***

Вымыв чашки, Инна смотрела на круглые часы, что висели над входом в комнаты, и задумываясь, считала в голове. Потом спрашивала, толкая Лору по тряпочному половичку в прохладу гостиной:
- Мне в музыкалку через час. Подождешь?
Лора кивала, усаживаясь в старое кресло, накрытое полосатым колючим паласиком.
- Только мне нужно гаммы, – предупреждала Инна, уже садясь на блестящий табурет, крутилась, встряхивая каштановыми локонами. И не дожидаясь ответа, раскидывала длинные руки, ставя пальцы. Клавиши отзывались послушно и скучно, повторяя одно и то же, будто бежали по ступенькам, и каждая имела свой звук.
- До… до-до-до, – вдруг останавливалась на лесенке Инна, стукая непослушную ноту сильным пальцем, – до-о-о…
За уличным окном мелькали воробьи, Лора переводила глаза на внутреннее окошко, что выходило на веранду, через его стекло снова видела квадраты и ромбики, и за ними – тоже маленькие серые тени, быстрые, невнятные. Казалось, это удирают в гущу винограда всякие «до» и «ми», утомившись отзываться на стук строгой хозяйки клавиш.

Время шло, гаммы то ускорялись, то плыли медленно, Лора сидела прямо, потом боком, потом поджав ноги и скинув самодельные шлепанцы на войлочной подошве. На веранде ходила бабушка Галя, маленькая, в яркой косынке на седой голове, старалась потише, звякала и внезапно гремела чем-то жестяным, испуганно замирала: не спугнуть горошины нот, что сыпались и сыпались с глянца клавиш.
Лора сидела и думала. О том, что мама станет ругаться, – пока пили чай и болтали о варенье, пока гаммы, а потом еще Инна станет бегать собирать большую папку с нотами, и расчесывать волосы, ну, и домой же еще идти полчаса не меньше, получается, когда мама придет с работы, у Лоры все еще не сделаны уроки. А еще о том, что Инна младше одноклассниц, так странно, родители сами решили отдать в школу на год раньше, и теперь ее подначивают девчонки, потому что – длинная дылда, худая, выше всех, а глаза раскроет и всему удивляется. Всему, о чем шепчутся на переменках. Про поцелуи, и кто из девятого кому дает. Насчет «дает» Лора и сама толком не понимала, как это. Но про поцелуи над Инной посмеивалась вместе со всеми. Хотя сама ни разу еще, ни с кем. Только влюблена была в Олежку Рубанова, и то совсем коротко, это Виолка вдруг стала на него смотреть, на физкультуре, и глаза закатывать, ой девки, ой не могу, смарите, какие мускулы у Олежека… Лора особенных мускулов не заметила, мускулы – это вот, как в мульфильме про Маугли, а еще Олежка совсем белобрысый, даже можно сказать, рыжий. Почти. Но если опытная Виолка сказала, понимала Лора, значит, так и есть. Так что – влюбилась. И теперь стучала сердцем, когда он заходил в класс, и даже иногда-иногда, совсем редко, вдруг говорил ей (ей!) «Лорка, дай физику скатать». Ну, вернее, один раз сказал «Лорка», честно поправила она себя, обнимая затекшие коленки под синим подолом школьной юбки, а два раза – Демченко. Но все равно прекрасно, не стал орать, как другие – эй, Крыска-Лариска!
- Фу, – Инна крутнулась на табурете, поджимая коленки, чтоб не удариться о пианино, – я все. Надоела эта музыкалка! Хорошо, в мае уже выпуск.
Вытянула ногу к полу, останавливая вращение.
- А сыграй что-нибудь? – попросила Лора, тоже опуская ноги в шлепанцы, – настоящее, чтоб не гаммы.
Инна кивнула. И, снова разводя руки, раскрыла пальцы, топыря мизинцы, будто хотела достать ими беленые стены, увешанные чеканками. Волосы свесились, закрывая лицо.
- Тада-дада-дада-дада-дам, тада-дадам, тадададам…
Ноты перестали быть горошинами и воробьями, теперь они, как те розовые лепестки, думала Лора, слушая знакомую, выученную вместе с Инной мелодию, будто пришел ветерок, снимает их по одному с большой растрепанной розы, вытягивает нежным шарфом и уносит вверх, закручивая спиралями.
- Тададам-тада-да-дам,- с силой негромко командовала пальцами Инна, и, тряхнув головой, как всегда, объяснила, – «К Элизе», Бетховен.

Когда они уходили, бабушка Галя, поворчав, что не стали борщ, свежий, только сварила вот, торжественно вручила Лоре поллитровую банку, укрытую пергаментом, туго завязанным тряпочной полоской. Инна фыркнула и захохотала, тесня смущенную Лору к ее сумке.
В банке было розовое варенье. То самое, из тараканьих жопок.

***

А в конце мая, когда седьмой класс сдал экзамены, классная собрала всех, уже нетерпеливо глядящих в широкие окна, на долгожданную летнюю свободу – ветер в серебряных листьях тополей, и мягкий пух, летающий ватными комками, сказала, оглядывая толпу:
- В этом году летние отработки будут не в школе. Сонин, вытащи линейку изо рта. Зубы сломаешь. Всем классом едем в раздольненский район. На десять дней.
- На картошку! – заорал Сашка Перебейнос, ногой толкая портфель Ольки Осиповой.
- Пошел вон! – та наклонилась, подхватывая с пола книжки.
- На розу, – скучно поправила классная, – да тише! А то двоек сейчас по поведению. Шепелева! Не посмотрю, что отличница!
- У меня экзамен, Надежда Петровна, – расстроенно отозвалась Инна, – в музыкальной.
- А у меня освобождение! – толстая Виолка застегнула на импортной рубашке карман с клапанчиком, собирая шею тремя подбородками, оглядела пышную грудь.
Классная закатила глаза, поправила кудри жесткого парика. Побарабанила пальцами по красной обложке журнала.
- Ну, конечно, сейчас начнете мне справки свои сувать. А работать кто будет? Пушкин? Ты, Шепелева…
- Я хочу, – возразила Инна, накручивая на палец конец хвоста, – я как раз хочу поехать, Надежда Петровна. Экзамен этот.
- А у меня освобождение, – снова напомнила Виолка.
- С Ченгулека справка, – подсказал с задней парты маленький Сиротенко, скаля кривые зубы, – с дурдома!
- Когда там твой экзамен, – устало-презрительно спросила классная, рукой отметая шум, – двадцать седьмого? Ну и успокойся, Шепелева, композитор ты наш, едем двадцать девятого, успеешь.
Лора сидела рядом с Инной, глядела на квадратное лицо под нейлоновыми кудрями. Ждала, боясь пропустить. Она сказала – на розу? Старшеклассники ездили, каждый год. На картошку, да. Еще на овощебазу – капусту перебирать. И на буряки их забирали даже из школы, осенью. На целую неделю, куда-то кажется, в Багерово. А тут – роза. Как это? И чего они шумят, ведь Наденька сейчас расскажет, как это все будет. Что нужно делать – с розой. В деревне раздольненского района.
- Двадцать девятого! Двад-цать! Де-вя-то-го! Все у школы! В девять утра! С собой взять личные вещи, белье!
- Репетузы и лифоны…
- Перебейнос! Неси дневник!
- Надежда Петровна, я больше не буду! – Сашка выпрямился, преданно глядя на классную серыми глазами в густых ресницах.
- У кого причины, останьтесь, подходите, я запишу. А не так, чтоб перед автобусом я бегала, искала, куда делись. Вам ясно? С вами еду я, и еще Галина Максимовна. Ах, да. Личные вещи, белье, курточки и кофты, кеды, а то я тебя знаю, Осипова, припрешься на каблуках. Зубную щетку, пасту… На столе список, кто тупой, потом перепишете. Так, Осипова и Птичкина! Никаких помад. Никаких мазилок там. Пудр всяких. Ты что киваешь, Птичкина? Чему улыбаешься? Я тебе устрою косметику!
Она снова махнула рукой, придвигая к себе раскрытую тетрадь.
- Кто без справок, свободны. Утром, в девять, чтоб тут.
Лора застегнула сумку, вешая ее на плечо. В голове кружились, сплетаясь рассыпчатыми розовыми точками, нежные лепестки. Целых десять дней. На розе. Цветы кругом. Как хорошо, что Инна тоже поедет. Плохо, что едет Сашка, достанет там всех. И Руся Коротов. Этот будет Инну дразнить. Ну и конечно, прицепится со своей Крысой-Ларисой.
- Подождешь? – Инна щелкала замками потрепанного дипломата, который достался ей от старшего брата, – я скажу, про экзамен, на всякий случай. Пусть запишет.
Лора кивнула. И перестала улыбаться. У стола Наденьки наклонил большую голову, что-то вполголоса диктуя, Олежка Рубанов, солнце вспыхивало на стриженой макушке. Классная, кивая, быстро записывала слова.
Олежка поднял голову, и Лора отвернулась, краснея. Вышла из высоких дверей и встала, ковыряя ногтем наплывы краски на белом подоконнике. А вдруг он не поедет? Целых десять дней. Она ведь сразу подумала, десять дней они будут рядом совсем. Как в лагере. И там наверняка какие-то танцы. В клубе. Сашка рассказывал. У него брат десятый закончил, потому Сашка про старших всегда все знал. И про танцы деревенские рассказывал. Лора старалась не слушать. Потому что пацаны ржали, а Сашка показывал на старшеклассниц, шептал что-то, дергал бедрами и еще рукой, пальцы сложит, будто что-то трет ими. И все начинают ржать снова. Но наплевать, про что они там, главное же – танцы, музыка. И может быть, Олежка ее пригласит. А если нет, то есть белый танец, каждый вечер, обязательно. И за десять дней Лоре вдруг получится…
Из двери выскочила Инна, тут же стащила с волос резинку, встряхнула кудрями.
- Фу-у-у… Как здорово, что едем, да? Пошли?
- Сейчас…
Лора помедлила. Вдруг он сейчас выйдет. Но из кабинета доносился голос Олега, невнятные ответы классной. Инна топталась рядом, смотрела удивленно.
- Пойдем, да.