— Скажи, Витя, у тебя в детстве были любимые игрушки елочные?
— Конечно.
— Расскажешь?
Витька улыбнулся. Вспомнил, как за две недели до праздника ходил за мамой, вздыхал. Демонстративно с утра отрывал листок календаря, висящего на кухонной стенке. А мама делала вид, что не замечает и тогда вступалась бабушка.
— Не мучий дитя, — говорила, — пусть дед слазит на антресоль и достанет.
— Мама, еще до праздника столько, ведь снова побьет!
— Всех не побьет. И он мальчик бережный. Да, Витенька?
Витька кивал, хотя и знал, что какую-то из новых, дешевеньких и дурацких, разобьет, немножко специально, потому что давленые осколочки, приклеенные на картонную полумаску с резинкой, дивно сверкали. Маску просила Лилька. А еще этот «хруп» со стеклянным шепотом, когда шарик в шершавых пупырышках долетает до пола…

Дед, докурив «Ватру», сминал в тусклой пепельнице бычок и лез, стоя на табурете, на антресоль в коридоре. Долго шуршал, чертыхался, попутно что-то там поправлял и перетаскивал с места на место, пока Витька изнемогал, стоя рядом с поднятыми руками. И принимал, поддерживая, большой чемодан с облезлыми углами, перевязанный цветным пояском от старого халата. Вдвоем уносили чемодан в полутемную большую гостиную и на диване открывали крышку. В гнездах из посеревшей ваты и лоскутов лежали знакомые шары и сосульки, в углу свернулась колючим клубком электрическая гирлянда с пластмассовыми дурацкими солнышками, месяцами и звездами, а Витька больше любил другую, бабкину еще, с голенькими лампочками густых цветов — темно-синими, бордовыми и оранжевыми. Она была на матерчатом проводе с растрепавшимися нитками и горела вкусно, сочно, маленькими яблочками среди сосновых длинных иголок.
— Были три шара и два больших колокольчика, — он гладил Марфу, тешил натруженные руки о шелковую шерсть. Лариса сидела напротив, без книжки, оперлась полной рукой на стол и смотрела внимательно.
— Два шара немецкие, матовые без блеска. Будто присыпаны пудрой. На одном по синей воде с белыми барашками пенок — лебеди по кругу, один за другим, трое их. Шеи изогнуты, тонкие, клювы красные и глазики черной маленькой точкой. Так хотелось глазик этот выпуклый сковырнуть. Но жалел птиц, и знал, бабушка расстроится. Это и гирлянда, еще из ее дома приехало. Много игрушек было, а остались вот только шары и колокольчики. На другом — домики в снегу и дети на санках. Красиво, но как-то без сказки. Или просто — чужая. Понимаешь?
— Да.
— А третий и колокольцы, это уже мое было, сердечное. Вишневого цвета и рисунок из фосфорной краски. Зигзаги и звезды. У колокольчиков на проволочке внутри стеклянная бусинка, качнешь и звенит тонко, как не отсюда. …В темноте на елке рисуночки светились зеленым. И казалось, висит не шар, а горсть звездочек в пустоте. Как маленький мир. Я ложился на все время, пока елка стояла, на диване в гостиной, переезжал туда вместе с постелью из своей комнаты. Это уже ритуал, обычай, не обсуждалось. И пока не засну, смотрел на эти в темноте звезды и зигзаги. Иногда вставал босиком, подходил наощупь и закручивал шарик на нитке, долго. И потом смотрел, как мир крутится в темноте, сперва быстро, а потом все медленнее. Они и сейчас у мамы в Киеве живут. Только один колокольчик разбился. Жалко.
— Жалко…
Витька рассмеялся.
— Я ведь их слегка попортил, не удержался. Сцарапал пару звездочек и несколько полосок, спрятал в спичечный коробок. Потом носил с собой в школу и мы туда смотрели одним глазом. Это не фосфор был, а знаешь такая штука, которой поплавки заправляют. Чтоб светила, надо сперва на свету подержать. Так что к утру звезды на шарике гасли.