Глава 82
Смерть в лесу
Как же это? Как? Как вышло?…
Кора застонала и попыталась повернуться. Кровь заполняла рот, а хотелось дышать, но голова застряла между камней прочно, и, слабо дернувшись, она смирилась и проглотила соленую жидкость. Затихла, глядя, как резные листья высоко-высоко чертят прозрачное утреннее небо. Бледное, ещё до Айны.
Левую ногу дёргало всю, так, что непонятно, где именно ушиб или что там ещё. А правая не болела. Будто её и нет вовсе. Кора испугалась, снова дёрнула головой. Рот опять наполнился кровью, и она, сглатывая, заплакала. Слёзы щипали израненное лицо, и высокие листья в небе расплылись.
Тенькнула утренняя птица. За ней ещё одна. Затрещала вдалеке воровайка, пролетая среди веток и посматривая бусинами глаз, чьё бы гнездо разорить? Клам-клам-кламм… – затоковал совсем недалеко лесной барабанщик, и Кора вспомнила: в детстве они становились в кружок, заложив руки за спину, кланялись по очереди всё быстрее и быстрее, хором говоря считалочку: «клам-клам, стучи в свой клам, кто проиграет, с того кожу сдирают…»
Клам токовал близко, Кора слышала, как шуршит лесная подстилка под его лапами. И вдруг забеспокоилась: на лапах у него когти – рвать падаль. А клюв короткий, но острый, как нож вождя. Вождя…
Она застонала. Клам шуршал, топал и совсем не боялся того, что она дёргается. Ей казалось: сильно размётывая листья и сухие ветки. Но кламу было видно, что лежит на небольшой каменной осыпи тело, по которому время от времени пробегает дрожь. Клам был сыт и ходил кругами, ожидая, когда добыча стихнет совсем и можно будет забросать её мусором, чтобы наведаться на следующий день.
Слёзы текли на брови и дальше, на лоб, щекоча корни волос, и Кора поняла, что лежит вниз головой. Сморгнув, попыталась снова увидеть листья, чтобы не пропустить, когда небо закроет толстый клюв падальщика, который может раздробить даже кости, но вместо этого через мутную пелену увидела раскосые глаза, следящие за ней с горячим любопытством. И высокий силуэт, маячивший поверх черноволосой макушки.
– А… а… – разлепив окровавленные губы, вскрикнула коротко и зажмурилась. Но картинка не ушла, и Кора поняла – она в её памяти. Воспоминание, как острый клюв клама, больно тюкнуло висок. И ещё раз, другое, и ещё раз…
– Корути, свет мой, мальчик мой! – наступала на юбку, наконец, подхватила её выше пояса, скомкав, прижала к бокам – так и бежала, а ветки хлестали голые бёдра и цепляли кожаный ремешок с тайным кисетиком, который женщины носили под юбками.
Лес был прозрачен в вечерних сумерках, птицы уже смолкали. Голос Коры вспархивал, летел среди веток далеко, и на бегу она радовалась – сын услышит. Она несёт весть! Корути – вождь! Не зря просила и молилась Владыкам, не зря днём и ночью думала только про одно. А если очень сильно хотеть, то сбудется, надо только – очень сильно. Как она.
– А никто… так… не… – шептала, перескакивая с корня на корень, почти сваливаясь в маленький распадок. Внизу, повертев головой, крикнула ещё и полезла по противоположному склону вверх. Ноги соскальзывали с круглых камней, но пальцы цепко хватали корни и основания кустиков. Кора подтягивалась на руках и лезла быстро, как лесная обезьяна.
Наверху встала, отдышавшись, снова закричала во все стороны светлой рощи плакунов. Плакуны тут росли высокие, стволы держали прямо, нагибали только макушки с длинными тонкими ветками – до самой земли. Ветер бродил, трогая узкие листья, и казалось, вся роща покачивает опущенными головами, жалуясь и грустя. Кора, притихнув, слушала. Издалека донесся женский смех. И нахмурившись, она пошла на него.
Сын лежал на охапке мягкой травы у большого ствола, над которым ветки сплели подобие навеса. Кора стояла и смотрела на его узкую спину и широкие плечи, на зад, по которому когда-то шлёпала, подкидывая голого малыша на руках. На длинные ноги, упёршиеся в корень, чтобы удобнее было двигаться, наваливаясь на лежащую под ним женщину. По бокам мальчика – круглые колени, как коричневые чашки, отмытые до блеска.
– Корути…
От неожиданности мальчик свалился и, ударившись о корень, выставил перед собой руки, защищаясь. Варайя приподнялась на локтях и, увидев старуху, досадливо рассмеялась. Медленно сводила колени, глядя с насмешкой. И даже не села, подложила руку под голову и лежала голая, рассматривая шатер из веток над собой.
– Чего тебе? Твою голову расклевали птицы?
– Корути!
Он выскочил на открытое место и, сузив глаза, толкнул мать в грудь.
– Ты… что ты ходишь за мной? Старая тварь…
– Мальчик… важное, надо, – она смотрела умоляюще, стараясь не видеть, как большой смуглой ящерицей лежит позади её сына беспутная Варайя.
– Что?
– Тайное…
Корути нагнулся и подхватил с земли свою повязку, накрутил и, затягивая, оскалился:
– Нет. Раз вынюхала и позоришь меня, то и знай: нет тайн от Варайи. Говори и иди.
– Нет! Тебе только…
Варайя села и, откинув на спину кольца чёрных волос, подтянула колени, обхватывая их красивыми руками. Глянула на старуху остро. Корути схватил надломленную низкую ветку и дёрнул, отрывая.
– Я тебе по спине… сейчас. Говори!
И Кора, глядя в узкие злые глаза, заговорила, проглатывая слова и торопясь. Рассказала, как украли Ладда-Ху и вождь собрался уйти. Ждёт теперь, когда она приведёт своего сына, чтобы отдать ему свой народ, своих детей.
– Ты, ты вождь, мой Корути!
И замолчала, когда он рассмеялся, надвигаясь на неё с занесенной дла удара веткой.
– Я знал, что ты безумна, старуха!
Кора, отступая, упала и закрылась дрожащими руками. Из-под ладоней потекли слёзы.
– Подожди, малыш, – Варайя цепко смотрела на старую женщину, её дрожащие плечи и поднятые локти, – она не врёт.
И перевела оценивающий взгляд на Корути.
– Что?
Варайя встала, держа в руке тайку. Закалывая складки на плече, отрывисто сказала:
– Пойдём, пойдём в деревню. Там будет видно…
А потом обе шли молча, еле поспевая за рассерженным мальчиком, и косились друг на друга. После всё смешалось в голове у Коры. Крики на площади, фигура Мененеса, облитая светом костров, и его торопливые громовые слова. Её сын, сидящий на медовых шкурах, красивые жёны, склоняющиеся перед ним в поклонах. И – нестройный шум пиршества, всё более разнузданного, когда, после настороженного молчания толпы, Корути встал, выкрикивая, что праздник будет продолжаться, пока не кончится вино в бочках, выкаченных из чуланов огромного дома Мененеса.
Варайя сидела по правую руку Корути на маленькой скамье Ладда-Хи, выдвинув её вперёд, на ней уже была богатая праздничная тайка, и чёрные волосы схвачены обручем с яркими перьями.
… А потом Кора очутилась перед домом Меру, тёмным и пустым. Одна. Потому что теперь ей можно, она мать светлого вождя племени и должна заботиться о том, чтобы не пропали странные Вещи. И прочее добро.
– Клам, кламмм, – ударило почти в ухо, и Кора, застонав, пошарила рукой, уцепила сухую ветку. Слабо махнула, разбрасывая маленькие камни. Шаги падальщика удалялись, и она уронила руку.
Что там случилось, в доме? Ей пришлось зажечь маленький светильник, и она рылась в сундуках, выбрасывая красивые ткани и плетёные корзинки, гладкие чаши и мешочки с бусинами. Всё это теперь её, надо бы только спрятать, утащить, забросать ветошью, чтобы никто у неё не забрал…
И, вспомнив, застонала. Варайя! Жаба, мерзкая ящерица с вечно растопыренными ногами! Оказалась за её спиной и ударила Кору миской. Наступала, заслоняя свет, и шипела угрозы:
– Ты жадная старая обезьяна… Нет тут твоего, всё – моё. Я – жена, а ты мать, а ты знаешь, что делают с матерями, когда они выжили из ума!
– Нет! – Кора схватила топорик и замахнулась на подлую девку. – Я… я не такая! Я другая для своего сына! Он… он меня любит.
Варайя расхохоталась, откидывая плечи, и пламя запрыгало по узорам на подоле.
– Да он сам послал меня. Ты – старуха! Зачем ты?
Вырвала у Коры топорик и замахнулась.
Кламм, сказало каменное лезвие, раздробив раковины на крышке сундука. И Кора поняла – не врёт.
…Бежали без троп, продираясь через мелколесье, и молодой сильной Варайе было легче, потому что Кора первая принимала на себя хлещущие удары веток. Оглянувшись единожды, старуха увидела, что женщина скинула длинную тайку, и Еэнн светит, любуясь, как мелькают её круглые бёдра и сильные ноги. И, попав в каменный лесок, Кора поняла: ей не убежать. Упала, поднимая руки, и стала кричать хриплым сорванным голосом мольбы небесному охотнику, чтоб защитил – закрыл белый глаз и спрятал её.
Но время дождей ушло, как было от времени до времени и через время, – ни одной тучки на усыпанном звёздами небе. И Варайя, стоя над ней, подняла обеими руками топорик, открыв тёмные подмышки, и опустила его на бедную голову Коры. Присела, жадно глядя в свете Еэнна, как чёрная кровь натекает на растрёпанные волосы. И, улетая в небытие, Кора увидела за её спиной высокую фигуру своего сына.
– Мой сын… – шептала, глядя, как небо наливается яркой синевой. Наверное, по лесной подстилке уже ползут утренние тени, и вся деревня спит, сморенная великим пиром. А ей – только ветки над головой и шуршание мусора под ногами кламов, раздающееся отовсюду.
– Хочу про-клянуть теб-бя…
Слёзы текли по опухшему лицу, заливая корни волос и пробитый череп, а над раной уже толклись дневные мушки.
– Не могу…
– Но ты… ты… жаба… будь проклята, будь, будь!!!
Несколько скрытых в зарослях змей подняли головы, создавая необходимую для передачи данных невидимую конструкцию. Ближние, уставив на умирающую Кору развёрстые пасти, поглощали бессильную и от того ещё более мощную её ненависть. Средние, ожидающие у перехода на тайные тропы, слушали, принимая, и передавали дальше. И сократившись, запульсировал в нижних пещерах неспящий мозг.
– Аа-шши низка… уровень чрезмерен… тело не подлежит восстановлению. Оптимум – пища… без перехода… на месте…
– Ахашшш.
Укладывая на плоских головах чешуи, собиратели сомкнули пасти и устремились к дрожащему телу.
Кламы, недовольно крича, тяжело порхнули на нижние ветки, сели, покачиваясь и ожидая.