***

Никогда бы Лора не подумала, что ей понравится кукольный театр. Она даже в детстве кукольных представлений терпеть не могла. Но в субботу, сидя на длинной скамейке в облаке гвоздичного одеколона, которым все брызгались в надежде отогнать комаров, хохотала вместе со всеми, глядя на грубо свернутых из цветных тряпок героев, которые скакали над краем ширмы.
Ширма тряслась, тени показывали, как стоят и ходят, натыкаясь друг на друга, кукольники, иногда ругаются и сами хохочут, сгибаясь так, что ведьма или домовой пропадают со сцены и после выныривают снова, болтая в свое оправдание всякую чушь. И зал, то есть ряды скамеек, заполненные школьниками и принаряженными деревенскими, взрывался от нового приступа смеха.

Сбоку, скрестив руки на груди, стоял руководитель театра. Худощавый и светлоглазый мужчина в русой короткой бороде и таких же русых подстриженных кудрях. Дожидаясь паузы в действе, меланхолично вставлял пару слов.
Например, говорил:
- Ну, все. Пошла плясать губерния…
Или:
- Импровизируют, черти. Тоже надо…
И все снова смеялись и хлопали.
Потом артисты покинули ширму, гуськом пошли между рядов, протягивая ребятам кукольные ручки. Те их пожимали, девочки визжали, когда арлекин или петрушка набрасывались на них, обнимая за шеи и тыкаясь в лица тряпичными поцелуями. А Сашка Перебейнос сорвал аплодисменты, приняв боксерскую стойку и разыграв кулачный бой с печальным Пьеро, который азартно отлупил соперника по растрепанной голове, с завыванием читая какие-то грустные вирши.
Режиссер шел позади, театрально хватаясь за голову:
- Разрушители концепций! Во что превратили комедию дель арте! Впрочем, всем ура и спасибо!
Лора, стоя и хлопая вместе со всеми, нащупала в сумочке непонятно зачем взятую открытку. Протянула русобородому, когда остановился рядом, раскланиваясь.
- А дайте автограф! Пожалуйста!
Мужчина улыбнулся, с удивлением разглядывая горящее лицо и улыбку. Вытащил из нагрудного кармана шариковую ручку и чиркнул пару размашистых строк.
- Почему я, кудрявый эльф? – спросил, возвращая.
Лора засмеялась.
- Так вы же главный. Спасибо вам.
Мужчина приложил руку к карману с шариковой ручкой и раскланялся, под новые аплодисменты. А на эстраде, где уже свернули ширму, загудел микрофон, заныли старые дребезжащие колонки, распеваясь.

Лора танцевала. Рядом старательно танцевала Инна, стесняясь и не зная, куда девать длинные руки в пышных рукавах белой блузки. Скачущие песенки сменяли одна другую, пока ребята не стали кричать, скандируя:
- Медляк, хотим медляк, ну Галина Максимовна-а-а!
Большая фигура трудовички махнула черной против света рукой, покоряясь. И колонки заныли сладко-печальное:
- Там где клен шумит
Над речной волной,
Говорили мы
О любви-и с тобой!

Лора, задыхаясь, отошла к беленой стене, локтем ощущая руку Инны, встали рядышком, глядя, как толпа разбирается парами, и, топчась, пары медленно заполняют пятачок перед высокой эстрадой.
И вдруг, между плеч, голов и опущенных друг к другу лиц – одно, под растрепанной светло-рыжей челкой, глаза, прямо в глаза Лоры, и показалось, сразу в сердце.
- Ой, – сказала Инна, дергая Лору за руку, – ой, сюда идет.
Но та не слышала, смотрела, не отрываясь. А он шел, улыбался и протягивал руку, приглашая.
После первых печальных слов, таких радостно-медленных, случилась в музыке пауза. И Лора шагнула навстречу протянутой руке, вкладывая в нее свою. Оглянулась, невнимательно досадуя на какую-то помеху. Кто-то с другой стороны шагнул, точно так же, как она сама, и замер, когда Лора сделала следующий шаг, уже прижимаясь к груди под распахнутой рубашкой.
- Что? – сказал Олежка сверху, щекоча ее ухо теплыми губами и еще сильнее прижимая к себе.
Лора молчала, боясь снова оглянуться, боясь увидеть на этот раз совсем ясно то, что думала – показалось. Настя, в своей обтягивающей мини-юбочке, в батнике с модным рисунком, с тщательно завитыми локонами по плечам, шагнула, протягивая руку навстречу Олежке Рубанчику. И осталась за их спинами.

***

Вечер субботы после танцев был для Лоры таким, словно она попала в сказку. И не одна. Музыка стихла, а сказка только началась. Галина Максимовна, собрав мальчишек, оглядела их строго и сказала таким же строгим гудящим голосом:
- Завтра выходной, утром на розу не едем. Так что, гуляйте до половины двенадцатого, но!
Могучая рука поднялась, сжимаясь в кулак.
- Если хоть кто из вас полезет драться, нахулиганит, или еще чего доброго, попробует выпить!.. Я вас этими вот руками… И не посмотрю, что уже большие. Вам ясно?
- Ура! – вразнобой закричали пацаны, оглядываясь на стайку цветных девочек, своих и нескольких местных, стоящих поодаль в деревянных позах, – ура и ура, мы будем самые тихие! Самые-самые!
- Угу, – поморщилась трудовичка, выразительно поднося руки к ушам, – оно и слышно. В одиннадцать тридцать, как штык, спать. Мы с Надеждой Петровной лично проверим.
Лора, будто плывя внутри себя, улыбалась, стоя в уже расходящейся толпе, искала глазами Инну, а той как-то не было видно. И вдруг рядом возник Олежка, тронул ее опущенную руку.
- Погуляем?
И они ушли, ни разу не обернувшись. Хотя Лора подумала с раскаянием, о том, что Инна, наверное, станет ее искать, но сразу подумала и дальше, та зевала под конец вечера, скорее всего, вернется в дом, и сразу заснет, как привыкла дома, под крылышком мамы-медсестры и папы-врача, в полдесятого уже в постели, в любой день в любом месте – сама так говорила. Про Настю Лора подумала тоже, очень быстро и коротко, и не стала дальше, потому что непонятно, то ли Настя врала ей про Олежку специально, ведь он похоже, нравится ей самой. То ли…
Но тут Олежка что-то спросил, и все мысли вылетели у нее из головы.

Они шли медленно, приноравливаясь к шагам друг друга. Болтали, смеялись, рассказывали пустяки, спрашивали и слушали. Лора половины не понимала ни из его слов, ни из собственных, потому что держала его под руку и он прижимал ее локоть к своему боку. А еще наклонялся, чтоб тихо сказать и тогда дыхание щекотало ей ухо.
Где-то там, в темноте, иногда появляясь на свету, гуляли еще какие-то тени, неважно, чьи. Вдалеке кто-то закричал, на него закричали в ответ, но драться не стали, засмеялись, расходясь. И Лора сильно обрадовалась этому. Потому что ведь еще воскресенье, и половина недели, совсем ни к чему сердить взрослых, чтоб гнали их после ужина сразу спать.
- Надо за дома уйти.
- Что? – она подняла лицо к его лицу.
- Тут фонари, звезды плохо видно. Нужно там, где темно. Вон, где роза начинается. Пойдем?
- Пойдем. Она была утренняя. Еще вечерняя. Теперь будет ночная.
- Что?
- Ну, роза. Мы ее утром видели. И вечером. А что розы делают ночью, мы не видели.
- Я видел, – засмеялся Олежка, – сейчас покажу.

Он вел ее за руку, и она шла, послушно, стараясь не спотыкаться, чтоб не задерживать шаги. Позади тихо-тихо гомонила деревня, сонно лаяли собаки и иногда голосил проснувшийся петух. А тут, где начинались темные ряды, исходящие тонким запахом цветов, стояла тишина, так странно, тоже полная звуков, но маленьких, не нарушающих ее совершенно. Нежно трещали сверчки, пискнула птица, зашелестели листья, которые Олежка задел, подводя Лору к небольшому, заросшему мягкой травой пригорку. Отпустив ее руку, снял рубашку, расстелил на траве.
- Вот. Садись.
Она села, тихо смеясь. И сверху на них опустилось небо. Такое огромное и прекрасное, полное крупных звезд, будто там, на небесных кустах расцвели тысячи тысяч цветов.
Лора опустила глаза, щурясь в темноту. Олежка сел рядом, раскрыл ладонь. Там лежал нежный зеленый огонек, чуть шевелился. Она тронула пальцем, боясь раздавить.
- Сейчас, – он приподнялся, усаживая светляка на ее волосы, – вот. Красиво. Жалко, ты сама не видишь.
- Все равно. Спасибо.
Он наклонялся, обнимая ее плечи. Щека коснулась ее щеки. И губы тронули уголок рта.
Лора отклонилась, стесненно кашлянув. Поправила волосы, чтоб не лезли Олежке в лицо.
- Ой. Я уронила, да?
- Ничего. Я еще найду. Потом. Ну?
И снова она, отворачивая лицо, подалась в сторону. Сказала, извиняясь голосом:
- Я не могу. Ну, понимаешь… в общем, давай сегодня не надо?
Касание исчезло. Лора села свободнее, переводя дыхание и улыбаясь.
- Почему не надо?
Голос мальчика изменился, совсем чуть-чуть. Она не услышала изменений, занятая решением важной проблемы. Вчера был поцелуй. И Коля уехал. Нельзя так поступать, нужно дождаться. Он вернется, и она скажет. Скажет, извини, я не могу. И еще раз извинится. Свинство, конечно, с ее стороны, но он тоже поступил не очень-то благородно, когда пугал, что не отвезет домой. Все равно нужно сначала ему сказать. А там – еще вторник, среда… и они вместе уедут, начнется лето, их общее лето с Олежкой, и это будет сплошное счастье.
- Ну, ты что? Ларис?
- Я не могу. Сегодня, – повторила она, теряясь от его настойчивости, – ну я не хочу рассказывать. Просто вот, давай, во вторник. Даже в понедельник. Совсем вечером. Тогда вот. Да.
Сказала и как прыгнула в воду, ахнув от того, что он уже почти состоялся, ее настоящий поцелуй.
- Но ты же пошла. Со мной. И что, будем сидеть просто так?
Теперь она заметила, что сидят уже отдельно. Спине стало холодно. И звезды-цветы вдруг будто притушили яркость. Но вот он снова взял ее руку. Обнял, прижимая к голому плечу. Лора закрыла глаза. Так прекрасно. Он понял. Они будут сидеть, тесно-тесно, пока не настанет время идти обратно. И резко открыла глаза, отпихивая его руки и поправляя вырез майки-бабочки.
- Нет! Ну, я же сказала. Попросила. Олежка… пожалуйста.
- Ты из-за этого, что ли? Хмыря деревенского с мотоциклом?
- Ну… да. Понимаешь. Он думает, что мы, что я с ним. А я должна ему сказать. Потому что получается нечестно. Но я скажу, в понедельник, обязательно. Олежка. Ты обиделся, да? Ну, пожалуйста. Не обижайся.
Мальчик хлопнул себя по коленкам. Лора вздрогнула, пугаясь, что совсем обидела его. И мучаясь от того, что не умела решить проблему еще как-то. Вот же дурочка, кляла себя мысленно, напряженно следя, что он скажет или сделает.
- Все равно я не понял, Ларис, а почему понедельник? Скажи сейчас прямо. Пока еще не погнали нас спать.
- Он уехал. С мамой. Получается нечестно совсем. Ты чего?
Олежка смеялся, опустив голову. Поднял, блеснули в темноте глаза.
- С ма-амой? Так завтра и скажу нашей Кацыке, что она теперь его ма-ма! Уехал, значит? А я думаю, чего они с Наташкой шифруются, на свет не выходят. А он, значит, партизанит, тебе набрехал и лазит там с ней, за клубом.
Лора непонимающе смотрела на еле видное лицо над широкими плечами. Слушала смех. Такой – неприятный, ехидный. И вдруг, поняв, тяжело покраснела, так что показалось ей, сейчас от подступившей к лицу крови лопнут щеки.
- Как лазит? Не уехал?
- А вот скажи, Ларисочка, он тебя, когда туда-сюда катал, он говорил, если не поцелуешь, пешком пойдешь? Говорил?
- Это он рассказал? Тебе? Про нас?
- Глупая ты еще. Это у них фигня такая, у всех. Для приезжих девок. Сперва, ой девочка, давай покатаю на мопеде. А потом – пешком пойдешь. А вы дуры, верите.
Лора встала, взмахивая руками, чтоб удержать равновесие. Звезды плыли, кривясь и смаргиваясь в мокрых глазах.
- Местные с нами курили и хвастались, рассказывали, как поцелуйчики собирают. Или еще чего, – Олежка усмехнулся, продолжая сидеть, – думаешь, Танька Зарыкина просто так прокатилась?
- Да! – от сердитого звонкого крика сверчки смолкли. И снова осторожно завели свои трещащие песенки.
- Да, – повторила Лора, вспоминая, как свисали с ладоней Таньки прекрасные белые лилии, – не ври, чего не знаешь, ладно?
Повернулась и пошла, спотыкаясь напрочь уставшими ногами на каблучках старых босоножек. Слушала спиной, вдруг побежит, догонит, возьмет за руку, скажет, что это он сгоряча. Ну, от ревности.
Но за спиной было тихо. Только вот сверчки.

В спальне половина кроватей еще стояли пустыми, белели простынями, а на других спали девочки. Инна тоже спала, приоткрыв рот и посвистывая носом. Лора осторожно подошла к своей кровати, раздумывая, идти ли умываться. От окна, где неяркий свет чертил квадраты по очертаниям фигуры, приподнялась голова, в путанице локонов. Настя молча смотрела на Лору, а та так же молча смотрела на нее. Думала, что сказать в ответ на взгляд. Но блестящие глаза закрылись, голова опустилась и Настя отвернулась к стене, натягивая простыню на плечи.
Лора легла, пошевелила ноющими ногами, укутывая их теплой простыней, натянула ее до самого подбородка и зажмурилась, закусывая губу. В голове было ясно и совершенно не сонно. И совсем непонятно, что происходит. Понятно лишь, что ничего хорошего. А еще все не такое, каким кажется. Колян с его мотоциклом и его слова, о том, как она понравилась ему. А сам наврал и гуляет с Наташкой Кацыкой. Олежка, с его ехидным смехом и словами про Коляна. Настя, которая предупреждала глупую Лору, но получается, только для того, чтоб самой танцевать с Олегом? И сама Лора, которая кинулась целоваться с одним, потом танцевать с другим и еще, если по правде, специально выкинула из головы Настю, которая шла навстречу Олегу. Думая – ее пригласил.
Но почему-то хуже всего было думать про Таньку Зарыкину. Опять странно. Своих несчастий полный карман, а обидно почему-то за лилии в Танькиных дрожащих руках. И кажется, все остальное пусть уже будет кривое, как-нибудь. Но чтоб мопед, Танька и неизвестный Стасик – было настоящее, а не обман.
Совсем настоящее, как то самое розовое варенье, которое – из сказки, подумала Лора, совершенно смиряясь с тем, что всю ночь ей ворочаться и думать-думать.
На том и заснула.