ГЛАВА 22

Холмы рыжей глины, поросшие полынью и степными горячими травами, шевелясь, вздыхали, движимые временем – летним зноем, осенними дождями, внезапными заморозками зимы. И ведя трещины по крепким телам, отслаивали куски глины – высокие и узкие, как скалы. Черная трещина ждала дождевой воды, ширилась и, наконец, становясь сильнее земли, невидимым пальцем пустоты легонько подталкивала отколовшийся ломоть. Обрывая корни травы, что пытались удержать землю, кусок рушился на песчаные пляжи, с грохотом валился, разбиваясь на глыбы, а те, падая в морскую воду, текли желтыми языками, которые бледнели, и вот уже нет упавшей земли. А берег – другой. Встал стеной свежего обрыва, срезанного временем и силами жизни. Корни, бессильно свисая, высыхают на ветру, никнет сверху трава, заглядывая в веселые вечные волны. А из высушенной солнцем глины вдруг мокрой слезой пробивается тонкая струйка воды. Это родник нашел себе выход и вздохнул, сверкая водяной струйкой, сперва только намочив глину, а потом, выбив себе ложе для чистой воды, ищет дорогу к воде морской.

Стена стоит долго по меркам живущих рядом людей, поверху топчется ими тропа, а невдалеке от родника – ряд круглых ступеней, вырезанных в глине, что подновляются после зимних дождей.
- Тут живут твои сестры, маленькие кейлине, – говорила девочке Фития и подталкивала ее в плечо, – ну, что же ты, отдай им подарки!
И Хаидэ разжимала потный кулак. Бережно рассовывала по залитым сверкающей водой нишам и ямкам граненые бронзовые бусины и грубые фигурки. Последнюю опускала в чашу воды, прямо под быструю толстую струю. Шептала прозрачным кейлине свои девчачьи просьбы, искоса поглядывая на старую няньку – чтоб та не услыхала. А после племя кочевало дальше и, возвращаясь через год, Хаидэ заглядывала в водяные тайники. Улыбалась детским желаниям, каждый год становясь взрослее.
Бусины исчезали. И только одна-две, которые сильная вода затолкала подальше в выемку, вдруг находились – блестящие, звонкие, до золота отмытые беспрерывными струями.
- Маленькие кейлине говорят тебе «здравствуй», – улыбалась Фития, – ты всегда помни о них, потому что родник – самая светлая вода на земле. Даже светлее дождя с радуг, там всегда есть облака и тучи. А тут только прозрачная вода.

Нуба сидел на черном песке, что казался багровым от света догорающих костров. Луна серебрила полосы пены на черном прибое озера-моря, а он вспоминал, как Хаидэ, болтая, рассказывала о родниках. Привела к своему, тайному и, сунув руку под толстую струю, засмеялась, вынула покрасневшими пальцами бусину, яркую, как дневное солнце. А взамен положила другие – от себя и от молчаливого Нубы. Она и желания тогда вместо него придумала сама. Если спутник молчит, это ж не значит, что ничего не желает, рассудила справедливо. И пожелала ему хорошего коня, крепкого, чтоб не спотыкался, и теплой одежды на зиму. Заботилась.
Еще было синее озеро в долине маримму. В нем всегда полно рыбы и так хорошо было сидеть на теплом дереве старого причала, что уходил почти к середине воды. Мокрые ноги маримму оставляли темные отпечатки на белом дереве. И те сразу высыхали. А из синей воды, вывертываясь, шли на поверхность рыбы и уходили снова, пуская по мелкой ряби ленивые кольца.

Из-за скал слышался затихающий гул праздника. Костры догорали, красный свет слабел, уступая место бледному лунному. Тихо переговаривались стражи, топчась на опущенной деревянной платформе у самой скалы. А Нуба сидел на корточках рядом с квадратной рамой, собранной из древесных стволов. Смотрел то на девушку, которую привязали за руки и за ноги, то на черную воду, смазанную лунным светом. Иногда поворачивал голову влево, щурил глаза, пытаясь разглядеть край черной изломанной скалы. Оттуда он выбежал на тоскливый стон. Там, если пройти еще дальше, Онторо сказала – там лодка, спрятана в камнях. Наверное, солгала. Не солгали ему в одном. Вот идет, закрывая звезды, черная кривая туча, подбираясь к луне. Когда край ее откусит край лунного диска – из воды выйдут темные и воцарятся на черном песке. Сейчас он сидит, не связанный, слабый и под надзором стражи. А в темноте тучи надзор не понадобится – весь берег будет принадлежать тварям, что выйдут из вод. Какие разные воды… Светлая вода родника, синяя гладь озера маримму. И черная вода острова Невозвращения.
Матара застонала, приподняв и снова уронив голову. Нуба встал и провел рукой по черной щеке девушки. Оглянулся. Глоток бы чистой воды, напоить. Но не было ничего кроме песка, умирающих огней и белой монеты луны над головами. Не было даже сил, чтоб разорвать веревки. Он уже пробовал, тянул и дергал под улюлюканье стражей, пока Ворсу не подбежал чуть боком, по-крабьи. Ударил его в голову древком копья. Проговорил, харкая на песок:
- Я б тебя кончил, но приказано, чтоб жил и смотрел.
Опасливо поглядывая на тучу, убежал снова на платформу. И время поползло дальше. Когда боль в голове утихла, и в глазах перестали крутиться огненные круги, Нуба сел на корточки рядом с рамой и стал вспоминать. Светлую воду степного родника под обрывом. И синюю гладь маленького озера маримму.
- Ойг! – предостерегающий крик кинулся со скалы вниз. И тут же зашипев и треща, разом погасла паутина костров. Стражи затопотали по дереву и притихли. Заскрипели блоки, натягивая канаты, смутно белея в лунном свете, платформа поползла к пролому в скалах. Нуба снова встал, покачиваясь и глядя на тучу, а та, подъев краешек лунного диска, размыкалась, охватывая ее свет черным кольцом. Еще раз подергал веревки на женских запястьях. И вглядываясь в полосы пены, положил руки на шею Матары. Он все же мужчина и когда-то был сильным. Может, сил хватит, чтоб задушить ее до мучений.
Ему показалось, что чередование белых полос нарушилось, перекрываясь черным мельканием. Прибой задышал чаще. От воды хлынул тяжелый запах, поплыл, кидаясь мерными волнами.
- Какой герой…
Нуба зашарил глазами, глядя над плечом девушки. На отблескивающем песке сидела Онторо, опираясь на руки. Сверкал на груди серебряный шестиугольник.
- Убийца слабых женщин, – добавила насмешливым шепотом. Рисунок на лице светился, скрывая выражение. Нуба промолчал, удобнее прилаживая руки на горле Матары.
Онторо встала, мельком оглянулась на черную воду. И снова заговорила, с бессильным бешенством в голосе:
- Она обманула тебя. Спасаешь. А я…
Позади нее плеснула вода. Поодаль чавкнуло и тонко просвистев, стихло. И вдруг как собачий визг, раздался женский смертный плач, захлебнулся в чужих звуках, противных до тошноты. Торжествующих.
- Темные эги, – быстро сказала Онторо, – они вышли первыми. Огоро не торопится, он могуч, а эгам нужно время, чтоб совершить трапезу.
- Ты много знаешь, о темноте, – сказал, наконец, Нуба с медленной насмешкой в усталом голосе.
- Я… – обходя раму, она подошла к нему вплотную, прижалась к широкой спине, обхватывая руками, – ты ничего не знаешь. Я…
Из воды темными тенями по черному ползли толстые плети, судорожно дергаясь, будто обнюхивая песок. Пока еще далеко.
- Я хочу не только твое тело, – высоким голосом сказала Онторо, прижимаясь все крепче, – я хочу тебя всего. С сердцем и головой. Пойдем. Я спрячу тебя. До времени. Мне ниспослано матерью тьмой позволение свить новое гнездо. Уйдем вместе.
Женский голос дрожал, она говорила все быстрее, иногда заикаясь, торопясь успеть. И выкрикнув в последний раз свое «пойдем» замолчала.
- Прости, – сказал Нуба.
Ее руки упали с каменной спины, сперва одна, потом вторая. Еле слышно скрипнул песок под босыми ногами. Все так же оставаясь за его спиной, она сказала с бессильной ненавистью:
- Никогда не прощу. Умирай.

Вышла в лунный свет и пошла, опуская к плечу украшенную голову, все быстрее перебирая босыми ступнями, к черной тени, туда, где пряталась тайная лесенка. И Нуба, проводив ее безнадежным взглядом, снова уставился в белые полосы прибоя.
Кольцо черной тучи окружило холодный глаз луны, плотно, как завиток тугой шерсти. Справа, в расщелине скал, что вываливались почти к самой воде, завыл женский голос и, перекрывая стоны, быстро заговорил что-то мужской, ломкий, еще юношеский. Нуба стиснул зубы. Голос уговаривал, поднимаясь все выше, предаться наслаждению темной божественной любви. Стоны неслись, не переставая, и юноша, потеряв терпение, стал осыпать нареченную проклятиями, понося за тупость и нежелание понять свое счастье. Но вдруг захлебнулся и, после короткого хрипа, умолк.
Нуба усмехнулся. Кажется, юноша сам нашел свое темное счастье. В черном воздухе свистнула мокрая плеть, ожгла его плечо холодом. Он закашлялся от невыносимой вони, отмахнулся, торопясь, снова положил руки на шею Матары и стиснул пальцы. С противным сосущим звуком заледенела нога, схваченная другой плетью. Надо успеть. Убить ее до того, как умрет сам. Он привалился к раме, изо всех сил сжимая слабые пальцы, чувствуя, как дергается под руками ее тело. И вдруг, в мельтешении воняющих колец и петель, тяжело упало на песок. Он повалился сверху, не устояв на ногах.
- Ладно! – Онторо, пригибаясь и вертясь, дергала по веревкам сверкающим лезвием. Смеялась, выкрикивая злобно.
- Ладно! Победил! Бери свою ношу, дикий, если… сумеешь. Туда, к скале.
Упала сама, захлестнутая по щиколотке петлей, рванула по черному лезвием, рассыпая веером кровь.
Нуба, вскакивая, сгреб девушку в охапку.
- А ты?
- Иди! Или я позову темную Кварати!
Он тяжело кинулся по песку, увязая и нещадно сминая перед собой сползающее по животу вялое женское тело. Оглядываясь, увидел, как выпрямилась на песке тонкая фигура, окруженная петлями беспрерывно мелькающих щупалец. Поднимая над головой белое лезвие, заговорила мерные слова, другой рукой делая призывающие жесты. И медленно отступая к скале, будто вытягивала за невидимые нити из черной дыры в белом прибое огромную кривую тень, проколотую искрами мертвого света.
Нуба рванулся вперед, стараясь держаться на границе тени от скал и не приближаться к воде, в которой перемешивалось, хлюпая, чавкая и рыча что-то. Что-то цвета багрового мяса, цвета иссиня-мертвой кожи, цвета гнилой зелени, испачканной старой кровью. Потеки и пласты, выгибаясь, сворачивались, лезли на берег и уползали обратно, взблескивали глазами, стекающими по мокрой коже. Вздымаясь, хлопали плашмя, и из-под тяжелых тел вырывались фонтаны серебряно-лунной воды и черного песка.
Спотыкаясь и хромая, великан бежал все медленнее, еле удерживая болтающееся у самых колен женское тело. Открывал рот, сухой и горячий, как раскаленная печь. А по спине катился пот, щекоча лопатки и поясницу. Осталось совсем немного до излома скалы, где прячется лесенка. Только свернуть за нее и дальше, наверное, можно пойти шагом, чтоб не упасть и не умереть, совсем рядом с возможным спасением.
Втягивая в горло воздух, сухой, как горящая трава, Нуба преодолел последние шаги до скалы и, подламывая ноги, неловко свалился на песок, сгребая свою ношу, будто куль тряпья. Откачнулся от тени, на которую были пришлепнуты странные бледно-синие существа, стояли в ряд, скаля кривые ожерелья зубов, колыхались, как толстые водоросли, наполненные водой. Поднимаясь, Нуба не мог отвести глаз от медленного колыхания, от вдруг появившейся на животе существа рваной трещины, что зазмеилась, распахиваясь узкой живой щелью. Вытекая, запрыгали капли тягучей белесой жижи, все быстрее, собираясь в медленную толстую струю.
- Беги! – далекий голос хлестнул его в спину, и он побежал, подгоняемый страхом, звучавшим в крике, – беги, пока эги не учуяли! Они…
Белесые струи поднимались ленивыми змеями, крутились в темном воздухе, высматривая новую добычу. И, не дотянувшись до беглецов, с хлюпаньем погрузились в привязанного рядом пленника. Проедая кожу, забулькали, накачивая собой новое тело.
Нуба застонал, ярость переполняла его, как ядовитый сок эгов полнит тела жертв.
Черное место сплошной темноты. Где боги, которые вырвут с корнем это гнездо, разломят кольцо скал и утопят в соленой воде озера-моря? Сам воздух тут отравлен.
Вдалеке на серебре воды чернели россыпью невысокие скалы. Нуба брел к ним, волоча свою ношу. И каждый шаг становился короче. Проклинал себя, рычал, насмехаясь, ему казалось – крик рвется к луне, а на деле еле слышно хрипел. Ужасаясь тому, что силы оставили его, за сотню шагов до укрытой в скалах лодки, упал и прижался лицом к песку. Дергаясь, попытался подняться и не смог. Цепляясь за гаснущее сознание, все медленнее перебирал все пинки и понукания, что умудрился припомнить. Сулил себе тихую жизнь, еду и скачки в степи на черном жеребце Брате. Обещал себе любовь Хаидэ и пятерых детей, выношенных ею. Его детей. И смеющуюся Матару попробовал увидеть, теряя сознание. Увидел лишь краешек улыбки и упал в свою собственную внутреннюю темноту.

- Вот, – сказал родной голос и карие глаза с зелеными искрами заглянули в его, с жалостью и заботливым нетерпением, – пей.
Сухих губ коснулся край глиняной плошки и Нуба послушно открыл рот, не отрывая взгляда от светлого лица. Глотнул раз и еще раз, прокатывая по горлу прохладную свежую воду. И неуверенно улыбнулся, по-прежнему цепляясь глазами за родное лицо, боясь, вдруг оно исчезнет.
- Выпей все. Ты слабый как щенок. Фу, какой слабый и не мылся, наверное, сто лет.
Темные брови сошлись укоризненно. А потом, не выдержав, княжна фыркнула, и рассмеялась с облегчением. Сказала с упреком:
- Ты меня напугал. Думала – умер. Думала, не успела. Что смотришь, молчун? Если бы говорил, что сказал бы мне? А?
- Я говорю, – он прислушался к своему голосу, боясь услышать его юношеским, боясь, что это всего лишь сон памяти. Но густой и гулкий, голос принадлежал зрелому мужчине.
- Я обещал тебе рыбу. Из цветного стекла.
- Она у меня, – улыбнулась княжна.
- Ее отдала тебе Маура?
Тонкие брови снова сошлись к переносице. Потом поднялись удивленно. Нуба пил и смотрел в родное лицо, и жажда видеть была сильнее телесной. Не мог насмотреться.
- Не Маура, – ответила медленно. Убрала опустевшую плошку и села, скрестив ноги, взяла его руки в свои, прижимая к груди, – но это неважно. Наверное, неважно. Ты…
- Я люблю тебя, Хаидэ.
Он сказал, потому что одна часть его знала – он все еще лежит на черном песке, вдыхая отравленный воздух и прижимая к себе измученную Матару. Наверное, он умирает. И может не успеть сказать.
Пальцы, держащие его руки, сжались крепче.
- Ты мой, – просто сказала она, без улыбки глядя в худое израненное лицо, – так же, как я всегда была твоей. И ты не умрешь. Без меня – нет.
Светлое лицо приблизилось, дыхание пахло чабрецом и полынью. Той, что растет на древних валунах, подпирающих обрыв с тайным родником.
- Я не смогу говорить с тобой больше, – сказала она, – мне нужно выжить. Дождаться тебя. Ты иди к лодке. Вам еще долго плыть. А потом очень долго идти. С тобой может случиться всякое. И со мной тоже.
Отняла руку и прижала ее к своему животу, прислушиваясь к чему-то внутри. Улыбнулась стесненно и тряхнула головой. Светлые волосы потекли по плечам, сворачиваясь кольцами.
- Но ты знай, пока будешь идти. Я тебя жду.

- Да, – ответил он ей, открывая глаза в россыпь мертвенно-белых звезд.
Тяжело поворачиваясь, встал на четвереньки. Передохнул, дожидаясь, пока в голове утихнет звон. И поднимаясь, снова сгреб вялое женское тело, устроил на боку, обхватывая рукой. Тяжко ступая, побрел к скалам, что торчали из воды. У самой крайней на фоне лунного серебра чернел силуэт узкой лодочки.

На середине подъема по узкой тайной лесенке Онторо остановилась. Прижимая к ране на бедре скомканный подол, тяжелый от крови, которой она отвлекала черную Кварати, разыскала глазами крошечный силуэт лодки посреди серебра воды. Усмехнулась с ненавистью.
Он думает, сердце ее дрогнуло, и она кинулась спасать того, кого полюбила. Глупый, не годный к власти. Проникаясь благодарностью, открыл в своей душе еще одну дверку. А Онторо-Акса, будущая мать нового горма-гнезда, уж постарается, чтоб эта дверка была открыта. На будущее. В настоящем есть другой мужчина, который умнее сбежавшего пленника. И именно с ним ей говорить во снах – для исполнения намеченного.
Она отдыхала, прижимая к себе намокший подол. А перед глазами вместо лодочки видела события, которым предстоит произойти по ее воле. Как плоские камни, что отслаиваются от скал, укладывались они чередой под узкие ступни. Шаг за шагом. К мести тому, кто ее отверг. Отомстить через женщину, которую он так любит. Уничтожить ее, изведав и соблазнив душу другого мужчины, который сейчас там, в степи, рядом с соперницей.
Прослеживая дорожку из будущих шагов, она улыбалась все шире, блестели в лунном свете изукрашенные зубы. Шестерка жрецов, да будет тьма к ним благосклонна, многому научили ее. Но она, сновидица и хозяйка зелий Онторо-Акса, умнее всех шестерых и ей нужны вещи более тонкие. Пора темноте становиться сильней и сложней.

Конец второй книги