обрадовался, – Витька, это ты? Не молчи, пожалуйста.
- Драсти, – хмуро ответил Горчик, – а Ивана можно? Кандыбова Ивана?
- Папу? – голос потух и стал почему-то испуганным, – вы… вы не знаете наверное. Я маму сейчас. Мам!
- Алло?
Голос у Лики был таким же потухшим и очень уставшим. Горчик и не узнал его, и уже смирился с возвращением в грязную комнату, коротко прикидывая, на какие шиши ему срочно убраться обратно, а там – Крым большой, все знакомое, и лето, не пропадет…
Но на том конце ждали и именно из-за невероятной усталости в этом незнакомом голосе, он ответил:
- Лика? Вы… ты не помнишь, может быть. Это Сережа. Серега Горчик. С Крыма. Я…
- Сережик! – закричала трубка таким знакомым, глубоким грудным голосом Лики, – господи, Сережик, какое счастье! Ты где?
- На Арбате я. Ну тут, где Турандот золотая. Сидит.
- Ты в Москве? Сережик… – Лика вдруг заплакала и засмеялась одновременно. Сердито всхлипывая, пожаловалась:
- Реву. Вот же какая я. А вдруг у тебя кончатся сейчас деньги? Сережик, не кончатся?
- Не. Я тут.
- Приезжай. Я тебе адрес, сейчас. Ты пишешь? Скорее вынимай ручку, момче, слушай. Метро Киевский вокзал. Ты сейчас беги на Пражскую, там сядешь на…
- Лика. Чего я приеду. Давай вы в городе где, ну встретимся. Ты и Иван.
- В больнице Иван. Сережик… ты приезжай, сейчас прямо.
- Говори адрес. Я найду.

Первая неделя слилась в один бесконечный день, полный поездок в реанимацию, походов на рынок с зажатой в руке запиской, чего купить, телефонных звонков в клинику и беготни по аптекам. Время от времени Серега очухивался посреди маленького сквера, где сидел на скамье, напряженно следя, чтоб шестилетний Лелик не убрел за пределы, ограниченные чугунным забором. Или за столом, где уставшая Лика мелкими глотками пила чай и плакала, вытирая слезы. Сначала горькие, а потом, когда Ивана перевели из реанимации в палату, уже тихие, почти радостные. Ленка в халате крутилась у плиты, изучающе посматривала совсем отцовскими светлыми глазами на широком лице, таком же, как у Лики. А потом, в один из дней середины июля, когда за окном торчали черные густые тучи, проливая короткие мощные дожди, прошитые сверканием молний, Лика позвала Горчика из маленькой комнаты, куда его стремительно вселили сразу, как пришел, и сказала, усаживая в большое кресло напротив мраморного камина:
- Сережик. Что бы я делала без тебя, родной мой. Считай ты Ваньку и вытащил.
Горчик опустил голову. Ну, вот, прощаться пора. Ну и пора, правда. Еще заеду в больницу, посижу рядом, расскажу чего, про море, про рыбу там. И надо ж денег где-то…
- Я хочу у подруги пожить, пока Ваня в клинике. Она живет совсем рядом, два шага. А ты, я прошу, побудь тут. С Леночкой и Леликом. Понимаю, я страшная эгоистка, у тебя, наверное, свои дела тут, но пожалуйста… Леночке нельзя одной, и работа у нее. А Лелька до сентября получается, никуда не попал, мы думали, с нами будет. Если она уволится, потом искать работу. А у нее хорошая. И вообще я хочу, чтоб ты был, когда Иван вернется, мы, наконец, по-человечески побудем вместе. Ты нам совсем родной человек, Сережик.
Она замолчала, напряженно глядя на опущенное узкое лицо. Добавила:
- Пожалуйста.
И он кивнул. Конечно, куда их бросать. Иван после инфаркта своего до сих пор еле языком ворочает, после трех слов отдыхает, ослаб. И Лика еле на ногах. У Ленки под глазами черные круги.

Он остался. И тем же вечером, вернувшись со своей хорошей работы – Ленка была администратором небольшого клуба с дискотекой и концертами рок-групп, она зашла к себе – проверить спящего Лелика, потом долго шумела водой в душе. И пришла, замотанная в большой махровый халат, села на тахту, прижимая Горчика круглым бедром. Подняла руку с темной бутылкой.
- Давай, что ли, отметим знакомство, легендарный Сережа Горчик. Пока в доме тишина и относительный покой.
Серега незаметно отполз ближе к стенке, злясь на дурацкую ситуацию. Никому он, конечно, дорогу не перейдет, Лика успела ему рассказать, что Виктор, Лелькин отец, два раза уходил и вот ушел в третий раз в прошлом году– женился, наконец, и теперь слава аллаху, больше не явится. Но Горчик помнил, как Ленка приняла его за бывшего мужа во время телефонного разговора. Это раз. А второе – получается, вроде он втерся. И Ленка вроде как та сладкая Катя у завоевателя Андрюхи. Такая вот фигня…
- Лен, ты иди, а? Я спать хочу. И вообще.
- Что вообще? – Ленка поставила бутылку на пол и, распахнув халат, скинула с плеч. Она было рослая и крупная, с хорошей фигурой, для Серого великовата, наверное, но в деловом костюме смотрелась отменно, и волосы русые заплетала в небрежную красивую косу, а глаза – зеленые, кошачьи.
Сидеть голая не стала. Сразу откинула простыню и легла, прижимаясь к неподвижному Горчику большим крепким телом, положила на его бедро ногу, согнутую в колене. И сунула руку к впалому животу. Повторила вопрос, слегка насмешливо:
- Что вообще? Скажешь – не хочешь?
Ее рука уже получила ответ и потому Горчик с отчаянием сказал другое:
- Не пью я. Совсем.
- И не пей, – согласилась Ленка, целуя его в шею, – а я после выпью. Сейчас не могу, всю последнюю неделю еле держалась, Сережка, глазами тебя протерла чуть не насквозь.
- Лен…
- Выгоняешь?
Его спине стало холодно. И тишина. Медленно повернулся, тихо, чтоб не наткнуться рукой на ее бедро или грудь. И услышал – плачет, тихо-тихо, прижимая ко рту руку. В полумраке белеет спина и опущенные плечи с темной короткой косой.
- Лен, – беспомощно сказал Горчик, сел, трогая спину, а та под его рукой тряслась, – ну ты что, Лен. Ле-на…
- Не прогоняй, – она говорила, не поворачиваясь, и совсем как мать добавила, – пожалуйста.
Куда мне – прогонять, думал Горчик, повертывая ее к себе и целуя мокрое лицо, тоже мне прогоняльщик, в чужом-то дому. Вся извелась, та не по мне же, это все нервы, отец чуть не умер, считай…

Потом лежали молча, накрытые простыней, смотрели в потолок. По нему бежали смутные блики.
- Тебе лет сколько, Сережа?
- Двадцать три. Было вот, весной.
- Совсем мальчик. Я тебя на двенадцать лет старше.
- Та не. Ты моложе выглядишь. Я б не сказал, что на столько.
Ленка усмехнулась.
- Жалеешь. Несчастную мать-одиночку, да?
- Чего жалею? Ты вон самостоятельная какая. Он тебе сильно, что ли, нужен, муж-то? Тебе всего лучше, чтоб пришел, погулялся с Лелькой. Отец. А самой – так ты кого хочешь себе выкрутишь. Хоть пацана с дискотеки своей.
- Правильно излагаешь, – удивленно согласилась Ленка, – уловил самую суть.
- Чего ее ловить. Подумать и вот ясно все.
Она села, нашаривая бутылку.
- Откроешь? Я стакан принесу.
Встала, голая, с бликом от окна по бедру и локтю, по широкому плечу.
- Халат накинь, а то вдруг Лелька проснется.
- Ах, – засмеялась Ленка, – какие мы целомудренные мальчики. Я тут возьму, на полке. И кстати, насчет пацана с дискотеки. Были, Сережа, и пацаны были. Когда Витька сволочь стал по девочкам ударять молоденьким, то и я попробовала.
Она села, протягивая высокий стакан. Горчик нагнул горлышко бутылки, следя, чтоб не расплескать шипучее вино. У Ленки была большая, но совсем не такая, как у Инги, грудь. Полная и высокая, будто задранная немного вверх, и соски смотрели в стороны, как лисьи носы. Маленькие.
Она выпила шампанское сидя, медленно глотала, ожидая, когда уляжется, и после глотала снова. И, поставив пустой стакан на ковер, откинула простыню.
- Я так устала, Сережка. От всей этой суматохи, от разборок, вообще от того, что вокруг всегда люди. А хочется, знаешь, проснуться и – голая на песок. Там заниматься любовью. Под пальмами, на краю кораллового атолла, чтоб вода совсем изумрудная. И никого, кроме голых любовников – ни детей, ни папы с его сердцем, ни матери с суетой. Ужасно, да? Но это просто от усталости, понимаешь? Зато честно.
- Понимаю, – сказал Горчик.
Ее руки бродили по его коже, трогали плечи, касались груди. Щелкнул выключатель, и зажглась маленькая настольная лампа.
- Хочу смотреть. Ты вон какой. Совсем пацан, худой и узкий. Мне нравится слово. Не мальчик, а именно – пацан. Хулиганское такое. И картинка эта… – ее палец не отрываясь, рисовал по татуировке, – сразу ясно, ты опытный, злой и жесткий. Мне это очень нравится. Очень. Знаешь, как мне нравится это? Сережа, знаешь как?
- Ннет…
- Я покажу. Сейчас, еще выпью немножко. И покажу, как. Тебе понравится. У нас впереди до утра времени. Охренеть, правда?
Он все же убрал ее руку с татуировки. Но ответил честно:
- Мне уже нравится, Ленка.

Оставить комментарий

Ваш email не будет опубликован. Обязательные поля отмечены *

Вы можете использовать это HTMLтеги и атрибуты: <a href="" title=""> <abbr title=""> <acronym title=""> <b> <blockquote cite=""> <cite> <code> <del datetime=""> <em> <i> <q cite=""> <strike> <strong>