Пропахший пылью большой подъезд гулко считал шаги; гудя, спустился лифт – в спину Даше ударили веселые голоса детей и строгий голос матери. Даша выскочила на яркое солнце и с размаху села на ступеньки, боясь упасть, ничего не видя сквозь набегающие слезы. Мимо протопали близнецы, размахивая совочками, розовое пятно девчачьего комбинезона, синее – мальчикового. Мама, торопясь следом, ласково поздоровалась. Мы ей шили, вспомнила Даша, брючки летние и прелестный сарафан на широких кружевных лямках. И, опуская лицо в колени, заплакала.
“Ты плачешь не от обиды, Табити-Апи”, проскрипел в голове нахальный голос соглядатая, “сидишь тут, вся такая томная, а плачется тебе от стыда, что не смогла ответить, как следует, проявила слабость. А?”
“Ну и что”, возразила ему Даша, а слезы текли и текли, оставляя на коленях темные пятна, “мне что, нельзя быть сильной? Я, может, хочу быть сильной!”
“И правильно”, согласился голос, “хоти. Но не стыдись и слабости. Это ведь тоже проявление силы – не стыдиться слабости. И еще”, нахальство в голосе соглядатая исчезло, сменяясь печалью, “на самом деле ты плачешь по человеку, тебе казалось он есть, а его нет. Оплакиваешь.
“Я не имею права”, Даша шмыгнула, вытирая руками щеки, “я же не господь бог, судить”
“Но тебе все равно хочется, чтоб Олег был человеком. Просто пожелай ему этого. Да?”
Соглашаясь, она закивала, утыкаясь носом в колени. А на опущенную голову легла теплая рука. Ефросиний сел рядом, обнял ее за плечи.
– Деточка, ничего. Вон они побежали. Твой Данила, он ему врезал. А свидетелей нет, никто не видит. И я не вижу. Не бойся, не убьет, уже идет обратно. Я так думаю, ты не будешь заявление на Чемейко подавать? Вот и хорошо. Данилу не ругай. Пусть бьется, пока молодой.
Он встал. И тут же на его место плюхнулся Данила. Тяжело дыша, прислонился к Даше плечом.
– Я ему врезал!
– Мне сказал Ефросиний. Все вы, – Даша вспомнила любимое Мишино ругательство, – все вы олени к-комолые. Подраться только.
– Даш, я понимаю, ты с ним… вы… Но я за тебя любому голову оторву. Уж извини.
Он забрал в ладонь прядь русых волос, свешенных на колено, и, сжимая, легонько потянул. Почти лег на ступени, заглядывая Даше в лицо. Она, хмурясь, отворачивалась, но Данила, по-котовьему бодаясь лбом, улегся головой к ней на колени. И она, не выдержав, рассмеялась.
– Не смотри. Я страшная, нос распух, глаза потекли, наверное. Потекли?
– Даш. А я куртку порвал. Зашьешь?
– Издеваешься? Где зашью? А, хотя, старые машинки еще стоят, в «Орхидее».
– Тогда поехали! – Данила вскочил и потянул ее за руки, поднимая с холодных ступенек.
– Сейчас? А ребята?
– Так в машине уже все. Тебя только ждут.
Даша, будто очнувшись, посмотрела вокруг. Солнце ярилось, наверстывая все, что проспало зимой. На глазах разворачивались зеленые почки, и дымка на деревьях становилась гуще и сочнее. Длинной конфетой сверкал у белой стены красный микроавтобус и из распахнутых дверей махали Настя, Алена, а Галка с Ефросинием стояли рядом, листая папку и споря о чем-то. Даша внимательно осмотрела куртку Данилы, потрогала вырванный, видимо, гвоздем угол мягкой черной кожи, свисающий на карман.
– Придется подкладку снимать. Сделаю. Стой! А чья это?
– Моя.
Она окинула его глазами с ног до растрепанной светлой головы:
– Хм. Скажешь и ботинки твои? И брюки?
– А ты думаешь, поносить взял?
– Данечка, извини, но одеваешься ты чудовищно плохо. И вдруг такой стильный. На вид это все стоит немыслимых денег.
Данила опустил голову, оглядывая себя.
– Правда? Ну, тем более надо куртку чинить. Поехали, а?
В автобусе, усаживаясь на переднее сиденье, Даша снова потянулась к Даниле.
– Слушай. А машина эта…
– Дашка, дай доехать. Хватит вопросов.
– Скажите, пожалуйста, – слегка обиделась Даша. И искоса стала рассматривать куртку из мягкой итальянской кожи (примерно такую и хотела ему пошить), тонкий джемпер в серую полоску, ремешок на прекрасно сшитых брюках. Прямо модель, хоть в журнал. И сразу – красавчик, – подумав так, загордилась своим мужчиной, и, незаметно трогая свою мокрую щеку, посмотрела на палец. Так и есть, размазала тушь, чертова золушка.
В лифт набились все вместе, Даша испытующе посматривала в близкие лица, но девочки старательно трещали о пустяках, а Ефросиний, возвышаясь в углу, откровенно любовался народом и вздыхал, улыбаясь своим мыслям.
На площадке у фотостудии Миша запрыгал взволнованно, размахивая тощими руками, засуетился, хватая Дашу за рукав и оттаскивая подальше к стене.
– Да ты что? – возмутилась она, вырываясь.
– Кота! – закричал Миша, и девочки поддержали.
– Кота сюда, точно, – пищала Алена.
– Данила, тащи Патрисия! – распоряжалась Настя.
– Ага, – Данила щелкнул замком, загрохотала дверь, – ага, – донеслось из студии, – вы там, ждите. Щас. Патрисий! Подь сюда, мужик!
Даша с недоумением из угла, куда ее втиснул Миша, смотрела, как Алена тонкими лапками приглаживает заплетенные белые косички, а Настя прокашливается и поправляет меховой воротничок на пальто. И Галка, стоит рядом с Ефросинием, смотрит на нее своими темными цыганскими глазами непонятно, но хорошо.
– Так! – прибежав, Данила сунул ей мягкого, удивленного спросонья кота. Патрисий муркнул, обвисая на Дашиных руках. А в следующее мгновение она, ахнув, взлетела вверх, подхваченная на руки Данилой.
– Закрывай глаза! – приказал он, прижимая ее к себе.
– Закрывай! – наперебой закричали все.
Даша послушно зажмурилась и навострила уши. Покачиваясь на руках, сказала в горячее ухо:
– Я уже так закрывала. Только ты меня вел…
– Дарья, блин, ну помолчи!
Он сделал несколько шагов. И, под топоток тех, кто подошел сзади, опустил Дашу. Сказал внезапно охрипшим голосом:
– Вот.
Даша стояла, не открывая глаз. Держа на руках тяжелого кота, принюхалась. Пахло влажной свежестью и отчаянно по-весеннему – белыми цветами миндаля. А еще пробивался через цветочный мед еле слышный запах машинного масла. Новой кожи. И тот, что встречал Дашу и Галку в их путешествиях по складам, забитым тряпошными сокровищами – запах новеньких тканей: свежей текстильной краски, льна, хлопка и шелков.
Даша открыла глаза.
В светлом огромном зале стояли два ряда швейных машин, блестящих новой глянцевой краской. Громоздился в углу гладильный пресс, увитый черными шнурами. Посередине раскинулся широкий стол, отблескивая гладкой поверхностью. У стен на стеллажах лежали рулоны тканей, стопки чертежной бумаги, толпились цветные коробки для мелочей. И у бескрайней плоскости окна стояли три манекена, наспех замотанные в цветную кисею. Одна из пластмассовых девочек, стоя на коленках, осторожно выглядывала в окно, вторая, прижав лицо к стеклу, смотрела на длинный грязно-белый дом через широкое шоссе, в котором на первом этаже, в крайнем подъезде, за расщеперенными в спешке переезда жалюзи осталась Эллочка.
И на всех столах, тумбочках и комодах в бутылках и вазах раскинулись усыпанные белыми цветами ветки. А на пустой стене полупрозрачными красками, с размахом, вилась от пола до потолка надпись “Табити-Апи”.
Даша опустила руки, и Патрисий, спрыгнув, задрал хвост и отправился по периметру, мерно переступая ногами, нюхать углы и тереться щекой о выступающие предметы.
– Это? Что?
Миша, подбежав, схватил ее руку и затряс:
– Поздравляю, Дарья Витальевна! С новой работой и вообще!
– Это чье? – она оглянулась на Галку. Та, пожав плечами, кивнула в сторону Данилы. И Даша, боясь ступить дальше, повернулась к нему:
– У меня голова разорвется. Это как всё?
Он кивнул, осторожно глядя, на ее нахмуренные брови.
– Это теперь ваше. Была Элка. Стала – ты. Поровну. Галя и ты.
– Но я же. У меня нет ничего! – последние слова выкрикнула и они вскинулись, отражаясь в весеннем стеклянном небе.
Данила пожал плечами и, покраснев, ответил:
– Ну не было. Теперь есть. Считай – подарок.
– Подарок? А что скажет этот, осенью, который делает ремонт? Ты же говорил…
– Даша, боюсь, что он – это я.
Она затрясла головой, отмахнулась и пошла вперед по гладкому, чисто вымытому полу, осторожно, будто по льду. Данила шел рядом.
– Не-ет. Шутка да? Ты же фотограф. Просто фотограф! У тебя шеф на Гавайях.
– В Гоа.
– Неважно. Разве у фотографов бывает столько денег? Посмотри, какие машины! Это же супер! Галя, ты видишь?
– Я их сама выбирала, – ответила Галка.
Даша остановилась у столика с оверлоком. Ей ужасно захотелось сесть и проверить, как работает эта блестящая глянцевая машинка. Но еще не все было выяснено…
– Дани! – призвала она к ответу просто фотографа.
– Даш. Студия – моя.
Она оглянулась. Посмотрела на Алену, Настю. На Ефросиния, который в ответ важно покивал головой. И криво усмехнулась:
– Ага, еще скажи, «Орхидея» тоже твоя. Вся прям, целиком.
– Тоже моя. И еще три бизнес-центра в Москве, и два дома отдыха, и сеть туристических офисов. Ну, еще кое-что по мелочи, так.
– Та-ак… – Даша медленно села на вертящийся табурет, ухватилась за край стола, – как это – так? Что значит, по мелочи?
– Ну… в Крыму кое-что, на Сардинии. Опять же в Гоа, – осторожно перечислил Данила, внимательно глядя в сердитое лицо, – слушай, ну порадуйся уже, а?
Даша крутнулась на табурете. Мимо проехало серьезное лицо Галки, доброе Ефросиния, склоненные над новыми машинами головы Насти и Алены, Миша стоял подбоченившись, и улыбался желтеющей щекой, вроде это он тут в миллионерстве признается. И оказалось напротив встревоженное лицо Данилы. Неловко улыбаясь, он проговорил:
– Чумичка ты, Дашка. Знал бы я, что так на меня смотреть будешь, сказал бы с глазу на глаз. А то вроде в преступлении сознаюсь. Как преступник какой. Ну, улыбнись же, наконец!
– Мне надо покурить, – Даша сползла с табурета и осторожно направилась к выходу. Ей казалось, что гладкий пол вот-вот расползется куском дешевенькой некачественной ткани, и полетит она до первого этажа, стукаясь о перекрытия башкой, плечами и коленями. Патрисий, свернув хвост толстым кольцом, заторопился рядом с ней, путаясь в ногах.
– И я курить, – спохватилась Алена, но Настя дернула ее за рукав и усадила за машину.
На площадке Даша вытащила пачку, и не смогла ее открыть. Смяла в кулаке.
– Даш… – вышедший следом Данила обнял ее за плечи, – Да-ша. Ну, бывают на свете богатые люди. Не знала, что ли? Я так родился. И вырос так. Работаю, как черт. И жить люблю. А еще люблю тебя. И что же мне теперь? Постоянно врать, чтоб тебе было комфортно?
– Но врал же! – сурово напомнила Даша, – а еще в люльке висел, эх ты.
– В какой люльке? А, ну висел! Снять надо было. Что мне теперь – и не повисеть? Сама не догадываешься, почему молчал? Думаешь, только у тебя прежние отношения оказались сволочными?
– Блин. Ой! Черт!
– Что?
– Как же я не подумала! Данила, у тебя ведь кто-то был да? Она какая? Она, наверное, до сих пор тебе звонит? Красивая, конечно…
Из пачки, зажатой в кулаке, посыпались мятые сигареты, отскакивая от каменного пола.
– Ты ревнуешь! – сказал Данила.
– Нет!
– Ревнуешь, – с облегчением подтвердил он и обнял Дашу, прижал к себе, чмокая в пробор, – ура, Дашка! Ты меня любишь и ревнуешь! И значит, за мной, как за декабристом! Хоть в Гоа, хоть на Сардинию! В Париж, в Милан! О счастье!
– Дани, ну какой же ты! Клоун…
– А ты киклопица!
– А ты, ты – олень комолый!
Патрисий сидел внизу и переводил с Даши на Данилу желтые глаза.
Загудел лифт. Гудя и щелкая, остановился. Из разъехавшихся дверей, оглядываясь и поправляя длинным маникюром завитки причесок, выплыли Кариночка и Софочка. Заулыбались, показывая ослепительно выбеленные зубы.
– Даша! А мы к вам! По важному делу.
- Мы ваши платьица вчера смотрели.
- Ах, Даша, как это чудесно! Вы нам цену скажите, мне понравилось второе, где корсетик до бедер.
– А мне красненькое, с шортиками!
– Дашенька, милочка, а вы мне брючки сделаете? Только мне надо срочно, я через неделю улетаю на Мальту.
– А мне костюмчик, я присмотрела себе полиэстерчик, с натуральным шелком, такой знаете, чтоб по груди складочки, вот так… Но мне тоже надо быстренько-быстренько…
Даша вопросительно посмотрела на Данилу. Он улыбнулся. Подхватил Патрисия на руки.
– Иди. Работай.
Она качнулась к Даниле и, прижав лицо к мягкой кожаной куртке, тихо сказала:
– Спасибо тебе, родной мой.
Дамы, многозначительно улыбаясь, ждали, переступая каблучками изящных ботиков.
– Пойдемте, – сказала Даша. И ступила внутрь нежданного подарка, как в теплую воду летнего моря.
Навстречу ей зазвонил телефон. Галка, подойдя к столу, взяла трубку, официальным голосом сказала:
– Ателье «Табити-Апи», слушаю вас.
Постукивая карандашом, выслушала и позвала:
– Даша, у нас четыре платья на весенний бал, вещи для ЕП, Миша занят весь, Аленка без выходных. Настю я обещала отпустить к детям. Ну, как, потянем еще два заказа на этой неделе? Тина звонит.
– Четыре, – ответила Даша, подталкивая Софочку к примерочной кабинке, – четыре заказа. Похоже, нам нужен мальчик для растирания красок, Галь. Или – два мальчика.