ГЛАВА 11

Комната до того засалена, нетронута наведением порядка, что ни к чему еще не касаясь, руки хотелось помыть. Девушка, в простеньких, хоть и сидящих по фигуре вещичках, сразу показалась магазинной игрушкой – новенькой, ничьей еще.

Стояла ровно, чуть опустив голову, не смотрела по сторонам – не испачкать глаз, казалось.

Юрок плавным котом двигался по тропам нахоженным среди хлама – вдоль стола, к ларям у стен, к замызганному холодильнику – в грязно-белых круглых обводах с облезлым хромом. Разговаривал, похохатывая, с хозяином, доставал из холодильника кульки, свертки, бросал на стол. Взамен ткнул в желтушное нутро три бутылки водки. Зазвенело стекло по металлическим решеточкам.

Жука, подойдя к столу, выгреб из пакета нарядные магазинные упаковки и банки: чипсы, тушенка, какая-то рыба. Или – крабы. Отошел в угол и, примерившись, чтоб не цеплять хлам, сел в старое кресло, утонул, сложив колени, так что лишь макушка за длинными ногами маячила. Достал из кармана телефон и погрузился в пиканье и звяканье – играл.

Проследив, куда обращается Карпатый, Витька с трудом разглядел хозяина. Сливаясь с хламом, укоренившись в него, длинный сухопарый старик в тельнике, рваном на худом плече, сидел, яростно сверкая глазами. Слушал прибаутки и матерки Юрка с мучительной гримасой как бы ненависти, какая бывает у пьяного глухого – подраться хочется, а не понять, с кого начинать, откуда оскорбили. Похоже, пьян был всегда. Но не водкой, а самой жизнью своей, что подходила к концу на взятом когда-то молодеческом бандитском размахе. Видно, что так и скользил по времени, старея и снашиваясь, спиваясь, но не останавливаясь, безоглядно – по черной трубе со свистящим в ней сквозняком.

- Ну, Чумка, не боись, сейчас ужинать соберем. А я тебе хозяйку привез. Не узнал девочку, а, Чумка?

Витька краем глаза увидел, как вздернулись плечи девушки, будто ударили ее резко и от неожиданности больнее, чем ждала.

- Ты! – каркнул Чумка, – Галя где? Где Галя моя?

Подавшись вперед, упер мятый костистый кулак в столешницу, завозил, расшвыривая пакеты. И, заклекотав, захлебнулся кашлем, покраснел всосанными внутрь щеками, ощерясь, закричал тонко, пронзительно:

- Уби-ил мою Галю, паскуда!!!

По серым щекам текли слезы, проваливаясь во впадины.

- Бля, совсем съехал с катушек, дурила старый, – лениво сказал Жука, не отрываясь от игрушки, – Карпатый, водяры налей ему.

- Давай, Ладочка, снимай шубку, хозяйствуй, – распорядился Карпатый. Сел между столом и холодильником, вздохнул. Огрызнулся:

- Подождет, старый пидар, Галю ему подавай. На работе твоя Галя, на работе. Не смогла приехать. У нас вот – Ладочка.

- Галя! – старик тряс головой, плакал.

Карпатый, хмыкнул, глянул на Витьку, покрутил головой:

- Идиот. Белка у него. Уже и водяры не надо. А Галю любит. Это моя женщина – Галя. Жена бывшая. Чумка еще не болел, она ему сильно нравилась. Да, Чумка? Хороша была Галя, да? Она даже тебе, козлу старому, как-то дала. Пожалела. Вот он ее и любит с тех пор. Я бы вас познакомил, земеля, да Галка сегодня не поехала, смена у нее сегодня.

Откинувшись от стола, открыл холодильник и достал на ощупь бутылку:

- Сейчас налью, а то ведь и посидеть не дашь. Будешь все Галю поминать.

И, наливая до половины мутный стакан, поделился с Витькой, радуясь удаче:

- Не смогла Галка с нами. А тут, глядь, стоит красавица – ножки-сапожки. Будто и не прошло пяти лет, как последний раз виделись! Ладочка, девочка, а как мы с тобой зажигали! Ну, это еще со школы у нас с ней – такая цыпа – юбочка синенькая, рубашечка! Глазками стреляла. Я тогда из бурсы сбегал, через забор посмотреть, как они на физкультуре выебывались. Да, Ладунчик?

Лада, сняв курточку, занималась столом. Разворачивала свертки, нарезала колбасу. Услышав вопрос, опустила голову ниже, свесились гладкие волосы, скрывая лицо.

- Не слышу, – лениво удивился Карпатый.

Тишину простукивал звук ножа о засаленную столешницу.

- Не слышу, блядь! – заорал блондин, подавшись вперед. И Витька высмотрел во внезапном разрыве времени, в этом – широкоплечем, гибком в талии, с красивой крепкой шеей – Чумку, чье сознание уже схлопнулось в визгливом истерическом тумане.

- Нет! – крикнула Лада. Звякнул широкий мельхиоровый нож с тупым, не пригодным ни к чему лезвием. Закрыла лицо руками:

- Не было ничего, ты все врешь!

- Не было? – широкое лицо Карпатого наливалось краснотой, становилось бурым. В углу Чумка, получив свои полстакана, чмокал древним младенцем, постанывая от удовольствия, тряся рукой, подбирал с подбородка капли водки, сосал пальцы.

- Не было! – театрально сокрушаясь, Карпатый налил себе, махнул одним глотком, прижал ко рту рукав:

- Вот она, благодарность бабская! Вот они суки! А как я за тебя отпиздил урода того в ресторане? Не было, говоришь? Ты мне на шею кинулась тогда! И сюда приехала. Сама, блядь, приехала, никто тебя не тащил за шкирку, паскуда. А потом, когда беременную встретил, помнишь? Цветов подарил, ах, радовалась!

Выпил снова. Бросил на стол кулаки. Задумался, темнея бурым лицом. “Мордой” – бессильно подумал Витька, сидя напротив, костенея яростью до боли в позвоночнике.

- Веришь, всю жизнь только об ней, – добавив в голос ноющих ноток, заговорил Юрок, – узнал, что развелась, вот, думаю, – сойдемся, будем вдвоем!

Лада кинула ненавидящий взгляд на витийствующего Карпатого. Руками дергала и мяла веселый хрустящий пакет на столе. Промолчала.

- Ну, Жука, давай к столу, – деловым уже голосом распорядился Юрок.

- А ты, земеля, мобилу дай.

Витька холодными руками общупал карманы куртки, висевшей на спинке облезлого стула.

- Нет у меня, в другой куртке оставил, – сказал. Внутри мелькнула радость, хоть в чем-то может отказать уроду.

- Как это нет? – тяжело удивился Карпатый, – такой модный мальчик и без мобилы? Че думаешь, не найдем, что ли? Жука?

Жука подошел сзади, перетряхнул куртку, прошелся по карманам Витькиных джинсов. Отобрал с колен камеру.

- Нету, Юрок. Фотик только. Навороченный, гляди!

- Опа! Так ты у нас фотограф, блядь? Ну, повезло, Ладка девка видная. Фотомодель. Щас пожрем и поснимаешь. Она все поснимает, а ты ее поснимаешь!

И захохотал собственному остроумию.

- Не надо, Юра, – тихо сказала девушка. Слезы катились из глаз, догоняли друг друга, пятная серый тонкий свитерок черными крапинами.

- Надо, девка, надо. Вас учить, бля, надо. Всегда. А то привыкли, глазами стрелять, динамить. Бля, место должны знать, свое! Пей водку, Ладка. Пей, не боись. Я тебя в обиду не дам. Сам поебу, Жуке дашь – мальчик поснимает. Санек с утреца приедет и всех по домам. Ты только, земеля, так сними, штоб ее личико было, а наших не видать, понял? Мне потом снимочки сделаешь, пригодятся.

- Юра! – закричала девушка, – Юра, ну зачем? Ты же сказал – на минутку! Ты же обещал подвезти только к метро! Юрочка, я тебя прошу, Христом богом прошу, не трогай меня!

- Не ссы, пей. Шучу я. Поговорим. О книжках, да? Ты ж у нас девочка интеллигентная, культурная. С Галкой говорить – пиздец. А ты сейчас расскажешь что-нибудь. Расскажешь? Ну?

- Да.

- Во, бля! Снова забыла, как надо?

- Да, Юрочка, – шепотом сказала девушка. Села, опустив голову, мяла одной рукой другую, царапала. Витька сбоку видел, как мелко тряслись ее колени.

Жука подсел к столу. Выпил, стал есть крабов из банки, цепляя длинные бело-розовые клочья вилкой и пачкая мокрым темные усы.

Следующие два часа Карпатый царил. …Поганый цирк одного актера. Рассказывал какие-то случаи, хохотал, пускался в воспоминания, пьянея все больше. Не забывал пугать Ладу тем, что сейчас будет, и с удовольствием наблюдал, как сжималась девушка, втягивая голову в плечи.

Витька один раз услышал со стороны свой деревянный голос. Что-то он такое сказал, вроде бы “оставь ее в покое”. И взрывом – дерево стола об скулу и ухо. Извиваясь, пытался выбраться из-под насевшего Жуки, и обмяк смертно внутри, на расстоянии нескольких сантиметров увидев полуобморочно закаченный в сладострастном предвкушении чужой смерти Жукин глаз.

Потом, когда Жука отлепился нехотя, повинуясь косноязычному грозному крику Карпатого, обнаружил, располосована футболка на боку и из пунктира неглубоких порезов, суетясь, бежит каплями кровь. Но глаза, в котором перед этим увидел смерть – испугался больше.

А Лада кричала:

- Не надо, Сережа, миленький, не надо!

И, уже отпущенный смертью и Жукой, лежа щекой на занозах стола, Витька удивился ватно – какой Сережа?

Трусливо хотелось потерять сознание. Время становилось невыносимым. Висело на шее гирей, тянуло вниз, к точке излома. Каждая секунда казалась последней, которую выдержит. Следующую уже нет. А Лада? Думал, она ведь тоже так, наверное.

Чувствуя, что сердце вот-вот разорвется от невозможности сделать хоть что-то, в надежде выпасть из этой реальности, куда угодно – два раза выпил водки. Ставя пустой стакан, наткнулся на взгляд Лады, что, остро жалея Витьку, одобрил. Даже кивнула слегка. Понял. Да разве ж можно это вынести на трезвую голову. Она тоже пила. Немного.

После того, как Жука подрезал Витьку, что-то, верно, решила про себя. Мертво улыбалась Карпатому, поддакивала, слушала, ахая, его рассказы. Со страшным, устремленным вглубь себя взглядом – свернулась – пережить, перетерпеть все. Только бы ночь прошла. Как угодно, лишь бы – прошла.

Раза два вставала, пробиралась к двери. Задремавший было Карпатый бдительно вскидывался:

- Куда? А, поссать. Жука!

И Жука, ухмыляясь, выходил следом в колкую темноту.

Витька всякий раз замирал, ожидая крика, но Лада возвращалась. Жука следом – к столу. Он почти и не пьянел, хотя пил много. Иногда взглядывал на Витьку, почти с нежностью, словно благодаря за доставленное удовольствие. Как на женщину, что была сладка и которую можно еще, потом, уверенно.

Очнувшись от дремоты, Карпатый впал в слезливость. Путаясь руками, стащил щегольскую шелковую тишотку, обдавая всех запахами дорогого парфюма и свежего пота, возил пальцами по груди, показывал купола, тигров, женский портрет на предплечье. Потребовал музыки. Под включенную автомобильную магнитолу, разбросавшую на подоконнике разноцветные провода, прерываясь, чтобы подпеть шансонье, рыдающему о маме, объяснял, где сидел, за что, почему набил вот это и вот это.

Потом заснул, обвалившись на стул, свесив полураскрытые кулаки. Захрапел пьяным булькающим храпом.

Витька напрягся, забегал зло и беспомощно глазами по сторонам, пытаясь высмотреть что-нибудь тяжелое, сил терпеть уже не было никаких. И встрепенулся на умоляющий шепот:

- Нет, Жука, н-не надо…

Увидел, что Жука, в секунду переметнувшись, облапил Ладу, унимая свистящее дыхание, задирал свитерок, кося сторожко на Карпатого. Лез другой рукой в мякоть сжатых коленок, цепляясь за тонкий нейлон колготок. Прошипел что-то.

Витька подхватился, вцепившись руками в стол. Вот, сейчас! Падлу этого!

- Сидеть, ссуки!

…Застыл ломано над столом, ударенный в лоб совершенно трезвым голосом Карпатого.

- Жука, пошел вон, морда хитрожопая, – будничным голосом распорядился проснувшийся.

Жука тут же отошел, бросился в кресло с недовольным лицом. Но в глазах страх, выдернутый натянутой струной угрозы в спокойном голосе хозяина.

Карпатый встал, потянулся сладко. Будто и не пил вовсе. Оглядел сверху гостей.

- Ну, Ладка, раздевайся, – велел.

- Юра…

- Я кому сказал. Не доводи, снимай свои тряпки.

Витька уперся взглядом в столешницу. Серое дерево, истыканное ножом. Царапины, задиры, вот свежий надрез желтеет дурацким солнечным оттенком. Глаз поднять не мог.

- Во-от, – услышал, – молодец, девка! Туда положи, подальше, в сундук. Ох, трусики какие! Ну-ка, повернись спиной. Ах, какая, смерть – девка! Покрутись, покрутись. Снимай кружавчики свои.

- Юра… Я тебя прошу, Юра…

- Раньше надо было думать. Что, Юра? Я тебя спас, а ты и поблагодарить не хочешь? Нехорошо!

- Я… Юра, пойдем туда, Юра. Я там разденусь, можно?

- Жука, смотри за малышом, – голос у Карпатого был довольный, -  позову, придете вместе.

Хлопнула дверь. Витька потащил взгляд вверх, через иронично посматривающего на него Жуку. У того в длинных белых пальцах танцевал нож. Сверкал, складывался и распахивался узкими крыльями. Равнодушно миновав Жуку глазами, увидел неприметную дверь среди составленных у стены коробок, тряпья и кучами – старых газет. Ну да, спальня…

В наступившей тишине бормотал, ворочался и вскрикивал давно отрубившийся Чумка.

Черным мазутом потекли минуты. Неровные, отмечаемые сверкающими взмахами ножа. Время испугалось и подчинилось. Минута – разошлись острые лопасти крыльями богомола, другая – схлопнулись тонкой закоченелой змеей.

И – тихо за серой дверью. Услышать бы, понять – что там, переспорить уверенность, подраться с ней, доказать, там – ничего. Сидят, разговаривают. Но не переспоришь. С каждой следующей минутой тишины, – хоть завозились бы, крикнули, уверенность тяжелела. И падала в черную дыру непоправимости того, что, хотя еще происходит, но уже произошло.

По времени, измучившись его неровностью, пошла трещина. Отламывая кусок, приближала секунду, за которой – нет сил терпеть, никаких сил, за которой – все, что угодно, только не ожидание. Почти отломила, куском асфальта – жестким угловатым – повисла минута на тонком сломе тягучего битума последних секунд.

И тогда Витька, заранее умерев внутри, понял, что нет назад дороги, нет. Теперь, сейчас – на одну плоскость с ними, в черную трубу их реальности, дать подхватить себя свистящему вонючему сквозняку.

Приготовился вскочить и кинуться на нож, вдруг кто спасет. Говорят, Бог есть. Пусть он. Ведь не за себя же. Она там. Он даже лица не разглядел – девушка и все. Только волосы длинные, гладкие. Сделает стрижку, и он не узнает ее на улице, мимо пройдет. Ну и пусть. Пусть так. Если дано ему будет пройти, а ей – сделать стрижку.

А в мазуте вдруг зашевелился звук, посторонний. И оба насторожились, подняли головы, в слепое оконце, за которым, оказывается, уже не чернота, а серенько, жидко. Машина? Близко совсем.

Жука мягко вскочил, приоткрыл входную дверь, высунул голову. И тут же обратно, чиркнул по Витьке темным, смертью грозяшим взглядом. Крикнул:

- Юрок! Галка твоя едет!

- Бля!!!

Дверь в спальню резко распахнулась и Карпатый выскочил, очумело вертя головой, придерживая спадающие джинсы. Рукой приминая рыжие заросли, защищая плоский белый живот от зубчиков молнии, застегивался по голому. За его спиной, в раме облезлых дверных косяков, среди раскиданных подушек – Лада, маленьким комком, кажется, на ладони можно унести. Белые полосы коленок. Рядом на сероватом смято-простынном – черное пятнышко мертвым скворцом. Трусики. Руками обхватила голые плечи.

Стукнулась о косяк входная дверь. Бледный рассвет затек, перемешался с желточным светом грязной лампочки. И в сереньком – ярко – рослая женщина в черной кожаной куртке, блестящей юбке по колено, в серебристых с каменьями сапожках на шпильках. Черные локоны, взбитые вокруг белого лица, красные губы. Уши с мочками, оттянутыми длинными серьгами: заскакали зайчики от крупных камней – по разоренному столу, по голому торсу Карпатого, отразились в сомкнутых крыльях Жукиного ножа.

Боязливое облегчение, неистовая надежда пополам со стыдом – баба сейчас все разрулит, что ему не удалось, – упала на Витьку, заморозила посреди движения.

Стремительно подойдя к столу, Галка стукнула пузатой бутылкой о расстеленную газету.

- Гуляем, значит, – спросила с угрозой в голосе, – опять поблядушку притащил, да?

- Галочка, все путем, – засмеялся Карпатый, пятерней приглаживая жидкие пряди. Потянулся, обхватив женщину рукой, – поцеловать. Та, зажмурясь, подставила ему щеку.

- Вот, знакомься, Витюша и Ладочка. Грибы собирали. Я им спальню Чумкину уступил. Витек у нас фотограф, хочешь, тебя снимет.

- Ага, – Галка села, перевела дух, откупорив бутылку, плеснула себе в стакан благородной жидкости.

- Так я тебе и поверила. Он-то, может, и фотограф. А потаскуху ты сам подобрал.

Карпатый сел за стол и налил себе:

- И что?

- Да ничего. Я на базе до самого утра колупалась, пока ревизия, пока то да се, а ты, сукин кот, веселишься.

Жука с интересом слушал, переводил взгляд с Карпатого на Галку. Витька осторожно сел снова. Карпатый выпил. Закурил сигарету из брошенной Галкой на стол узкой золоченой пачки. Выпустил дым. Сказал ласково:

- Ты, если приехала, пей и молчи. Я что хочу, то и делаю. Еще мне будешь указывать. Или сейчас разденешься, ляжешь к Ладке, вдвоем поваляетесь, нам будет на что посмотреть. Кончит она еще раз, мне будет приятно.

И выругался длинно.

Витька подобрался, ожидая скандала.

- Да что ты, Юрочек, – ласково сказала Галка. Улыбнулась сочно пламенеющими губами:

- Разве я тебе когда перечила. Выпей коньячку, солнышко, и иди опять к своей курве. А я посижу пока, устала очень.

- То-то же.

Карпатый повернулся, изломившись белой кожей над ремнем джинсов, крикнул в открытую дверь:

- Котенок, иди к нам, познакомься с Галинкой.

И подмигнул Витьке. Подождал и, ругнувшись шепотом, снова крикнул:

- Я все по два раза должен? А ну, давай сюда!

Босая Лада вышла из спальни. Черные трусики, на плечи наброшена рваная рубашка. Верно, нашла в завалах тряпья у кровати. Присела на край стула. Заоглядывалась, ища взглядом свою одежду.

- Обойдешься, – лениво сказал Юрок, – хряпни коньячку, согреешься.

Жука придвинул кресло к столу и, утопая рядом с крутым Галкиным бедром, незаметно для Карпатого положил пальцы на плотный шелк юбки. Усмехнулся метнувшемуся в сторону Витькиному взгляду.

Через полчаса Карпатого настиг-таки хмель.

Галка оживилась, командуя, заставила Витьку и Жуку перенести бесчувственное тело на смятую постель. Поморщилась, увидев на кровати скомканные трусы-боксеры. Стоя над храпящим, немного подумала.

- Жука, – распорядилась, – сними с него джинсы и ботинки, пусть поспит.

- Так я…

- Жука, давай быстро, а то мы все без тебя выпьем!

Выскочила из комнатки, прикрыв дверь. Схватила и сунула в руки Витьке камеру и куртку.

- Быстро, сучонка, одевайся, – прошипела Ладе, оглядываясь.

- Там все, в сундуке…

- Идиотка!

И вытолкала обоих за входную дверь. Швырнула следом высокие Ладкины сапожки:

- Мотайте отсюда, быстро. Как сможете!

Дверь захлопнулась, протащив по грязному полу упавшую с плеч девушки засаленную рубаху. Витька услышал, как закричала Галка встревоженно внутри:

- Батюшки, убежали, сволочи! Сейчас, Сережа, сейчас, тут дверь заело.

Витька схватил Ладу за руку, потащил к машине. Подергал ручку дверцы. Заперто. Заметался беспомощно, проклиная себя за медлительность и бестолковость. Время растянулось, вибрируя – сейчас порвется. Лада, ссутулившись, натягивала сапожки, всхлипывала.

Витька рванулся к ней, кинул на плечи куртку. И застыл на секунду, пораженный. На угловатом плече, из-под сползшей куртки – татуировка. Цветная змейка. Мелькнуло, деталей не разглядел. Закинул ремень камеры через голову, схватил девушку за руку.

Побежали, спотыкаясь на комьях мерзлой земли.

Позади распахнулась дверь. Галкин крик стукнул в спину, подгоняя.

Оглянувшись, Витька увидел, как выбежала она на крыльцо и накинула крючок. Изнутри заревел Жука, поливая Галку бранью, ярясь.

- Бегите! – крикнула Галка. Засмеялась пьяно, запрыгала по двору, закружилась, раскидывая по утреннему ветру черные локоны.

- Ты что умеешь? – на бегу крикнул Витька, сжимая Ладкины пальцы, нещадно подтаскивая ее за собой.

- Что?

- За что змея, спрашиваю? Татуировка?

- Я не… Что? – Лада заплакала от неумения понять, чего он хочет.

Дверь позади с треском распахнулась. Жука, хрипло выкрикивая что-то, вырвался.

Витька не удержался, снова оглянулся. Галка лежала на земле, раскинув полные ноги в сверкающих сапожках. Жука прыгнул в машину.

Витька поддал, Лада повисла на его руке, не успевая.

Но уже все было хорошо. Кроме черной трубы со смертным сквозняком, кроме мерзлых комьев и лежащей на них Галки, на смеющееся лицо которой, с заплывающим уже глазом от Жукиной оплеухи, сеялся скупой утренний снежок, – была еще одна реальность.

Не обращая внимания на шум мотора, буравящий спину, Витька остановился. Напрягся, стараясь унять крупную дрожь. Главное – не сомневаться. Главное верить – получится. Должно получиться! За всех тех, кто ничего не смог сделать.

Глядя на запрокинутое лицо Лады (глаза у нее круглые, темно-карие, ресницы прямые – щеточкой, а подбородок, оказывается, остренький, с ямочкой посередке – узнает он ее теперь, везде узнает!), прижал девушку к себе:

- Слушай, все будет хорошо. Ты только скажи, что ты умеешь делать лучше всего на свете?

Лада молчала, глядя на него отчаянными глазами. Не понимала.

- Вздохни. Хорошо, – он почувствовал, как прикоснулась к футболке ее грудь.

- А теперь, слушай и говори. Что. Ты. Умеешь. Делать. Лучше. Всего?

Увидел, как темнота из глаз, размываясь, стала уходить. Побледневшие губы пошли трещинками улыбки. Поняла!

- Я рисую! Витька! Я рисую!!! Лучше всех!

И, уже поднимаясь плавно вверх, не замечая, как протекают они слившимися телами широкие струи мягкого ветра, заторопилась:

- Я не училась никогда, понимаешь, но вдруг – стала рисовать. Это волшебство просто, я ночами не сплю, тоскую, потом беру мелки и раз, раз… Потом смотрю и… Я это сделала, я! А никому, вроде бы и не нужно, но я, я – рисую, Вить!

- Нужно, Лада, нужно, – Витька уткнулся носом в гладкую макушку, подышал. Рассмеялся.

- Посмотри вниз, не бойся.

- Ой.

Внизу, поездив беспорядочно по двору, Жука выбрался из машины, и стоял на крыльце, задрав голову. Кричал сорванным голосом.

Лада подняла лицо. Глянула на Витьку быстро темнеющими глазами:

- Им это точно не нужно.

И, вывернувшись вдруг, откинулась, повернулась вниз, будто свесившись с балкона. Обхватив одной рукой Витьку, другой резко махнула вниз, сведя пальцы, будто хотела, оторвав руку – бросить.

Через секунду безвременья, в тишине его, сторожка вдруг взорвалась огненным столбом, торопясь распуститься языками пламени – вверх, в стороны…

Звук бухнул, догнал их, подтолкнул снизу.

Девушка рассмеялась ликующе и горько, прижалась к Витьке. Ветер, будто снова поменяв направление, мощно задул с земли, унося их выше, еще выше. От догорающей сторожки, от сидящей на земле крошечной Галки, что смотрела, не понимая, потом поднялась и, прихрамывая, заторопилась к машине, подальше от жара и падающих на мерзлую землю огней.

- Он ведь не все наврал, Витя, – сказал голос Лады в темноте. Высокой и ветреной темноте.

- Это неважно. Мы сейчас спустимся. Или проснемся. И ты…

- Нет, Витя. Ты спустишься. Или проснешься. А я – не хочу. И не могу. После того, что сделала.

- Как? Я не понимаю.

Он почувствовал – зашевелилась, стаскивая куртку. Ткнула в руки, подмышку неудобным комком:

- Не потеряй, улетит.

И оттолкнувшись, оторвалась, невидимая в черном пространстве. Похоже, они залетели даже за день и находятся в чьей-то ночи.

Витька зашарил руками вокруг:

- Лада? Ты что? Куда ты?

- Все нормально, Витька! – она рассмеялась. И смех запрыгал по темноте нежными вспышками, какие бывают, если нажать пальцами на закрытые веки.

- Мы встретимся. Я еще не знаю, где. И я сделаю стрижку. А ты меня – все равно узнаешь…