Судовая роль – список, содержащий фамилии, имена и отчества лиц, составляющих экипаж, занимаемые ими должности, время назначения на судно. Является одним из судовых документов, предъявляемых капитаном при досмотре судна портовыми властями.
В дополнительный список судовой роли вносятся все пассажиры и родственники, прибывающие на судно в портах

Морской словарь

Глава 1

Ника и томная весна

Южный май пахнет белой акацией. А белая акация пахнет коленками, затянутыми в тонкие колготки. …Краешком мини-юбки, что натягивается при каждом шаге. А еще – тонкими шпильками легоньких туфелек.
Яркий вечер, с небом синим, как шелковая шаль, расшитая блестками, опускается на разомлевший город, знающий, некуда спешить – все равно впереди ничего, кроме лета. Неотменяемого. Отцветут тяжелые, смутно белеющие в теплой вечерней синеве гроздья цветов, и на смену им придет сладкий, солнечный запах серебристой дикой маслинки. Там – другое. Там яркий день, и в нем – крепкий загар, мокрые лямочки, скользящие по блестящей коричневой коже, песок, налипший на круглое бедро. Быстрые взгляды с лиц, зачерненных тенью, густой на фоне слепящего полудня. Там все уже в настоящем.
А запах белой акации только обещает. Он полон надежд.

Грустная Ника шла по гладким плиткам бесконечного тротуара, слушая, как цокают каблуки любимых туфель. Прекрасные туфельки. По случаю купленные, просто понравилось, что каблук не высок, но – лодочки. Бегай хоть целый день. А оказались – удачнее некуда. Скоро сносятся, где ж такие снова купить…
Небо синело все гуще, чернели неподвижные листья, запах акации кружил голову, будто молодое вино стекало с рельефных белых кистей. Ника опустила лицо и пошла быстрее. Цок-цок, цок-цок, говорили невысокие стройные каблучки, шурх-шурх, отзывалась узкая юбка, при каждом шаге приоткрывая колени.
Грустила Ника не из-за туфель. Полчаса назад поезд увез сына Женечку, отданного бабушке Клаве напрокат. Женечка сиротой не выглядел, солидно махал матери в запыленное окошко, а вот сама Ника именно так себя и чувствовала. Всю зиму ждала отпуска, мечтала, как поедут они с Никасом в маленький городок на берегу Азова, будут по песку бродить и целыми днями купаться. И всякое такое разное – романтическое и веселое, для двоих. Но весна пришла и почти закончилась, отпуск случился, и баба Клава, как договорились, забрала четырехлетнего Женечку. А вместо Никаса лежит на тумбочке в прихожей телеграмма «Буду июне зпт каботаж зпт не грусти целую тчк напишу каком порту встретить тчк Коля»
- Ты попроси, – догнал ее быстрый захлебывающийся от смеха шепот.
- Нет, ты.
- Ладно…
Цок-цок-цок, проговорили быстрые чужие каблучки, обгоняя.
- Женщина, а дайте сигарету?
Две девчонки, в полоборота, замерев в ожидании ответа, белые зубы в темноте, сверкают дешевые серьги огромными кольцами.
- Не курю, – хмуро ответила женщина Ника и те, будто такого ответа и ждали – цок-цок-цок: унеслись вперед, провожаемые светом желтых фонарей, поблескивающим на круглых маленьких попках. Из парка им навстречу бухала резкая музыка с бетонного круглого пятака, огороженного железными решетками.
Ника с печалью провела рукой по своей юбке – аккуратной, ровно по колено. Ну да, в свои пятнадцать Ника тоже мини-юбки шила из рукавов старого папиного пиджака, и как раз двух рукавов хватало. А теперь она – замужняя дама. Двадцать шесть, не кот начихал. Муж в рейсе. Отпуск пропал. Жизнь – кончилась… Хоть реви.
Сворачивая к своей пятиэтажке, шмыгнула, оглядываясь. И реветь негде, на лавках народ, балдеют от теплой весны и акаций. Дома – мама.

В прихожей, скидывая туфли, сумрачно покосилась на развернутую телеграмму. Перед зеркалом, заслоняя от Ники ее отражение, стояла мама. Опираясь пухлыми руками на тумбочку и, выпятив нижнюю губу, рассматривала, как легла новая помада.
- Веронка, – делая ударение на втором слоге, пропела дочери, – нормально уехали наши? Завтра рано вставать, на огород поедем.
- Не называй ты меня так, мам!
- У тебя красивое имя! – пропела Нина Петровна и аккуратно подвела помадой верхнюю губу, – ну ладно, буду звать, как положено – Ве-ро-ни-ка…
- Зови, как хочешь, – пробурчала дочь и, убредя в комнату, повалилась на диван, с тоской разглядывая поблескивающие на коленках колготки.
Абсолютно нечего делать. Дел конечно полно, но завтра первый день отпуска. Думала, пойдет встречать Никаса в порт или побежит брать билет и поедет в Бердянск, если его пароход придет туда. И Женьку увезли.
В коридоре затрещал телефон, и Ника с надеждой спустила ноги на пол.
- Аллоу? – с придыханием спела Нина Петровна, – ах, Эдуард Михалы-ыч! И вам доброго вечера!
Ника снова упала навзничь, глядя в потолок.
- Конечно, конечно будем завтра. А купорос вы везете? Да что вы говорите? Как-как? Топинамбур? Чудо какое. Веронка! Ника! Возьми ручку, запиши, пожалуйста! Топинамбур, земляная груша. Сажать, поливать и рыхлить. Да, да. Ой, ну что вы!
Ника села и стала стягивать колготки. Расстегнула юбку.
- Нет-нет, я, знаете ли, занята. Постоянно.
Ника через голову стащила трикотажный блузончик.
- Там одни молодые, ну что вы, – Нина Петровна кокетливо рассмеялась.
Ника надела халат и застегнула пуговицы, вздохнула, разглядывая себя в зеркале мебельной стенки. Еще один томный весенний вечер.
- До завтра, да. Я запомню, топинамбур.
Звякнула трубка и телефон снова затрещал.
Ника подвела глаза к потолку.
- Аллоу? Сейчас, Василина. Веронка, тебя!

Ника вышла в коридор, покосилась на мать, которая ушла к себе и, напевая, кружилась перед большим зеркалом. Прижала аппарат к животу и ушла в комнату, таща шнур за собой. Закрыла дверь и снова повалилась на диван.
- Да…
- Куся! – заверещала трубка, и Ника покорно отодвинула ее от уха, – Куся, родная, мне срочно, срочно нужны твои шорты!
- Кожаные, что ли?
- Нет. Джинсовые! Кусинька, я кажется, похудела! Слушай, мне таблетки принесли, деффка принесла с курсов, я сегодня с утра, ты знаешь!.. Просто эльф какой-то. Куся, приходи, а?
И добавила в ответ на молчание:
- Я соскучилась. И еще у меня новости. Важные!
- Врешь ты, Васька. Нет у тебя новостей. Тебе шорты нужны. Приходи сама.
- Я не могу, – трубка неловко хихикнула, – ну, таблетки эти… я от горшка дальше чем на метр не отхожу, с утра.
- Ага. Эльф значит. Васька – фея унитазная.
- Кусинька, неси шорты. Ну, плиз, плиз…
- Ладно.
- Если что, папа откроет. Ой…

Ника сунула трубку на аппарат, поставила его на диван и покорно расстегнула пуговки халата. Подумав, влезла в длинное трикотажное платье-майку, отстегнула заколку, чтобы пушистые волосы рассыпались по плечам. Взяла со стула шорты и вышла в прихожую.
- Мам, – позвала, суя ноги в уличные шлепки, – закрой, я к Ваське схожу.
Нина Петровна распахнула дверь своей комнаты и встала, упирая руку, унизанную браслетами, в бок шелкового сарафана, усыпанного цветами и листьями.
- Как тебе? Не слишком кричаще?
- Нормально. Это ты для своего Эдуарда, что ли, наряжаешься?
- Вероника! – Нина Петровна нервно огладила пышные бока, обтянутые блестящим шелком, – и не стыдно тебе? Он женатый мужчина!
- Зато ты холостая. Мам, ну он же ухлестывает за тобой. Звонит чуть не каждый час. Про топинамбуры рассказывает.
- Ну и что? Просто сосед по огороду. Хороший товарищ. И потом, твой папа…
Ника подвела глаза, на этот раз к потолку прихожей.
- Папа тебя бросил три года назад.
- Не бросил. Я сама… попросила уйти.
- И что? Ты его ждешь, что ли до сих пор?
Нина Петровна задрала маленький, круглый, как у дочери подбородок:
- Вовсе нет! Мы просто остались в хороших отношениях. Да что ты сегодня такая злая? Из-за Коленьки? Такая твоя судьба, доча, ты жена моряка.
Мать жалостно посмотрела на пышные волосы и хмурое лицо дочери. Перевела взгляд на обтягивающее платье:
- А платье это не носи на улицу. Оно чересчур откровенное. Ты замужем.
- Мам, перестань.
- И чтоб через час была дома! Вдруг Коленька позвонит, что я скажу?
- Скажи, ушла на танцы.
- Ника!
Но тут снова звякнул телефон, и мать схватила трубку, другой рукой хватая дочь за руку.
Вдруг это именно Коленька, было написано на круглом взволнованном лице.
- Аллоу? – рука матери отпустила дочкины пальцы, – Толя? Толя! Да, очень рада, как ты, как ты там, Толя? Вот Веронка наша рядом, доча, иди поговори с папой.
Ника отступила и взялась за дверь, щелкнула язычком замка.
- Ах, она уже ушла. Как твое здоровье, Толенька?
Мать округлила глаза, укоряя дочь лицом и вдруг, что-то вспомнив, прижала трубку в пышной груди. Зашептала еле слышно:
- Там письмо. Вам, с Коленькой. Прости, я готовила лечо, лечо, да? С помидорками. Ну, увидишь.
И снова уткнулась в трубку.
Ника взяла с тумбочки измятый, залитый томатным соусом конверт. Сунула в карман и вышла в томный, пахнущий акацией вечер.

Васька жила в соседнем доме и в темноте Ника шла, покачивая бедрами, встряхивала копной каштановых блестящих волос, мечтала, что ей снова шестнадцать и она, как эти вот – проводила глазами тройку хихикающих девчонок в шортиках и на шпильках – бежит на дискотеку. Ждет на углу Светку, а после они вместе, но не на пятак в парке, где все скачут, как в звериной клетке, а снаружи стоят пацаны, курят и разглядывают мини-юбки, нет-нет, они едут на автобусе в старый парк, и там, в летнем кинотеатре…
Мечты кончились, потому что кончился двор, и Ника побрела на пятый этаж по серой заплеванной лестнице. Кончились их танцы, давно уже. Сперва выскочила замуж Ника, а потом сибиряк Валера забрал Светку и увез. То ли в Томск, то ли в Омск, после пяти переездов предприимчивого светкиного мужа Ника потеряла подружкины следы. Теперь вот у нее Васька. Шебутная и вечно с ней какие-то хлопоты. Но зато смешно и не скучно.
Дверь открыл, конечно, Васькин папа. Кивнул Нике и, обращаясь к туалету, закричал густым басом, неожиданным для его небольшого роста и щуплой мальчиковой фигуры:
- Василина! К тебе девочка!
Бурно спуская воду, Васька завозилась внутри, выскочила, подтягивая обвисшие старые треники.
- Принесла? Пойдем, скорее!
Захлопнула дверь в свою комнату и, выпрыгивая из штанов, извиваясь, стала напяливать старые, коротко обкромсанные шорты.
- Ох. Ох, щас, щас еще немножко.
Втянула живот, тараща голубые глаза, и с усилием застегнула пуговицу на животе. Мелко перебирая ногами, просеменила к большому зеркалу. Спросила сдавленным голосом:
- Видишь? Почти… как раз!
- А ты сядь.
Васька расстегнула пуговицу и с шумом выдохнула. Повалилась на разобранную кровать, вытягивая полные ножки с крошечными, как у куклы, ступнями.
- Уфф, не. Еще надо таблеток пожрать.
- Так у тебя от них понос что ли?
- Дура ты, Кусильда. Не понос, а очищение организма. А ты чо такая? Никас завтра приезжает, да? Счастливые вы. Типо еще один медовый месяц.
- Угу. – Ника почувствовала, как слезы подпирают веки изнутри, – такая счастливая аж не могу… Не дали ему отпуска.
- Ой… – Васька бросила стягивать шорты и жалостно, как недавно мама, уставилась на подругу, – слушай, а он тебе часом не изменяет? Это ж не первый раз уже.
- С ума сошла? Он меня любит. И я его.
- Угу, – неопределенно сказала Васька.
В коридоре топал и кашлял дядя Леня, громыхал кастрюлями в кухне.
- Что угу? Что? – возмутилась Ника, – не смотри так, будто я помирать легла. Ты не понимаешь!
Трагическое лицо Васьки раздражало, и, глядя на горбатый, как у отца нос и вздетые выщипанные брови, Ника заговорила быстрее:
- Я ж знала, когда замуж шла. У меня и папа всю жизнь в море. Ну вот и Колька… У них так. То один порт, то другой, то пошлют в рейс раньше, чем думали. И отпуск к чертям.
- И где ж твой папа? – подытожила Василина, снова напяливая треники, – ходил ходил в рейсы, а потом хлоп и женился на буфетчице. Так?
- Ничего не женился.
Василина подняла тонкий палец с алым ногтем:
- Но вас бросил. И живет с ней. Доплавался, значит.
- Не живет. Он теперь от нее бегает, боится в один рейс снова попасть. А она за ним.
- А Нина Петровна?
Ника горько рассмеялась, накручивая прядку на палец:
- Нина Петровна теперь с ним ведет долгие беседы по телефону. Он ей плачется на жизнь. А она сидит как курица, ни с кем даже не закрутит. Только дома все губы красит да платья меряет. А могла бы, ей мужики звонят. С топинамбурами.
- Чего?
Ника махнула рукой.
- Кусенька, – сказала Васька, – ты главное, не переживай. Я тебя не брошу, выживем, ну даже если он козел и тоже спит с буфетчицей. А мы зато запишемся в качалку. У нас открылась в подвале. Там такие мэны, я в окно заглядывала, ахренеть, бицепсы, мышцы, эти как их – гантели… у меня купальник спортивный есть, я тебе дам, он талию, знаешь, как утягивает. И мы с тобой та-акие ка-ак зайдем, и бедром и глазом и они все…
В дверь постукали.
- Да? – Василина перестала расписывать прелести подвальной жизни.
- Вася, поехал я.
За приоткрытой дверью зашуршало, загремело и затопало. Васька, страшно подмигивая Нике, выскочила в прихожую.
- Газ выключай, воду смотри не оставляй, сырку я тебе там купил, колбаски, суп в холодильнике. Лука натер. Ну, буду через недельку. Двери никому не открывай, поняла?
Прогремев замком, Васька ворвалась в комнату и заплясала, вскидывая ноги в растянутых штанинах и вертя перед носом подруги глянцевой сигаретной пачкой:
- Покурим, а?
- Мать унюхает, мне ж через полчаса домой.
- Кусильда, какая ты скучная. Почти тридцать, а все матери боишься.
- С ума сошла? Мне двадцать пять!
- Я и говорю – тридцатник, – согласилась Васька, – пошли на кухню, сыру пожрем, с кофем. Я говорю, папа, что-то сыру захотелось адыгейского, так он мне приволок шесть кругов по два кило. Прикинь! Пожрем и покурим. А мать не унюхает, ты ж мне еще голову намажешь луком. Чтоб волосы росли.
- Тебе папа и лук натер?
- Ага!
- Застрелиться…
Доедая пятый ломоть сыра, пока Василина в ванной, нескладно напевая, шуршала полиэтиленом, заматывая намазанную луком голову, Ника вдруг вспомнила – письмо. Усаживаясь на низкую балконную скамеечку, достала измятый конверт, на котором от адреса остались лишь слова «Красная поляна, д.» и кусочек фамилии получателя «Алешк…», все остальное было щедро утоплено в остро пахнущем соусе.
Поддела клапан конверта, раздумывая, верно, от племянницы Никаса письмо, но что она делает в какой-то Красной поляне?

«Кей, привет! У тебя все окей? Мои в середине мая валят на какой-то слет, теперь я гордый одинокий орел, прикинь, на целых две недели. Как твое плечо, Кей, мазило пользуешь, что от меня получил? А мне тут сосед притаранил новье – для наращивания мышц, называется анаболики, буду пробовать, увидишь, не узнаешь. Надеюсь, наш уговор в силе. Надеюсь, расскажешь конец той истории, которую начал и не успел. Поржем вместе. Смотри же, как обещал, никому, кроме меня. Пусть у меня право первого слушателя, окей?
Ладно. Пока-пока, до встречи в п. по п. из р.
Крис»

Желтый квадрат света из кухонного окна падал на смятый листок и Ника, прислоняясь спиной к холодному бетону, медленно разгладила бумагу на коленке. Над ее головой вертелась Васька, шумно затягивалась и, с наслаждением пристанывая, выдыхала дым над железными перила балкона.
- Обожжаю мальборо! Еще эти классные, что ты у Никаса тогда уперла, как их? Ротменс, да? Чего молчишь? Что?
Упала рядом на корточки, сунула к плечу Ники голову, обмотанную полиэтиленом, из-под которого зловеще благоухал лук.
- Чо пишут?
- Я… я не пойму что-то. Какой-то Крис. Кею какому-то письмо.
Она пошарила под ногами и поднесла к свету упавший конверт.
- Ну вот. Фамилия – наша. Алешкины.
- Курить будешь? Нет? Пошли тогда в кухню, там стол.
В кухне они сели на холодные табуретки и уставились на листок, разложенный на столе. Васька вслух с выражением перечитала письмо. Пожимая худыми плечиками, призналась:
- Неа, не врубаю. Хотя… Кей это, может быть, Коля? Ты тоже его зовешь Никас. Так может этот самый Крис, он его так зовет?
- Странно как-то. Чего-то не пойму, с чего бы двум мужикам так общаться.
- А может он у тебя гомик? Ну, я так, Куся. Я ж чисто предположила!
- Дура ты, Васька…
Они посмотрели друг на друга. Ника неуверенно засмеялась, качая головой:
- Не-ет. И не думай даже. Конечно, нет!
- Ага… ты поняла да, тоже поняла? Не гомик он. Крис – это баба. Девка.
Ника встала, комкая листок.
- Я же сказала – нет! И не баба. И не гомик. Это другое все!
- Что именно? Скажи тогда, что это?
Васька выхватила письмо.
- Кей, привет! У тебя все окей? – пропела бархатным голосом с утрированно женскими интонациями и посмотрела на Нику значительно. Шевеля губами, пропустила несколько слов и продолжила:
- Надеюсь, наш уговор в силе. Надеюсь, расскажешь конец той истории, которую начал и не успел.
Снизу посмотрела на растерянную подругу:
- Ну? Ты слушай, слушай! …Смотри же, как обещал, никому кроме меня. Пусть у меня право первого слушателя, окей? …до встречи в п. по п. из р.
Кристина… Ты видишь, все сходится! Вот сука, а? Мазило она ему! До встречи, значит! А что это за буквы? Как думаешь?
- В порту по приходу из рейса, – хрипло ответила Ника и взяла со стола красную пачку.
- Точно! – обрадовалась Васька и прикусила губу, глядя как та чиркает спичкой мимо коробка.