Глава 63
Оннали уходит
Ей снова снился самый прекрасный сон из виденных. Город в лесу. В нём маленькие радуги висели на листьях, как разноцветные бусы, мышеловы, мерцая голубым мехом, разговаривали человеческими голосами, а птичики пели так звонко, что на глазах её появлялись слёзы, делая мир ещё ярче и радужней. Радуги, дрожа, переливались, соскальзывали с крыш, текли рядом с ней, поднимая плоские головы с мудрыми глазами цвета морской смолы, и Оннали, смеясь, опускала руку, чтобы почувствовать ладонью прикосновение радуг. Расцветали на деревьях посреди жёлтых стен цветы – огромные и пышные, как белые озёрные птицы с кудрявым пером. Рассказать бы всем, как тут! Она хотела позвать маму и отца, но у них множество дел: Айна выходит смотреть, всё ли в порядке, и мама весь день будет хлопотать в доме и во дворе, следя за уходящей водой; отец, рука которого уже хорошо зажила, вынесет к плетню свои ловчие сети и дедушкино копьё, сядет проверять стрелы, натягивать тетиву на большой лук. И все будут готовиться к празднику.
Надо позвать Мерути, решила она. И позвала, просыпаясь. Открыла глаза в полумрак и замерла, ощущая ладонью прохладную плоскую голову.
– Мерути, – повторила в тишину, тихо садясь на постели. Брат не отозвался, она слышала, как он сопит и время от времени бормочет во сне. И снова в её руке шевельнулось, тыкаясь, как маленький щенок. В комнатке не было темноты, из щелей, покачиваясь в бледном свете стоящего в зените Еэнна, плыли зелёные светляки, и Оннали засмеялась. Они пришли, как приходят каждый год к тем, кто проснулся ночью, чтобы сказать без слов – время дождей подошло к концу. Утром яркий лес закивает мокрой листвой, роняя с веток множество капель. И на них будут радуги.
Она посмотрела вниз, на свою руку. И ни капельки не удивилась, увидев устроившуюся в ладони расписную змеиную голову. Проследила глазами за извивами длинного тела, улёгшегося кольцами на постели.
– Ты пришла ко мне?
– Приш-шла…
– Из города? Ты очень красивая…
Змея скользила по её ноге и бедру. Оннали жмурилась от удовольствия. Она знала, знала, что это будет вот так – мягко и радостно, так же, как бывало очень давно, до неё, до нынешних времен. Откуда взялось это знание? Оно просто приснилось, предположила, поворачиваясь, чтобы змее было удобнее скользить по телу.
– Город ждёт тебя, Оннали, – голос шелестел в голове, ласково щекоча виски изнутри, – нам пора, Оннали, ты идёшь? Ш-шь?
– Я не могу до утра, – прошептала она гостье, подставляя вторую руку и переливая длинное скользящее тулово из одной ладони в другую, – вход закрыт оберегом до самой Айны, потому что – Еэнн, первая его ночь с нами.
Тело змеи заскользило от рук и постели, охватывая запястье девочки кончиком хвоста.
– Чуш-шь, пус-стяки, Оннали. Иди…
– Ой, – светляки, покачиваясь, осветили дырку в стене среди раскиданного хлама. Оннали засмеялась, увидев. Какой хороший у неё брат: позаботился, чтоб можно было выйти!
– Тиш-ше…
– Да, да. И Мерути придёт? Со своей лашаттой?
– Он ждёт тебя, – повторила змея, свиваясь кольцом возле дыры и вытягивая голову на напряжённо стоящем тулове.
Оннали нашарила лежащую в изголовье праздничную тайку и, встав, обернулась в неё, закалывая нарядными деревянными шпильками. Встав на четвереньки, полезла в узкое отверстие, бережно придерживая тайку рукой и нагибая голову, чтоб не цепляться волосами за жерди. Змея плавно скользнула следом.
В родительской спальне Меру проснулся резко и тяжело. Может быть, упала с дерева сухая ветка… Он лежал и смотрел на водоворот пограничных светляков под балками крыши. По их валкому ходу было видно, откуда идут тихие сквозняки, неощутимые телом. Сколько раз во взрослой жизни просыпался Меру в первую ночь Еэнна смотреть на шествие зеленого света? И всё время рядом была его Онна. Совсем молодая, спящая, разметав руки, и её колено давило ему поясницу, а он не хотел повернуться, терпел. И потом лежащая на спине с запрокинутым, как во время любви, подбородком, с горой живота. Меру клал руку на её огромный живот и слушал ладонью, как там внутри бьёт пяткой его сын. После не выдерживал, поворачивал неуклюжую Онну к себе спиной и входил, придерживая живот руками. А поверх, меняя путь от каждого его движения, плыли светляки и освещали нос Онны, закрытые глаза Онны, волосы Онны.
Он сморщился. Завтра вода начнет уходить в реку и откроются тропы. И что же ему, самому лучшему охотнику? Бегать за женой и дочерью, хватая их за подолы? А кто поведёт мужчин на первую охоту в новом лесу?
Меру следил за танцем светляков и вдруг замолчал внутри, как на охоте, сосредоточился на том, что перед ним. Зеленые зыбкие огни выстраивались непривычной дорожкой, толпились у балки и обтекали её. Тускнея под крышей, ускользали в щели. Туда им и дорога. Но никогда раньше они не выбирали себе такого пути.
«В твоем доме в первую ночь Еэнна, охотник, открыта дверь»…
Меру поднялся тихо, будто он растущее в лесу дерево. Неслышно подошел к дверному проёму спальни и встал за плотным занавесом. Разленившийся за время дождей слух не хотел ловить крошечных звуков, и Меру злился, напрягая мозг. Что там, правда ли шевельнулось, перекатилось, зашуршало? Или это просто дети спят?
Он старался не думать, почему не идёт из спальни в свой дом, знакомый ему до последнего колышка в стене. Наконец, почти перестав дышать, услышал. Тихо говорила с кем-то его дочь. Засмеялась, спрашивая. «Наверное, шепчутся с братом», – сказал себе Меру. Но оглянулся – светляки за его спиной продолжали собираться возле балки, закручиваясь.
Тогда охотник приподнял край занавеси и вышел к потухшему очагу. Вдоль стены прокрался к двери в комнатку детей. И встал сбоку, стараясь дыханием не шевелить отошедший край занавеса. Оннали уже не говорила. Слышались тихие шаги, звук от передвигания по полу небольших предметов. Вот стукнула чем-то, ойкнула, еле слышно рассмеялась. И снова только дыхание осталось в его ушах.
Он качнулся к двери, не отрывая от пола широких ступней. Пальцем поддевая край занавеси, медленно отвёл, одновременно стараясь сразу острить взгляд по свету комнатки. И увидел, как исчезает в разобранной стене край яркой тайки. Что-то шевельнулось рядом с мелькнувшей ногой дочери, и Меру сглотнул, увидев стоящую на длинном тулове змею. Покачивая плоской головой, змея рассматривала его неподвижными глазами. Открыла и закрыла пасть, мелькая плёткой языка, еле видной в полумраке. Не торопясь, стекла к полу, сворачиваясь кольцами, и устремилась за девочкой в неровную черноту дыры.
Меру открыл пересохший рот, чтобы крикнуть. На ватных ногах вошёл в детскую, путаясь плечом в занавеске. Краем глаза увидел спящего сына. Нагнулся к дыре и понял: туда ему не пролезть, придётся разламывать стену. И, выпрямившись, прислонился к небольшому окошку, затянутому частой решеткой из звериных жил. Через мутные клетки увидел красный силуэт Оннали и вокруг неё – змеиные тулова, скользящие по отсыревшему дереву мостков. Вились вокруг босых ног, стояли, касаясь опущенных рук, переливались через кривые перила к воде и снова появлялись на плотно сбитых жердях. Охотник вцепился руками в край окна и закрыл глаза. В его голове снова возникла Онна. Лежала, раскинув руки, белея нежной кожей у локтей и под грудью, вольно разомкнув ноги с полными длинными бедрами. Его женщина. В которую он сотни раз входил, как нож входит в мякоть спелого плода, разваливая его надвое.
Открыл глаза. Стоявшая в ночи Оннали, дочь охотника Меру, обернулась, движением матери запахивая тайку на груди. Посмотрела в частый перёплет окошка, но не увидела ничего. Улыбнулась, опуская руку с раскрытой ладонью, и пошла от дома. Меру, содрогаясь, увидел, как скользнула в ладонь плоская голова ползущей следом змеи.
Ноги его были где-то там, далеко внизу, когда шел обратно, еле переступая, и он не чувствовал их.
– Где ты был, муж мой, мой корень, стебель моей травы? – Онна, не открывая глаз, прижалась к его плечу. – Всё в порядке?
– Пил воду. Всё… хорошо.
Она задышала ровно так и не проснувшись. А Меру услышал, как его сын, оставшийся в спальне один, без сестры, пробормотал что-то во сне. И, повернув к себе жену, Меру снова, как уже и в начале этой ночи, раскрыл её и вошел. Зажмурившись, будто прятался от света Еэнна, от мыслей о сделанном выборе. На мгновение увидел свою мать в тот день, когда сговорили за него Онну, и услышал снова её слова «много детей сможет родить тебе эта женщина». Много… Они ещё молоды, и его жена, сможет… родить… ещё детей.
Онна, не открывая глаз, двигалась под его руками, держась за широкие плечи мужа. И женское лицо в рассеянном зеленоватом свете стало совсем молодым. Как лицо её дочери…
Почти одновременно с грудным вскриком Онны на другом конце деревни в изукрашенной шкурами лесных котов спальне проснулся Мененес. Он не слышал того, что делалось в хижине Меру и на мостках вокруг неё. Просто с каждой ночью сон вождя становился всё короче, а мысли кусались степными хорьками. Просыпаясь, Мененес не пошевелился. Открыл глаза и стал смотреть в полумрак, разбелённый ночным светом, даже руку не убрал с мерно дышащей груди. Думал о главном охотнике, о Меру, отдавшем женщин. Недавние мысли о Терике и Терали, первой жене и первой дочери, уже стали прошлым. Вождь – сильный, он смог прогнать воспоминания, что только прикидывались мыслями, а на самом деле просто ходили по кругу, больно кусая и наводя на него слабость, недостойную мужчины. Но Меру беспокоил его. Трус не мог стать лучшим, думал Мененес. А смелый не отдал бы женщин. Так кто он сейчас, его главный охотник? И что он сделает? Два круга Еэнна – немалое время для того, чтобы принять решение. Каким оно будет?
Слабость может превратиться в силу, думал Мененес, глядя на тонкие полосы света, чертящие крышу. Так же, как раненый зверь бросается и умирает на копьях, но не один, а забрав с собой одного или двух сильных мужчин, так и слабый может стать сильным, хоть бы и на время одного поступка. А сильный… может стать слабым.
Мененес погладил рукой широкую грудь и прислушался, не болит ли спина. Настой, сделанный Беритой, помог. Ладда-Ха, притворно ругая за непослушание, втирала чёрную воду в его большую спину и смеялась, когда, опуская голову, подчинялся ей. Вот и он, сильный, сам нашел свою слабость, приведя в дом девочку с широким ртом, всегда готовым для смеха. Хотя бы она не любила его! Он мог бы брать её, как брал всех своих жён, подчиняя, по праву вождя. Не обижая, ценя за женские стати. Но она его любит. И он сам… А ещё её желание, сказанное Еэнну в ночь на озере. Глупая Ладда-Ха рассказала Небесному Охотнику про их любовь. И лежит теперь рядом, дышит тихо-тихо. Живот вырос, – стала похожей на лесного ленивца, что переваливается, торопясь вернуться на дерево. Но всё ещё бегает быстро, поддерживая спереди тайку руками. А он всякий раз стирает со лба пот страха, что споткнётся и упадёт…
Сила превращается в слабость. Слабость – в силу. Середины нет. И всего вокруг по два, как голова и хвост. Хорошее прицеплено к плохому, светлое к тёмному, мокрое к сухому. Что прицеплено к его счастью?
Мененес отодвинулся от жены и сел на постели. Прислушался. За узкой дверью, через коридор, в просторной женской комнате спали его жёны. Мененес привык к дыханию вразнобой, словам, сказанным через сон, и к шевелению тел в тишине ночи. Звуки большого дома не мешали ему, как не мешает уханье ночной птицы, шелест дождя и шорохи среди деревьев. Но мысли его, казалось, кричали громче ночных птиц.
В эти дожди многое шло не так. Жена Акута не ушла в озеро. И спасла мальчика. Значит, уговор с Владыками нарушен. Не полностью, но вот проходит последняя ночь дождей, а Мененес не отдал обещанного. Ребёнок и две женщины. К тем, что исчезли во время урагана и упали с мостков в долгие дожди. Конечно, откроются тропы, и Владыки сами возьмут себе то, что выберут. Но как они поступят с вождём? И как узнать их решение? Он мог бы объяснить, что из-за этой белой женщины, слишком худой, чтоб быть настоящей желанной женой, из-за неё все идет наперекосяк, но Мененес всё исправит! Но из тёмного угла нарисованный дрожащими огнями светляков вдруг зыбким силуэтом выступил Меру с вывернутой рукой, и вождь, вздрогнув, подумал, что они ведь… они могут и его… приказать ему отдать Ладда-Ху!
Плашмя ударил себя ладонью по виску, и светляки рассыпались от движения воздуха, Меру исчез в темноте. Лучше не искать встречи, не слушать того, что могут повелеть. Пусть приходят сами и пусть скажут так, чтоб сказанное не пришлось толковать. Нет! Пусть не приходят и ничего не говорят Мененесу!
Он хотел встать, подойти к окну, забранному плетёной решёткой из тонких веток, но оттуда кривил белое лицо Большой охотник, и Мененес отвернулся. Снова лёг, стараясь не беспокоить жену, но она сама придвинулась, утыкая лицо под его руку. Гладя мягкие волосы, вождь думал о том, что есть тропы, на которых хорошее с каждым шагом превращается в плохое, и как узнать, где нужно остановиться? И ещё подумал, проваливаясь в черную воду сна: быть самым большим не всегда хорошо, вот и не к кому – за помощью и советом…