- Дай ее мне, Теренций! Убери лошадей!
- Нет! Мои кони умеют топтать копытами приползающих з-змей. И эту с-топчут. Степное отродье, грязная воровка!
- Правильно, князь! А мы будем смотреть, ахха!
Хаидэ, стоя за спинами полутора десятков мужчин, поднялась на цыпочки, пыталась разглядеть, что происходит в конюшне, освещенной дерганым светом факелов, которые гости поснимали со стен и теперь, рискуя поджечь друг другу волосы, тыкали светом куда-то под ноги жеребцов и кобыл.
- Иди сюда! Ид-ди, дочь аспида, ехидна, ползучая стерва! – рев почти оглушил Хаидэ, но она, прижимаясь к стене, пробралась сбоку поближе. Мужчины, увлеченные зрелищем, не замечали ее, а ей были видны их профили, черные на фоне скачущего огня, похожие на тени животных, которых показывают детям на стенах руками, рассказывая им страшные сказки. Вытягивались и укорачивались носы, лбы убегали назад, тряслись губы.
В нескольких шагах от нее муж, подпрыгивая и отступая, держал в одной руке факел, а другую совал впереди себя, тыкая во что-то, невидное ей за нервными ногами белой кобылицы. Вот нагнулся, и снова раздался тот же крик. Хаидэ присела на корточки, вытягивая шею. За движущимся частоколом тонких лошадиных бабок, привалившись спиной к плетеной стене стойла, лежала женщина. Белое лицо, залитое кровавым светом, поворачивалось за Теренцием, как цветок Гелиоса. Одной рукой она опиралась о вытоптанную землю, другую держала перед собой, защищая обнажившуюся грудь в лохмотьях. Ноги женщины, сомкнутые в коленях, были согнуты, и на одной штанине расплывалось черное пятно. Теренций, рассмеявшись, снова неловко ткнул рукой, в которой держал палку. Ощерившись, женщина вдруг сделала невидимое глазу быстрое, змеиное движение и палка очутилась в ее руке. Грудь, от которой она убрала руку, обнажилась полностью, тяжело обвисая. И в то же мгновение пьяный мужчина охнул и, тряся рукой, отступил, валясь на руки собутыльников.
- Мне, дай мне девку! – ревел кто-то, не слушая и не следя за тем, что происходит.
- Нет! Она ударила меня! Меня? – из голоса хозяина хмель уходил водой в песок, оставляя взамен удивление, а поверх него – бешеную ярость.
- Моя рука! Это исчадие, эта степная крыса, ведь мне завтра писать пергаменты-ы-ы?
Он протянул последнее слово и закашлялся. Вытерев лицо задранным подолом, отдышался и сказал трезвым тяжелым голосом:
- Никто не возьмет ее. Кроме моих собак и лошадей. Тварь заползла в мой дом и участь ее – быть затоптанной и разорванной псами.
- Ты не отдашь ее правосудию, ик, а? Ты должен! Я от-казываюсь в этом, я просве-, прос-, я культурный человек, из метроп-, -полии! Я…
- Молчи, Флавий. Слизняк, я могу многое рассказать о тебе. Из того, что ты когда-то болтал. О метрополии, друг мой. Стой и смотри. Молча! Просветителю – полезно.
Он обернулся, покачиваясь, смерил взглядом спорщика. Тот, пытаясь что-то сказать, промычал невнятное и смолк. Теренций возвысил голос:
- Ксанф! Приведи собак!
- Нет!
Прижавшаяся к стене Хаидэ шагнула вперед и прикрыла глаза от света факелов, которые все направили в темный угол. Но тут же убрала руку от лица.
- Она заслуживает допроса и суда. Завтра. Ксанф, подними ее!
Большой раб, свесив руки, оглянулся на хозяина. Человеческие голоса смолкли, оставив в каменной коробке конюшни беспокойный топот и фырканье лошадей.
- Ты? Что ты? – держа факел на отлете, Теренций подошел к жене. Осмотрел с ног до головы, брезгливо подергивая щекой.
- Посмела явиться к моим гостям? В таком виде? Ты хочешь из меня – посмещище? А? Что это?
Он описал факелом круг, высвечивая домашний хитон, голые руки и колени, распущенные волосы и сбитую на одно ухо повязку.
- Какой позор мне! Моя жена стоит тут, похожая на дикого зверя! Ты что, жрала сырое мясо в спальне, тоскуя по своим грязным дружкам из степей?
- Хватит, Теренций. Если ты хочешь убить ее, убей нас вместе. Или я завтра отправлюсь к наместнику и поклонюсь ему.
Оттолкнув мужа, она обошла лошадь и встала, загораживая лежащую, мрачно глядя на искаженные лица столпившихся мужчин. В конюшне резко пахло человеческим и звериным потом, растертым зерном и кожаной сбруей. И, она принюхалась, внутри себя разделяя и расслаивая запахи, – травами дальней степи, смешанными с кровью и молоком.