19

- Так что? – Леха вытянул под стол ноги и кинул руки на зеленое сукно, толкнул пальцем белый шар и тот, крутнувшись, медленно откатился и встал, будто тоже выжидая.
Абрек поморщился, махнул толстой рукой. На жест прибежала официантка, с готовностью улыбаясь, наклонилась, светя грудью в глубоком вырезе. Кивнула на негромкие слова и унеслась, четко топая шлепочками на маленьком каблуке.
Леха проводил ее взглядом. Подождал, когда скроется в дверях и напомнил:
- Коньяк мне.
- Тьфу. Чего не сказал? – Абрека злил нахальный голос, и он рассердился на себя тоже, за поспешность ответа. Вытер потный лоб и нахмурился, старательно глядя в сторону.
- Я сказал, телку когда двинем забирать? – Леха повел круглыми плечами в оттопыренных проймах кожаной черной жилетки.

Абрек подумал мрачно, и не жарко ему в этом прикиде. Небось, воняет весь, под своей засаленной шкурой. Ответил, так же старательно рассеянно оглядывая пустой жаркий двор, кусты гибискуса у крылечек бунгало, задрал голову, изучая полосатый навес, лениво хлопающий от горячего ветерка:
- На хрен, выгнал. Достала.
- Выгнал, – ухмыльнулся Леха, сцепляя татуированные пальцы и напрягая бицепсы.
- Да! Тебе-то что?
- Да ничего.
Леха встал, поддернул подмокший от жары ремень под пивным животом (Абрек брезгливо скривился), подтянул обвисшие кожаные джинсы, устраивая их удобнее на мощных бедрах. И уходя из тени в белую жару, кинул через плечо:
- Выходной беру. Вернусь через пару дней.
- С пацанами, что ли? – Абрек привстал, готовый возмутиться.
- Сам, – бросил Леха и добавил язвительно, – Абрикос.
Уходил, держа руки большими пальцами в карманах джинсов, весь черный и лоснящийся. Крепко нес на короткой шее бритую голову с бугристым затылком.
Прибежала официантка, поставила на край бильярдного стола подносик с откупоренной бутылкой белого вина, сама бережно налила в высокий стакан, и тот сразу покрылся ледяной вкусной испариной. Дождалась дежурного шлепка по круглой заднице, обтянутой мини-юбкой и, улыбаясь, убежала.
Абрек с тоской кинул в рот маслину и жадно выглотал ледяное вино. Сполз на стуле удобнее, вытирая мгновенный пот. Вот влип. Если б не Леха-урод, выкинул бы с головы эту … эту…
Он затруднился в поисках слова и снова налил себе вина. Так хорошо начинали, вроде вместе. Ну, с Лехой куда вместе? У него в голове одни покатухи со своими байкерами, тоже мне, повелители дорог, волки прерий. Мозгов у Лехи с горошину. Так что, пришлось плавно отжать его в сторонку, сам не заметил, как стал Абреку не партнером, а вроде как телохранителем. И нормально, и нравилось ему. Главное было, не пережать. Не орать, командуя, а так, типа Леха сам додумался. Типа за советом к нему. Ну, не брать же реально на зарплату бывшего кореша, в одном классе дурня валяли когда-то, после вместе планы строили. Ну, потом ясно, Абрек в отельчик вложился, в дискотечку, в столичный клубчик, а Леха все ходил, бицепсами поигрывал. Наебать его легче легкого всегда было. Да и сейчас, если б не эта … эта полоумная!
Слова нашлось и на время Абреку стало полегче. Но после второго бокала жидкие брови снова задрались на потный лоб.
Парни Лехины только рады. Пожить летом, байки свои приткнуть, девок покатать. Ну все ж цивильно, Леха сам их держит в кулаке, чтоб не было эксцессов, нахрена они, эксцессы-то. Все тут схвачено, все мирно, не первый год приезжают, и местные рады-рады, девки вон в очередь стоят поработать сезон за русские рубли. И даже когда Абрек привез девочку Ню, Леха вполне по-мужски врубился – трогать нельзя, не его телка. И отлично было, по ночам, на дискотеке, Абрек спокойно себе знал – никто девку не зацепит, Леха бдит и любого отошьет. И вот приспичило же ему проверить, вдруг девочка Ню какого выкрутит из дружбана компромата. Одну ночь Леха с ней повозился.
Абрек еще сполз, вытягивая ноги в просторных шортах, скинул под столом шлепанцы и пошевелил пальцами, прокручивая перед лицом картинку. А он еще переживал, за потенцию. А Леха свою, видать, всю в байк влупил. Хехе. Накидывался на нее, рычал, глаза пучил, да Абрек же не мальчик ясельный, по морде видел, да по ехидной ухмылочке девочки Ню, ничего там толком и не вышло.
Один раз Леха морду потную свою повернул, на лице Абрека такую же ухмылочку и увидел. И все, блин, наперекосяк пошло. С той ночи как что скажет, все вроде как с намеком, с издевочкой. Лицо спокойное, как всегда, тупое. И все равно, Абрек не дурак же – чувствует, бесится Леха. Ну и еще…

…Вино в стакане стало теплеть от его руки и, морщась, Абрек выплеснул остатки подальше, ляпнув на светлые плитки темную длинную кляксу.

Не проста телка. Ему-то ладно, похрен, а Леху, похоже, зацепила. Вот идиотка, из-за нее все посыплется теперь.
В двери маленькой столовой-ресторанчика стояла давешняя официантка, смотрела, переминаясь загорелыми ножками. Абреку было пофиг, чего ждет, то ли принести еще что, а может, приглашения хотела, в его номер. Ша, девочки, ушел поезд, надоело каждую ночь возиться.
Он вяло махнул рукой и девушка исчезла. Поднялся, почесывая грудь. Ну… зато у Лехи хватило ума свою мелкую революцию устроить, выходной он взял. Ага. Небось, рванет за девочкой Ню, мститель недоделанный. Да и пусть, то уже не Абрека проблема. Надо бы только…
Толстой рукой выудил из кармана мобильник. Прижал к щеке.
- Леха? Короче так. Найдешь, дарю. Понял? Сюда не тащи, развлекись на стороне. И по-тихому лучше. Та ладно, я ж тебя знаю, – польстил партнеру, медленно идя по ступеням в номер, – ты ж с нее фарш к утру сделаешь. Так вот, нам проблемы с ментами не нужны, врубаешь? Ты правильно понял, что один. Никто, чтоб не знал. Лады? Двух дней хватит тебе?
В прохладном, полутемном от синих штор номере, свалился на мягкую постель. Шумно вздыхая, улегся на спину, кладя мобильник на грудь. Закрыл глаза.
Вот и славненько. Это Леха умеет, явиться, мухой, и, все расшибая, умчаться снова. Или – дернуть телку в темноте, чтоб не поняли, куда и делась. А потом пусть она рассказывает, кто там, что с ней. Чего вспомнит. Тем более девочка Ню. Водовки Леха вольет под утро и будет она снова глазами хлопать, бабочек своих ловить. Только хроменькая, да в синяках. Без памяти.
А вот потоммм… В славном городе Москве… через годик разыскать, и ей же и рассказать, как мордочку и фигурку попортили. Ну-ка, вспомни нас, девочка Ню. Доказать все равно не сможешь…
Так что, пусть Леха постарается. Да.

За окном мощно прорычал мотоциклетный мотор, взвыл и, выворачивая звук дугой, стал удаляться.
Абрек улыбнулся. Выпустив из пальцев гладкий мобильник, задремал, пожелав другу доброй охоты.

За столом во дворе Гордея четверо сошлись поздним утром, стесненно поглядывая друг на друга. Только Инга никак не смотрела по сторонам, смуглое лицо ее было замкнутым и непроницаемым, таким серьезным, что Горчик стал волноваться, искоса поглядывая на нее и под столом еле заметно трогая гладкую женскую коленку. Она мягко убирала его руку, и мельком улыбнувшись, снова намазывала на холодные вчерашние блины засахаренное варенье из стеклянной банки, выкладывала их, свернутые трубочкой, на большую тарелку с щербинами по синему краю. Серега, нещадно выбритый, с влажными, расчесанными волосами, сидел молча, кивал на болтовню Нюхи. Иногда взглядывал на Олегу, а тот кидал на него такие же короткие испытующие взгляды.
Вдруг Инга легко поднялась, бросая на стол старое полотенечко.
- Сережа, слей мне на руки.
Ушла за угол, к крану. И он поспешил следом, а позади Нюха спросила, спохватываясь:
- А где наш Гордей? Олежка?
У крана Инга схватила Горчика за бока, утыкаясь ему в грудь мокрым, только что умытым лицом.
- Не могу больше.
Он заулыбался, сперва недоверчиво, а после во весь рот, как пацан, обнимая ее плечи и притискивая к себе.
- Фу ты. А я понять не могу, что такое с Михайловой!
- Угу. Сложная такая Михайлова.
- А-а-а-а! – заорал вдруг Олега и оба отскочили друг от друга, пряча за спину руки, – мо-ом? Ты где, да скорее же!
Горчик независимо вышел следом за исчезнувшей Ингой и открыл рот, глядя через проволочный забор на пустырь. Там, мелькая локтями и плечами над зарослями лебеды, торжественно ехал Гордей, мелко тарахтя моторчиком цветного мотороллера.
- Фотай! – Олега облапил Нюху, чтоб не прыгала перед глазами, – мом, да фоткай скорее! Серега, дай камеру ей, вон рядом.
Горчик нащупал на углу стола фотоаппарат, сунул его Инге, стараясь, чтоб мальчик не понял – он услышал, отметил и рад, его обращению по имени.
Гордей вильнул и въехал в открытые ворота, рядом залаял Кузька, волоча цепку, и захлебнулся от изумления. А старик, расправив плечи и высоко задрав мосластые колени, проехал на середину огорода, заглушил мотор. Воздвигся, сбрасывая с плеча толстый красный рюкзак с плюшевой рыбой на колечке молнии.
- Нюха, получай добро. А ты, эх, машинку бросил, у тебя что, много таких? Богатей нашелся.
Олега суетился рядом, оттаскивая скутер с тропинки, оправдывался на ходу:
- Да бежали, знаешь как? Думал, днем поищу. Во, класс, а как нашел-то? Нюха, и рюкзак твой, Гордей его выкрал, да? Точно, как диверсант, вкрался к врагам.
- Та куда уж. Там Лидка работает, моего кореша внучка. Она мне его и притащила. А машинка упала, так назади и валялась, хорошо трава там высокая. Да пустошь.
- Нюха, – крикнул Олега, поднимая рюкзак.
Инга еще смеялась, держа в руке камеру, а Горчик уже перестал, внимательно глядя, как девочка, вдруг умолкнув, опускает голову, свешивая длинные волосы.
Олега болтал что-то, подходя с рюкзаком и дергая смешную пузатую рыбу. А вокруг стола становилось все тише. Инга села рядом, беря спрятанное под волосами трясущееся плечо.
- Что? Нюша, что с тобой?
Та дернулась резко, вырываясь. Вскочила, сбрасывая рукой блюдце. И побежала в дом, сутуля плечи. Олега кинул рюкзак и бросился следом.
- Что? – недоуменно повторила Инга. Оглянулась на умолкнувших мужчин и тоже пошла к дому, взбежала на крыльцо. Встала у открытой двери в комнату, держась рукой за притолоку.
- Я не смогу, – голос девочки был испуганным, – не смогу, – повторила шепотом.
Олега закрывал ее от матери, обнимая за плечи, шептал что-то. И повернувшись, глянул, будто прося помощи. Инга медленно села рядом с сыном.
- О-о-о, – сказала Нюха, чему-то в себе, и этот возглас, такой привычно уже милый и смешной, был сейчас полным страдания, – о-о-о, – повторяла, закрывая глаза и покачиваясь, будто там, в голове шло что-то сплошной чередой, и рвало ей сердце, насмехаясь.
- Да что… – беспомощно пожаловался Олега, прижимая ее к себе.
И вдруг Инга поняла, вспоминая его утренний рассказ о вчерашних событиях, о водке, которую надо было, но не стала, чтоб не бросать его, как сам попросил.
- Она вспоминает, Олежка. Ох, бедная.
- Чего вспоминает, – огрызнулся тот, – она не забывала ж. Мы так захотели. С ней.
- Она не вчера вспоминает, – печально сказала Инга, – а то, что раньше. Все. Совсем все.
- Ох, черт.
Нюха плакала, беспомощно, как пенькины котята, когда важная и толстая Пенелопа уходила поесть и валилась отдохнуть от них, не ведя ухом. …Сжималась, притискивая к груди кулаки. Трясла головой.
- О-о-о, – в голосе был страх и удивление, а после – снова страх, почти ужас.
Инга подумала, сидя и касаясь рукой мягких волос, она не такая, как мы. Сейчас нельзя прикрикнуть или посмеяться, пристыдить, вздернуть. А что можно? Вдруг она не выдержит? Ей двадцать пять. Сколько успела она натворить, превращаясь в девочку Ню, убегая от света в поисках сильных и грязных ощущений? Какой свиток сейчас развертывается перед той, что не подозревала даже? Не выгоняла из памяти, приказывая себе забыть, не складывала в дальний угол, а просто напрочь не знала, что делала Ню, с кем делала и как. Может быть там, в ее воспоминаниях и Олежка, как он сказал – два дня бегал за ней, в Киеве. И через месяц поехал в Питер, спасать. Господи, что же он там видел, когда встречался вместо Нюхи с девочкой Ню? Бедный мальчик.
Она поверх руки сына обняла худые плечики.
- Ты еще хочешь варенья? Того, совсем синего, чтоб почти черное. Из слив.
Говорила мягко-мягко, будто вела по уху тонкой пуховочкой розового цветка альбиции.
- О-о… – голос девочки прервался. Плечи перестали трястись и только вздрагивали.
- А мне можно?
Инга поняла сказанное. Мне – можно ли? Или это только для хороших, у которых не бывает такого прошлого?
- Нюша. Какие-то мы все собрались дураки. Находим попереживать и кидаемся переживать. Ты думаешь, одна такая? Другие просто помнят и запирают на замок. Чтоб никому-никому. Можно, конечно. Вива делала. Оно ужасно вкусное.
Она поднялась. Дальше пусть сами. Им обоим трудно, ну что ж. Виве было ужасно, когда погиб муж. Инга всю жизнь прожила одиночкой, со своей правдой. Горчик сидел в тюрьме. И вот Олега получил любовь, отягощенную самым для мужчины горестным. Наверное, это те самые скелеты, что во всех шкафах.
- Одну банку я для тебя спрячу. Чтоб никто. Чтоб только твоя.
Она вышла и остановилась в коридоре. Из комнаты слышался мерный трагический голос Олеги:
- Оно моё, моё сливо-, сливо-воё варе-ниё. Для Нюхи я его берег, собрал и прятал, тайно… э-э-э… пёк. Мешал мешком, крутил крючком! И в банку я его скопил, в сарай унес. И там – зарыл!
Инга тихо пошла к выходу, стараясь не захохотать в голос, понимая – после могут прийти слезы, и придется успокаивать уже ее.
- Гла-агольные рифмы, – скорбно возражала Нюха за спиной, шмыгая, – это ты сачкану-ул, сочинял когда.
- Здрасти! – возмутился Олега, – а крючком, глагол, по-твоему? Нет, я – пиит. И вообще ангел.