Глава 80
Пленники Эдема

– Так повелось от Великого Ахашша…
– Ахашша…
– Жизнь важнее смерти, всегда…
– Всегда…
– Служение жизни – удел всех…
– Всех-х-х…
Открыть глаза… Входящий через мутную щель, зарешёченную мокрыми ресницами, красный, как сукровица, свет резал глазные яблоки. Но мерный голос, вторящий себе эхом, протекая в уши, пугал, и нужно было видеть, кто говорит.
Шевельнуть рукой, чтоб заслониться ладонью от света, и всё-таки открыть глаза… В запястьях затлел медленный огонь, горячей плесенью съедающей кожу. И было страшно, что нельзя повернуть голову и увидеть, не обнажилась ли кость от едкой боли.
Двинуть ногами… Нащупать ступнёй пол и убежать, пусть на четвереньках, не обращая внимания на боль в запястьях. Но щиколотки мёртво стиснуты, не повернуться…

Женское тело выгнулось, схваченное зажимами и, задрожав, упало на сплетённую из стальных прутьев решётку. Снова поднялось, отрывая лопатки и дёргая сомкнутыми коленями. Мерный голос, повторявший непонятные фразы, смолк, и только шипение заполняло огромное пространство.
Найя упала спиной на решётку и замерла. Лежа тихо, мысленно ощупывала свое тело, напрягая одну за одной мышцы. Горло схвачено, и не повернуть голову. Через живот захлёстнуто жёстким. Колени стянуты холодным захватом, и щиколотки как приколочены.
«Надо спокойно… спк..но», – сердце сорвалось, и она снова забилась, пытаясь закричать, и, наконец, резко открыла слезящиеся глаза. Чёрные круги, сомкнутые друг с другом, наплывали на лицо. Она не сразу поняла, что это высокий потолок, и смотрела, как смотрят в разрытую ночную землю, темнота которой издырявлена ещё большей. Слёзы, намочив ресницы, рассекали увиденное мокрыми радужными лучиками.
– А-аа, – попытка крикнуть кинула в мозг ещё одну горсть паники, как жирную землю на деревянную крышку, – рот не закрывался.
Лихорадочно водила глазами, стараясь разглядеть, что по бокам, но только чёрные провалы нависали, будто впитывая источаемый телом ужас. И то становилось громче, то стихало неумолчное шипение. Ей казалось: дыры на потолке жадно высасывают её. А она не может… Ничего не может!..
– А-а-а… – снова сказала занемевшим горлом и, вздрогнув, затаилась. Потому что звук шёл не только от неё. Со всех сторон, подкладкой шипению, справа и слева, за головой кто-то пытался кричать.
И, поняв, что не одна, Найя обмякла. Закрывая глаза, застыла, внутри себя свернувшись в клубок и сунув ладони между сжатых колен.
«Так… да…». Не открывая глаз, прослеживала, как улеглось её воображаемое тело, и, чтобы не дёргаться на каждый глухой стон, мысленно заткнула себе уши, залила их воском.
«Ты лежала так. Уже лежала… В клинике, под наркозом, когда кусок твоей жизни прошёл без тебя… В сторожке, когда никто не смог помочь… Ты… Ничего нового, ты… Ничего, кроме смерти. А её ещё нет…»
Утыкаясь лицом в грудь, ощущала, как натягивается кожа на спине и лопатках. Как давят колени на сложенные ладони. И ладони прижаты и греют друг друга. Волосы рассыпались, щекоча нос, она отметила – снова длинные. И погладив себя взглядом, накинув его, как мать набрасывает одеяло на спящего ребенка, остановила в себе всё.
«Долго не дадут…так…». Шипение пульсировало, будто на концах звука – тонкие медленные щупальца, исследующие, что она делает. «…Думать быстро, внутри», – и она взяла время за растрёпанные концы, потянула, как тянут широкую резинку, опасаясь отпустить, чтоб не хлопнуло по пальцам.
«Держать, пока смогу…»
И тогда, вкладываясь в растянутое время, пришли мысли, неторопливые, как цапли на вечерней реке.
Найя лежала, раскинув руки, и лицо её тонуло в пене розовых лепестков. Ажурный обруч поперек талии казался изысканным украшением, и такими же украшениями схватывали щиколотки массивные браслеты. Тиара из бронзовых листьев и завитков, прижимающая светлые волосы, скрывала рану от удара Оннали. Глаза смотрели перед собой с мирным и спокойным выражением сладко спящего человека.

Открывая дверь студии, Витька захотел сильно-сильно, чтоб там было пустынно и тихо, как бывало всегда, когда он уходил последним, щёлкнув выключателем на стене. Но сад, полный огромных цветов-колыбелей, ждал его, освещённый мягким живым светом расставленных по углам ламп. Шёпот и шелесты беспрерывно втекали в уши, и он опустил поднятую к выключателю руку, прислушиваясь и смотря.
В месиве ярких изогнутых плоскостей – белых, голубых, нежно-жёлтых и светло-алых, разбавленных упругими купами зелени – кругом были люди. В большинстве – женщины и девушки, лежащие, сидящие, откинувшись на спину, или свернувшиеся клубком, с ногами, подтянутыми к животу. Шёпот не стал понятнее, в нём не было человеческих слов. Укрытое яркими пятнами, что-то шуршало и посвистывало, шевеля тени.
Витька искал Аглаю и не видел её посреди смуглых тел. А потом, наткнувшись взглядом на более светлое, подался вперед. И узнал.
– Лада? Ты?
Медленно поворачивалась станина, пронося перед глазами ярко освещённое лицо лежащей и вольно кинутые в стороны руки, а ноги, сомкнувшись, чуть согнутые в коленях, показывали узкие ступни и щиколотки, украшенные витыми браслетами. Она не смотрела на него, не узнавала, о чём-то задумавшись. И вскоре ему стал виден лишь светлый затылок с разбросанными вьющимися волосами.
Он вспомнил снимок, сделанный неизвестно как, и она на нём, словно набегавшись, кинулась навзничь, рассыпав короткие кудрявые пряди. Глядела с улыбкой в карих глазах. А тут только что – была ли улыбка? Не успел заметить…
Он подходил ближе к самой границе света. И на каждом лице виделась ему тень улыбки, пламенем свечи, что исчезает на расстоянии. Блестели витые браслеты на щиколотках и запястьях, короткие подолы открывали колени.
И, отцепляя взгляд от множества ярких пятен, поднял голову и глянул на дальнюю стену. Там, рядом с дверью в подсобку, висела Аглая в растянутых петлях змеиных хвостов. Расписной жгут перетягивал её горло, заставляя смотреть поверх голов, под самый потолок.
– На… На-дя…
Лежащая в цветке ниже повисших ступней девушки Ноа глядела, как он ломится через границу в освещённое пространство – мухой в стекло. И не может пробиться.
– Там… там, тебе быть там, мастер… – рот её открывался, показывая розовую глотку и мелькающий черной плёткой язык. И шипение силилось превратиться в слова, понятные его горю.

…Игрушечный мир, в котором нарушены связи и люди живут понарошку. Нет металла, но есть Странные Вещи. Нет домашнего зверья для бескорыстной любви и нет милосердия, которое совершается просто так. Но есть размеренная сытая жизнь с нужным количеством риска и опасностей, с отрегулированным размножением и любовью, потому что она – нужна. Как нужен страх, отчаяние, тоска, которые вызываются намеренно. Нет транспорта, и никому не нужно идти из деревни в деревню, никому не интересно, что там происходит. Но есть тропы, ведущие туда, куда надо не людям. Владыкам. Тем, чей знак у неё на плече превратился в оживающую змею. Что-то знал о них мастер Акут, когда, напоив её сонной травой, резал плечо, отрывая от мяса татуированную картинку. Мастер. Акут!
Воспоминание ударило, и Найя мысленно прижала себя огромной упругой ладонью, – не двигаться, не выпасть из течения, которое создала сама, не вспоминать. Пока не вспоминать…
… От времени до времени и через время расписан каждый шаг и каждое действие, каждый день в календаре обыденности зовёт делать своё. Жизнь наполнена под завязку делами, не требующими мыслей.И время от времени девочки и женщины или дети уходят по тропам, на которые их заманили. А за ними уходят мужчины, которых привязали к ним заранее. Привязали. …Им, этим, нужны те, кто любит. Нужен маленький Мерути, готовый пойти на край света за своей сестрой. Что же тут творится?
Её неподвижность перестала устраивать ту реальность, в которой Найя лежала навзничь, растянутая на жестких прутьях. Шипение изменилось, усиливаясь волнами, и, вибрируя под спиной, ложе двинулось. Плавно отпустив концы времени, Найя открыла глаза ещё сонно, отходя от пребывания внутри себя, глядя, как смещаются в сторону и вверх чёрные провалы в потолке. Проплыла перед глазами неровная стена в блестящих потеках, клочки полупрозрачной зелени, тающие на глазах. Заболели ноги, в которые потекла кровь. И, совершив плавный поворот, её станина оказалась стоймя повёрнутой к центру большого зала.
Замерло шипение, будто выжидая и боясь пропустить. Но, поговорив с собой внутренней, сейчас Найя просто обвела взглядом укреплённые на валунах и во впадинах стальные станины и распятых на них людей. Глухие стоны шли из полуоткрытых ртов, распяленных захватами. Дергались привязанные тела и снова замирали. Запах крови, пота и мускуса лежал слоями, как лежит дым без ветра.
«А вот и место, за которое… дрались две глупые…», – перед ней, отчаянно глядя тёмными глазами, содрогалась и замирала Оннали на возвышении, которое недавно было увенчано прекрасным цветком. «Вот наш рай… и в нём полно змей…»