11

Небо туманилось легкой дымкой, и ветер шел с моря, свежел, расчесывая облачные пряди, комкал их, стаскивая в легкие, нежных очертаний облака и тогда побледневшее было солнце снова ярчало, брызгая светом. Такая тихая поутру морская гладь подернулась крупными грядками ряби, они превращались в череду бегущих на песок волн и кое-где на макушках вспенивались белые гребешки.
Обменявшись несколькими словами с Гордеем, что вернулся и снова ходил по хозяйству, точил старую тяпку, уставив ее между жилистых ног, Инга взяла оба фотоаппарата и, надев поверх купальника свой удобный сарафанчик, ушла к воде.
Села на сложенный коврик, устроилась удобнее, и стала медленно снимать, ловя в объектив волны, что набегали и набегали без устали. Такие регулярные, одна за одной, и такие разные в своей регулярности. Старая привычная камера удобно лежала в руке, Инга ее знала, и знала, когда плавно нажать спуск, чтоб не пропустить нужное состояние воды.

Волны, они такие. Сперва колеблется гладь, приподнимаясь и идя к берегу, вырастает мягким гребнем, украшенным пенкой. Потом заворачивается, словно оглядывая себя сверху, и закрутив макушку в пенный сверток, выкатывается к песку, хватая невидимыми водяными пальцами обрывки морской травы, горсти песчинок, мелкие ракушки и камушки. И – растекается, хлопнув себя о мокрую желтизну. Уползает обратно, прихватывая в обмен другую ракушечно-галечную мелочь.
Инга слышала, как волна говорит. И знала, под какое ее слово нужно придавить пальцем блестящую кнопку, чтоб не опоздать. Иногда правильный кадр получался слету. Толстый сверток, в разрывах которого видно тайное нутро, пустота, полная воздуха. Или – фейерверк белых капель, что в кадре повиснут на фоне воды, смешанной с набранным песком. Или длинные языки влаги на песке, обрамленные мелкими радужными пузырьками.
В этом было что-то шаманское, сидеть, слушать, встраиваться, будто ты сама – волна, совершающая вечную последовательность. И это возвращало ее на свое место в мире. Так же, как мерный шаг по степным тропам, или как уютное ночное сидение перед компьютером, когда на экране чередой идут отснятые снимки, и десяток исчезает, чтоб после оставить один, самый нужный, на котором мир, увиденный ею, его небольшой вроде бы кусочек, вдруг обретает свой голос.
Думать не буду, так думала она, откидывая со лба пряди и следя через видоискатель. Буду просто снимать. Нажала. Прислушалась. Нажала. Увидела за спинами мелких – очередную побольше. Прислушалась, нажала. Не успела, ничего, ждем дальше.
- Мом ушла ловить волны, – так докладывал Олега Виве, когда вместе с террасы смотрели на сидящую у воды темноволосую фигуру.

Тут, на просторных песках Татарской бухты ветру было, где погулять, а крупный песок, белеющий плоскими насыпями колючих круглых ракушек, делал воду прозрачной, почти белой.
Надо сделать отдельные папки, каждой воде свою, думала Инга, нажимая на спуск снова и снова. Цвет воды, форма волн и прибоя, оно такое разное – везде. Меняя позу, улыбнулась. Виртуальная уборка, как и обычная, с протиранием пыли и раскладыванием мелочей по местам, это так успокоительно. Привести в порядок свои снимки. Свой дом. Себя.
Она положила старую камеру и взяла новую, подаренную сыном. Но иногда заведенный порядок хочется нарушить. И нужно нарушить. Взять в руки новое. Злиться, что все непривычно, и вроде бы хуже, чем правильный давно устоявшийся порядок. Но уже знать – после эти изменения встроятся в ее мир, делая его больше. Но не выбрасывать старое. Петр сказал – будто не было ничего. Он выбрасывает. Берет новенькое, свежее, съедает кремовую розочку с куска торта, и, отвернувшись, уже торопится к следующему свежему, новому красивому. Наверное, в этом есть своя правда. Для кого-то. Но не ей она. Время ползет или несется вскачь, и вроде бы, всегда течет в одну сторону, неумолимо. Для нас, для людей. Но кто сказал, что мы знаем о нем все? Можно ли жить в коротком, постоянно ускользающем настоящем? Отшвыривая прошлое, которое, как бы, не пригодилось и вообще, ушло, потускнело, изменилось. Да полно! Так же, как нельзя жить только мечтой о будущем, или перебирая воспоминания, ей – Инге, не хватает краткого сегодня. Для ее – Инги – жизни. Пусть Петр объедается сладким сегодня. А ее сундуки пусть будут набиты прошлым, чтоб его можно было вынимать и разглядывать, восхищаясь или грустя.
Выкупавшись, она вернулась к дому. Улыбнулась в ответ на вопросительный взгляд Гордея, не стала ему ничего говорить об утреннем разговоре. Пусть просто видит – она успокоилась и кое-что в сундуке прошлого перетряхнула, укладывая удобнее. Конечно, Олега после еще будет думать, и наверняка страдать и обижаться, все же для мальчика отец это важно, очень важно. Но все же то, что узнал, оно не смертельно. Бывают у людей трагедии более злые, и пусть всякие несчастья обходят стороной ее любимого болтливого Оума.
- Борщ сам сварю, – распорядился Гордей, громыхая помятой, но уемистой алюминиевой кастрюлей.
- Я могу, картошки там…
- Не. На тот край сходи, дом четыре, ну, увидишь, зеленые такие ворота, с виноградом. Купи парням сметаны. Лиза корову держит хорошую. Банка вот чистая, в обмен отдашь. Денег-то есть?
- Да. Я куплю.
Она взяла полотняную сумку с пустой банкой, сунула в карман сарафанчика денежные бумажки. И под пристальным взглядом Гордея вышла через уличные ворота на единственную длинную улицу. Идя по пыльной, каменной от жары глине, передернула плечами. Чего он так смотрит, на нее? Будто что-то знает или хочет сказать, да никак не говорит.

Калитку в зеленых глянцевых воротах дома номер четыре открыла девочка лет десяти, с мокрой черной косой на плече мятой футболки, в розовых трикотажных штанишках и с пластмассовой щеткой в руке. Выслушав Ингу, закричала в аквариумный зеленый полумрак осененного виноградом двора:
- Тетя Лиза! Тут за сметаной.
Из-за угла времянки быстро вышла женщина, вытирая руки краем цветастого передника.
- Сметанки, – пропела сладким голосом, цепко оглядывая Ингины смуглые плечи и спутанные ветром волосы, – а то, конечно, сметанки. А яичек не надо ли? Или сальца? У нас свое. С прослоечкой. Не сало, чисто бисквит, прям хоть картину рисуй. А вы где отдыхаити? Вы у Гордея, да?
Она засмеялась, подталкивая Ингу за угол времянки, мелким четким смешком, отделяя паузами одинаковые ха-ха.
- Ха-ха-ха, – та то кто ж надоумил, вы такая с виду культурная женчина, а выбрали сарай сараем. Ха. Ха. Ха. Вы б ото лучше поглядели бы, у нас, к примеру, три комнаты, да еще домичек, отдельный. Толик исделал люкс, специально, там и кондишин, и душик свой, и туалет. А если подешевле, там комнаты, завтра как раз мои москвичи едут, одна и свободная. Поглядите?
За углом царила белая жара, виноград кончался на краю беседки, а перед входом в огород небольшое пространство было оформлено под детскую площадку с альпийской горкой. Стоял тут на новеньких плитках надувной бассейн с набросанными рядом игрушками. Толпились вдоль забора пластиковые стулья вокруг белого стола, и цветной зонтик кидал на столешницу радужную тень.
- У нас культурно, – гордо похвасталась Лиза, туже стягивая на талии передник, – мы ж понимаем. Вот – для деток. И чтоб вечерком посидеть, видите? Винца попить домашнева. У нас свое винцо, без сахара, чисто сухое, беленькое. И недорого. А тут, это я тут цветочки сажу, и горочка. Видите? Я вам визиточку сейчас.
Полная загорелая рука нырнула к животу, в карман передника, и Инге была вручена визиточка, с глянцевой картиночкой и телефонами.
- Да, – сказала она, суя ее в свой карман, – спасибо. Я отдам, если ко мне гости.
- А вы что ли не с Москвы? – скучно удивилась Лиза.
- Нет. Я в Керчи живу. Сюда с сыном приехала.
Хозяйка вздохнула с досадой. Но, минуту подумав, снова оживилась:
- Та, что у вас там в Керчи-то. Пролив, да заводы. Правильно вы приехали. И гостей сюда везите. Своих москвичей. Есть же у вас свои москвичи? – она засмеялась, всплескивая руками, – та они у всех есть. Ха. Ха. Ха …
Инга кивнула.

- У нас даже сайт есть, в интернете, – гордо сообщила ситцевая Лиза, подхватывая надувную лошадь и усаживая ее на стул в тенечке, – Мишка исделал, чтоб говорит, мама, все было цивильно. Чтоб люди ехали. Там адрес, у визиточке. Мы ж понимаем. Море у нас хорошее, но и чисто ж людЯм отдохнуть тоже надо, не на огороде же с картошкою. Ха. Ха. Ха.
Она секретно улыбнулась Инга и легонько повернула ее, показывая что-то, стоящее боком, сразу не увиденное.
- Тут вот, видите? Толик хотел, чтоб с бассейном фонтан и русалка, то брат мой, Толик, а мы с Сережею поговорили, и теперь этот, у нас. Ой, я не помню, как называется ж. На сайте оно есть. Ведь красота же?
Инга шагнула к высокой каменой стеле, увитой по неровным краям плетями ипомеи. И встала, чувствуя, как стремительно пересыхает горло. На шершавой поверхности желтого камня был высечен стремительный рисунок. От верхнего края вниз, к небольшой чаше, полной прозрачной воды, пикировали стрижи, крестами расправив острые крылья. И – несколькими штрихами – фигура ныряльщика, с руками, вытянутыми к озерцу в чаше. Мальчик и птицы. Сразу его и не разглядишь, такой же летучий.
- Кто? – медленно сказала Инга. Стрижи чиркали каменный воздух, делая его живым и просторным. Цвикали на лету, и один острым кончиком крыла касался напряженных ног мальчика.
- Кто? Это делал?
Лиза молчала. И повернувшись, Инга увидела похолодевшее лицо с крупными щеками и злой взгляд. Подумала мельком, она молодая, а я сразу не разглядела. И в ответ на молчание добавила настойчиво, а внутри уже все дрожало мелко:
- Сережа. Вы сказали – Сережа?
- Двадцать гривень сметана, – отрывисто ответила Лиза и, отвернувшись, быстро прошлепала резиновыми тапками к огороду, рванула дощатую дверь сарайки. Хлопнула внутри дверцей холодильника, а тот заурчал, трясясь.
Выйдя, молча ткнула Инге холодную тяжелую банку. И встала рядом, сверля ее глазами, общупывая стриженые густые волосы, смуглое лицо, плечи с тонкими лямочками.
- Лиза. Скажите. Мне очень надо. Кто это делал? Я…
- Надо ей! – закричала вдруг Лиза, дергая пояс передника, – надо ей, видите ль. Поздно хватилась. Нету его. И вообще, тьфу. Нужны вы мне. Вам надо. А мне – нет! Татьяна! Закрой ворота, за этой вот!
Отвернулась, берясь за штакетину огородной калитки.
Инга, прижимая к себе банку, подскочила, хватая упрямый локоть.
- Пожалуйста! Я его двадцать… двадцать лет ищу! Если он это. Просто скажите, когда? Когда был? Работал!
Лиза, как кошка отряхнула локоть, избавляясь от чужого касания. Ехидно сказала, почти пропела:
- Тому уже лет семь. Поздно ищете. А где сейчас знать не хочу. Тьфу.
Шагнув в коричневое пространство грядок, утыканных зеленью, заорала тоскливо-настойчиво:
- Цыпа-цы-ы-ыпа-цы-па-а!
Инга снова подошла к стеле. Тронула пальцем фигурку, лицо и откинутые тонкие волосы, еле намеченные. Девочка топталась в зеленом сумраке, продирая щеткой распущенные мокрые пряди, глядела с любопытством.
- Татьяна, – крикнула Лиза, не поворачиваясь, – закрыла, что ли? Неси мне ведерко, под морковку.
Инга с трудом оторвала глаза от стрижей и мальчика. Из спрятанной в барельефе трубки каплями стекала в чашу вода. Медленно, по одной крупной капле из пристального черного глазка в толще шершавого камня.
Уходя в зеленый сумрак, Инга оглянулась. На край чаши села деловитая трясогузка, качая длинным хвостом. И снялась, испуганная шумной троицей воробьев, что камушками валились прямо в озерцо, разбрызгивая сверкающие капли.

- Гордей, – сказала Инга, держа перед собой холодную тяжелую банку, – Гордей! Ты знал, да? Ты меня туда, к Лизе этой, ты нарочно! Ты чего молчишь, Гордей?
Наступала, тыкая банкой в загорелый живот, такой старый, что кожа на нем напоминала пергамент, смятый и снова разглаженный, весь в тончайшей паутине морщинок. Длинная рука отняла банку, Гордей ушел под навес. Хлопнула дверца такого же, как в сарайке Лизы старого холодильника. И так же послушно тот заурчал, соглашаясь хранить сметану в свежести.
Возвращаясь, Гордей сел на лавку, кинул руки на стол, большие и худые, лежащие полураскрыто, чтоб отдыхали.
- А я что про тебя знаю? Что Олежкина мать. Так. Что красава хоть куда, вон сосед аж забор проломил, все на тебя глядеть приходит. А еще, что терновку пили, когда ты мне на своего кавалера жалилась.
- Да не мой он! Я же сказала!
- Да? А об чем с сыном сегодня болтали?
- Сам, значит, знаешь, о чем, – устало ответила Инга, прислоняясь к столбу.
- Ну… слышал, да, краем-то. Из-за ваших секретов мне что, в байде теперь жить? Царь блох ему значит, отец. Откуда я знаю, надо тебе что другое или не надо?
- Схочу или не схочу…
- Чего?
Она махнула рукой.
- Так. Вспомнила, одноклассник говорил, если ты, Михайлова, схочешь. А я ему – схочу, Миша, конечно, схочу. Гордей…
Села напротив, так же кинула полураскрытые руки на стол.
- Я не могу тебе все рассказывать сейчас. Все утро говорили, с Олегой. Сил нет. В один день, ну в два, столько всего свалилось. Я завтра ехать хотела. Домой. Теперь вот…
- Что теперь? – заинтересовался старик.
Инга выдвинула вперед подбородок, свела брови упрямо.
- Теперь, пока не узнаю все, не поеду! Про Сережу. Буду тут вот. Сидеть.
Сжала кулаки и уселась крепче. Гордей хмыкнул, рассматривая свои ладони. Ковырнул ссадину на пальце.
- Сиделица. Ладно…
Из комнаты тихо и настойчиво запиликал телефон.
- Твоя машинка?
- Потом.
- То Олежка, наверное. Ты иди, не бросай его сегодня-то.
Инга встала.
- У него свои дела, Гордей, ты мне скажи…
И вдруг темная рука сжалась в кулак, грохнула о столешницу.
- Свои? Пацан без отца рос, нынче узнал чего-то. А ты юбками тут машешь, о своем страдаешь. Кому сказал, мотай к сыну!
Инга дернулась, быстро ушла в дом, схватила лежащий на столе телефон и дрожащей рукой нажала кнопку вызова.
- Олега. Прости, я во дворе. Не успела. Ты там как?
- Мам? Слушай… мы встали тут. Ну, в общем, надо, чтоб пришла. Помочь.
- Я? А что я? Приду, конечно, через час, если надо, буду.
- Я бы приехал, но мы уже поставили ж машины, экран, колонки. Ну, я как придешь, скажу, хорошо? А обратно Димыч тебя привезет.
- Что случилось-то?
Олега усмехнулся. Ответил:
- Та не по телефону, ладно?
Инга положила мобильник в карман. Быстро вышла в раскаленный двор, навстречу вопросительному лицу Гордея. Хватая сумку, сказала отрывисто:
- Ты прости. Правда. Кажется, у них там что-то. Случилось. Не знаю я что. Пешком туда километра четыре. Пойду. Извини, Гордей, видишь, ты прав. А я как всегда.
- Скажите, какая, – отозвался старик, поднимаясь и поддергивая трусы, – ладно, не скачи. На байде пойдем, за полчаса доберемся. Не закачивает тебя, на воде-то? Не? Бери тогда вон, черпак, да полотенце.
Запирая дом, добавил, суя Инге тяжелые ключи.
- Завтра. Я тебе завтра все расскажу, идет? А ты мне сперва свое расскажешь. Баш на баш, Инга. Как тебя, по батюшке? Инга Михайловна, значит.

Черная от смолы байда густо ворчала мотором, но шла небыстро, тыкаясь в свежие волны и снова задирая нос. Инга опустила руку за борт, и пальцы то окунались в воду, то снова оказывались в воздухе, на ходу довольно прохладном. После разговора с Олегой собственные переживания вылетели из головы, и осталось тянущее беспокойство, такое, обычное для нее, что вынималось из сердца вязкой нитью и длилось к желанию поскорее все узнать, разрулить, помочь, оградить, пусть мальчик дальше живет, улыбаясь и болтая. Это материнское, понимала и ругала себя, зная, не сможет всю жизнь стоять между сыном и большим миром. Но пусть тогда оно все проходит, пусть голос его снова становится голосом Оума.
Я тут на отдыхе, и немного дела. Так, кажется, сказала она Петру.
Усмехнулась, стряхивая с пальцев воду. Наверное, последнее ее тихое времяпровождение – это поездка в большом автобусе, и степь за окном. А как вытащил ее Олега из салона, сразу началась беготня, переживания, походы в разные стороны, снова переживания. Свои и его. И сейчас едут, а там непонятно что, но раз сам попросил (тут у нее снова заныло сердце), то что-то неприятное, наверняка.

Пляжную дискотеку было хорошо видно с воды. Большой экран на еле видных растяжках белел ослепительным прямоугольником, торчали по сторонам четыре высокие черные колонки, и от них падали уже предзакатные тени. У края дороги, что отделяла пески от полосы редких здесь деревьев, стояли оба жигуленка – красный и серый. И беспорядочно разбегались вокруг экрана белые легкие столики и пляжные табуретки.
По дороге, смеясь и размахивая руками, брели гости. В шортах, платьях, а то и просто в плавках и купальниках. Тащили в руках бутылки с пивом и лимонадом. Кто-то уже забегал в воду, плескаясь и маша руками Инге и Гордею. И время от времени на укрепленной в песке высокой панели наливались неярким светом цветные лампы, гасли снова, готовясь к будущей темноте.
- Сиди, – сказал Гордей, заглушив мотор и берясь за весла. На длинных руках вздулись коричневые желваки.
- Сиди, спрыгнешь, где мелко. А я обратно.
- Спасибо, – кивнула Инга, держась за шершавый борт и высматривая Олегу.
Шлепая по воде босыми ногами и держа в руках многострадальные кроссовки, которые Олега прихватил утром забытые под шиповником, она сначала увидела Нюху. Та бродила по песку светлым призраком, держа пальцами подол прозрачного платья.
- Я ее боюсь, – заявила Инге, зябко передергивая плечиками и оглядываясь на группу людей около машин, – у нее нет костей, одни титановые палки. Ой, ну стержни, знаете, как ставят в переломы.
За спиной Нюхи кто-то одобрительно засвистел, салютуя пивной бутылкой. Инга взяла теплые пальцы, таща девочку за собой.
- Со мной будешь. Пока. У кого палки? Какие такие титановые?
- Когда после аварии я лежала, у меня была, в руке, – рассказала Нюха, послушно тащась за Ингой, – вот тут, у локтя.
И правда, показала длинный светлый шрам до самого плеча.
- Господи. Так сильно ломала руку, да? Давно?
Та кивнула и пошла медленнее, упираясь.
- В десять лет. Врачи говорили, может быть, буду лежать. Всю жизнь. А я вот танцую. Правда, чудесно? Только не надо туда идти. Мне там будет плохо.
У машин толкался народ, о чем-то споря. Слышался тягучий голос Димки, изрядно расстроенный. И над головами мелькнула полицейская фуражка.
- Не положено, – прервал Димкины слова казенный голос, – сказано вам – не положено! Хулиганство тут разводить. С водкой. И наркота, небось.
- Какая наркота! – вклинился раздраженный голос Олеги, – у нас даже торговли никакой, просто музыка, и кино будет. Хотите, сами гляньте, черт, да мы видео взяли с собой с официальных концертов. У нас фишка именно в этом, чтоб нормальное, и без бухла.
- Территория… – баял свое голос под фуражкой, – и сигнал. До выяснения сворачивайте свой шалман.
Инга дернула Нюху, но та встала камнем, глядя из-под свешенных на скулы кудрявых волос.
- Ладно, – она подвела девочку к одинокому столику и усадила, – и чтоб никуда, поняла?
- Не надо к ней, – попросила Нюха, – не ходите.
Инга пожала плечами и пошла, увязая в песке босыми пятками. Расталкивая парней и девчонок, просунулась ближе к спорящим. И недоуменно глядя на ловко затянутую в белый костюмчик молодую даму, испытала мгновенный приступ головокружения, будто бы мир вокруг качнулся, теряя себя и перемешивая прошлое с настоящим. Женщина держала в руке красивый портфельчик, и насмешливо разглядывала взволнованных ребят. Красиво стриженая светлая голова надменно откинута, большие очки подняты над подкрашенными глазами.
- Права будете качать, когда предъявите официальное разрешение, – сказала хорошо поставленным командным голосом, – а пока это территория летних семинаров эзотерической школы города Москвы.
- Вы, наверное, Лиля? – Инга встала напротив, сунув руки в карманы шортов и подавив желание плюнуть под ноги лощеной спортивной даме, – у вас у самих есть какие-то бумаги? Можете нам их показать?
- Вам? – саркастически уточнила Лиля, и, расширив глаза, понимающе кивнула, – ах, это вы. По-родственному, значит, прибежали детишек защищать. Да что ж вы никак не оставите в покое человека! Натравили на него своего… своего…
- Моего, да, – согласилась Инга, раздувая ноздри. Ребята вокруг примолкли, слушая.
- Именно, – ответно согласилась Лиля, прижимая к боку портфельчик, – именно вашего. А вам бы хотелось, чтоб…
- Вы не ответили. Если вам нужны наши бумаги, покажите свои. На чем основаны ваши претензии, если лагерем стоите, – она оглянулась на полосу пляжа, – в двух километрах отсюда, не меньше.
Но Лиля не торопилась лезть в портфель и Инга еле заметно перевела дыхание. Дочка-администратор блефует. Олега рассказывал, что они уже заняли домики недостроенного пансионата. И еще смеялся, совсем по другому казалось поводу, о том, что на Казане периодически ссорятся из-за свободных бухточек, то йоги с кришнаитами, то шаманы с нудистами.
Лиля выставила ногу в ладной туфельке. Повела в желтеющем воздухе рукой с золотой цепочкой на запястье.
- Милые. Сравнили. Мы солидная группа, нас знают в Москве, и наши филиалы открываются в крупнейших городах. Наши семинары собирают цвет российской интеллигенции, журналисты, культрегеры, художники, э-э-э… спортсмены и тренеры, лучшие люди нации! А вы? Шайка дурно воспитанных малолеток? И во главе – провинциальная безработная дамочка? На вашем месте я бы постыдилась хоть слово тут сказать.
- Слушай, ты… – удивленно встрял Олега, – да я…
- Оум, помолчи, – распорядилась Инга. Оглядела внимательные и любопытные лица слушателей, а поодаль кто-то кричал и смеялся, забегая в воду вслед за визжащими девчонками. И быстро успела удивиться – и правда, ведь не бухие, и не гопники, обычные такие ребятки, что издалека может и кажутся непонятно-страшной толпой, а вблизи – сплошные Оумы, Нюхи, да Димки с Васечками.
Потому она улыбнулась и рассказала, по-прежнему держа руки в карманах и не повышая голоса.
- Перед вами инициативная молодежная группа, что собралась для пропаганды трезвого образа жизни, и их дискотеки – в первую очередь средство привлечь внимание к паршивому состоянию местных пляжей. Да-да, товарищ участковый или кто вы там, с завтрашнего дня эти мальчики и девочки бесплатно и в свое личное время будут двигаться вдоль берега, убирая мусор, оставленный вашими интеллигентными эзотериками, как оставляете вы его из года в год. Нынче это называется флешмоб, а если вам понятнее, раньше называлось просто – субботник. Что же касается моих полномочий, то я, как представитель Европейского союза фармакогнозии, имеющий грант на сбор научной информации о состоянии флоры и экологии Азовского побережья, и как педагог-профессионал по работе с трудными подростками, могу через пару дней предъявить вам полный пакет документов, которые дают мне право заниматься этой деятельностью с привлечением самых широких масс общественности. Особенно если эта общественность – молодежь.
Замолчав, Инга мысленно поздравила себя с тем, что не заблудилась в пафосной речи, и сумела таки закруглиться.
- Ого, – сказал кто-то за ее спиной.
- Ну, так… – задумался человек при исполнении, переминаясь пыльными сапогами. И вдруг, оглянувшись, цыкнул, свирепо хмуря брови:
- Ксюха? Я говорил домой?
- Пап, ты же слышал, – торжествующе отпарировала непослушная Ксюха, – флешмоб, субботник. Дискотека.
- Грант? – переспросила Лиля, выдерживая все тот же высокомерный тон.
- Европейский, – кивнула Инга, – и понимаете, Лиля, сидя в Москве, мне было бы затруднительно потратить его по целевому назначению. Кое-что, вы удивитесь, приходится делать и за пределами столицы. Так что насчет ваших бумаг?
Лиля вытащила из-под локтя портфельчик, подумала и прижала его к другому боку. Поворачиваясь, гневно пообещала:
- Мы еще… в общем, поглядим, и у нас есть кому, чтоб вас…
И пошла по дороге к глянцевому автомобилю, что маячил рекламной шапочкой такси на крыше. Хлопнула дверца, заревел мотор.
- Дела, – раздумчиво сказал фуражка, – вы это, к Василь Никитовичу завтра что ли, сходите, он вам оформит, чтоб уж по-настоящему. Ксюха, а ну домой!
- Па-ап, – закричала Ксюха, – я вечером! Меня Димочка отвезет, да Димочка?
Папа печально вздохнул, разводя руками. И побрел по дороге в сторону города.
Олега встал рядом, толкая Ингу плечом и смеясь.
- Ахренеть! Мам, ну ты даешь, а? Насчет трудных я понял, у тебя же корочки есть, ты в клубе школьников два года пахала. А про грант, ну ты…
- Оум, отзынь, – интеллигентно прервал его Димка, аккуратно беря Ингу под локоток, – Инга Михална, насчет завтра, и вообще, я вот что подумал…
- Подожди, – не сдался Олега, – мам? Так насчет гранта… так это же правда?
- Олега, – она, наконец, засмеялась, и оглянулась, беспокоясь за Нюху, – я когда врала-то? Есть он, пришли документы в июне, да разве ж успеешь тебе рассказать новости.
Слушая Димку, пошла к столику, где рядом с Нюхой уже заседали три поклонника, рассказывая ей всякое. Олега шел позади, хлопая себя руками по бокам. Оглядывал слушателей. Задирал подбородок. Гордился.
- Инга Михална, – не унимался Димка, прыгая рядом и топыря локти, чтоб не мешали идущие, – я вот что придумал, надо слайд-шоу, с фотками, ну наше, чтоб все – пески, море там. С вашего ж сайта, с прогулками. А текстовки и музычку я наложу. Будет, значит, сперва музон, танцульки, потом хоба – слайды, рассказ. И опять. Ну, реально ж будет круто!
- Будет, – согласилась Инга, сгоняя поклонника Нюхи и падая на легкий стульчик, – а поесть у вас найдется? Я, между прочим, от Гордеева борща убежала к вашим проблемам.
- Теперь нашим, – важно ответил Димка, – общим вот.
- Спасители мира, – умилилась Инга, – я вас всех люблю. Главное, не набухайтесь на радостях, а то будет мне стыдно. Перед титановой Лилей и каменным ее папой.
- О-о-о, – сказала Нюха, вертясь на коленках Олеги, – о-о-о, вы были дракон! Вы победили эту, со стержнями. А я бы никогда. Вы такая чудесная. Почти как Олежка.
Перед Ингой возникла пластиковая тарелка с сосисками и нарезанным хлебом. Кусая, она вздохнула. Вот тебе Михайлова еще одна жизнь, не думала, не гадала, возись теперь с ними. Молодыми и классными. И как же славно, что случились в твоей жизни те два года в окраинном клубе, где собирались дурака валять уличные подростки. И плакала, и злилась и отчаивалась. Но по сравнению с теми, эти – просто нежные скрипачи, и это хорошо и успокаивает.
Сумерки густели, зажигалась цветная панель, раскидывая по песку круги – зеленые, красные, слепящее-желтые. Пробегали по ним лазерные острые веера лучей, прыгали на черную воду, зажигая ее мерцающими бликами. Колонки тряслись, тумкая и пульсируя неожиданно старой, из ее молодости музыкой, что ожидаемо стала модной, выждав свои двадцать лет. И смеющиеся дети, изгибаясь и взмахивая руками, танцевали, крутились, прыгали и, хохоча, падали на песок.