ГЛАВА 21

- Мир сладок, как сочный плод, – жрец-Пастух погладил подлокотники, сжал резные драконьи головы, с удовольствием ощущая тепло гладкого дерева. Посмотрел на притихшую толпу – сотни блестящих лиц и сверкающих глаз.
- Труды необходимы для того, чтоб плоды зрели, но кроме умений и трудов есть еще радости чистых удовольствий.
- Да… – выдохнула толпа. Волна движения мягко прошла по плечам и головам. И снова все замерли, ожидая слов.
Жрец усмехнулся. Он не обольщался, мало кто из собравшихся, разгоряченных вином и праздником, понимал его. Слова были для них просто ключом к получению радостей. Пусть повелитель скажет. И разрешит. В уплату за жадное внимание. Эта мена нравилась жрецу. Как все просто. И чем дальше, тем проще, потому что радостей хочется больше и больше, и должны они быть грубее и сильнее.
Он поднял руку, следя, чтоб складки белой тоги, расправляясь, падали к самому полу. Повысил голос. Перечисление радостей – вот что важно повторять. Пусть помнят и никогда не забывают.
- Прежде трудов своих вы можете что-то найти. Счастливая находка!
- Счастливая! Находка! – толпа раскачивалась, вторя нараспев.

- Можете взять то, что существует само по себе, не принадлежа никому. Взять!
- Взять! Само по себе!
Жрец поднял вторую руку. Подался вперед, показывая белые ладони.
- Можете взять у слабого. Таковы простые законы жизни. Сильный живет, слабый погибает.
- Взять! Погибает! Да, мой Пастух, мой жрец!
- Можете взять у глупого. Таковы законы жизни. Хитрый живет, он сильнее.
- Да! Да!
Жрец встал, простирая руки над толпой. Тут, за тонкой завесой тумана, скрывающей широкое пространство сердцевины скального кольца от жителей галерей, жирную землю устилал ковер мягкой пружинящей травки, перекликались яркие птицы, покачиваясь на тонких ветках молодых деревьев, журчали изгибистые ручьи со сладкой пресной водой. И все было настоящим – никакого морока. Люди сидели на пологих пригорках, гладя дивный живой ковер. Черпали руками сладкую воду, вливая в раскрытые рты. Дышали хмельным воздухом, что, входя в легкие, бродил, как свежее вино. И смотрели во все глаза на хозяина – стоящего на возвышении, где на зеленую траву была положена ослепительно белая мраморная плита, на нее еще одна – поменьше. За спиной пастуха стояло кресло, убранное прозрачными тканями и золотыми цепями. И все вокруг было таким ярким, цветным, вкусным – радость и удовольствие детям острова Невозвращения. Чтоб, уйдя танцевать на черный песок, пить пиво и вино, набивать животы мясом и фруктами, а потом, валясь спать в своих пещерах, они баюкали память о радостях праздника, который дарят им их повелители.
- Мир прост! – крикнул жрец, осматривая толпу.
- Прост! – Заорали в ответ мужчины и женщины.
- Возьми все, что сможешь, а чего нет – сделай!
- Возьми! Да!
- И всюду найди свое наслаждение!
- Найди!
- А не найдешь – сделай!
- Да, мой жрец, мой учитель! Да, мой Пастух, мой жрец!
Он засмеялся, и толпа засмеялась в ответ. Мир прост. И в нем сплошные радости.
- Вы хорошо жили. Радовали своих наставников и это большая радость для меня. Сейчас вы пойдете продолжать праздник. А некоторые останутся, чтоб порадовать не только нас, но и темных. Это справедливо. Всем должна быть радость от праздника.
Он прислушался к наступившей тишине, обводя глазами лица, на которых радость сменилась напряженным страхом и нетерпеливым желанием, чтоб эта часть праздника поскорее миновала.
Складки рукава мягко колыхнулись, палец указал на девушку, что хлопала и смеялась вместе со всеми.
- Ты останешься здесь, к радости темного Огоро…
Девушка замерла. Глаза на круглом лице стали огромными.
- Нет!
- Да! Да! – закричала толпа, и ближайшие к ней сомкнулись плечами, выталкивая избранную вперед.
- Ты останешься здесь. К радости темных эгов.
Худой мужчина забормотал что-то, оглядываясь, упал на колени, мелко кланяясь и пытаясь уползти в чащу топчущихся ног. Пинками его вытолкали обратно, двое кинулись, удерживая на месте извивающееся тело.
Жрец, поглаживая висящий поверх одежды серебряный шестиугольник, с удовлетворением смотрел, как по мере уменьшения опасности быть избранными, лица людей разгораются, и глаза заливает лихорадочный блеск.
- Ты останешься здесь. К радости темной Кварати…
- Ты останешься здесь…
- Ты…
Избрав шестерых, жрец поднес знак к губам и поцеловал прохладное серебро. А потом, делая руками движения, будто загонял в загородку разбежавшихся кур, отечески улыбаясь, воскликнул:
- Идите же! Идите!
Гомоня, люди вставали, толпясь, двигались по траве к стене дрожащего тумана и исчезали в нем, взбираясь по лесенкам на уровни галерей. Удобно усаживаясь, жрец вздохнул, расправляя складки одеяния. Благожелательно смотрел, как стражи толкают перед собой шестерых избранных к отдельной лестнице, ведущей в камеры приготовления.
- Мой жрец, мой Пастух! Да будет тьма добра к тебе всегда!
Жрец опустил глаза, разглядывая лежащего у подножия молодого мужчину в синей короткой даге. Тот возносил хвалы, хлопая по траве ладонями и утыкаясь носом в землю после каждого слова.
- Прими мою просьбу!
- Говори, – разрешил жрец. Улыбнулся девушке, избранной первой, а та застыла в толстых руках стражей. И кивнул, чтоб не уводили. На лице пленницы отразился смертельный испуг, смешанный с надеждой.
- Это. Моя нареченная. Это – Нусса. Позволь мне…
- Говори, мальчик.
- Позволь мне самому отдать ее темному Огоро, – юноша поднял голову и стоя на коленях, жадно смотрел на пастуха, облизывая толстые губы.
- Ты хочешь спуститься на черный песок, сам привязать ее тело и сидеть рядом, глядя, как радуется Огоро своей новой любви?
Спрашивая, пастух посмотрел на остальных жрецов, стоящих рядом с креслом. Те улыбались юноше.
- Да, – хрипло ответил тот. И не повернул головы на тонкий вскрик девушки, обмякающей в руках стражей.
Хлопнув ладонями по драконьим головам, пастух рассмеялся. Жрецы рассмеялись следом.
- Ты доставил нам радость. Я думал, вслед за ней придется избрать и тебя, но такая неожиданная, такая прекрасная радость! Ты поступил, как подобает. Иди и смотри в глаза избранной. После будешь награжден.
Кланяясь, юноша вскочил и побежал вслед за стражами. Жрец-Пастух кивнул Рыбаку.
- Спустись и проследи. Вдруг это животное решилось на обман. Хотя его глаза говорят об истинности желаний.
Светлый сад опустел. Издалека слышались крики и смех, нестройная музыка и пение.
Жрец-Пастух повернулся, поворачивая кресло, укрепленное на толстой вращающейся ноге. Позади него, на мраморной платформе был укреплен высокий столб, с продольными щербинами по старому мореному дереву. К столбу был привязан Нуба, схваченный поперек шеи кожаным ремнем, смотрел перед собой. А у его ног лежала Матара, выставив вверх круглое плечо, с телом, укутанным в рваный хитон. Разбросанные по белому мрамору руки, усеянные свежими ранами от поцелуев Огоро, казались выпачканными живой грязью – светлая кожа тускнела, оставляя все больше места черным пятнам и полосам.
- Снимите ремень с горла, пусть видит свою белую заботу, – распорядился Пастух.
Щелкнув, ремень освободил мужскую голову. Опустив лицо, пленник жадно разглядывал лежащую у его ног девушку. И на распухшем от побоев лице пробегали волнами радость, надежда, сострадание и понимание того, что произошло.
- Я вижу твое лицо, большой крикун, – нараспев заговорил Пастух, – вижу, как радуешься, что женщина у твоих ног не та, которую хранишь. Приятно, что смерть и мучения постигли другую? Но ты не прост, как сыны и дочери удовольствий. За радостью пришла жалость. Она хмурит твои брови и собирает морщинами лоб. Тебе жаль и эту. А как с мыслями? Ты уже можешь думать, хранитель Нуба?
И жрец передразнил его крик:
- О, Хаидэ-э-э!.. Так ты звал ее? Я жду, когда твое лицо расскажет, что ты понял содеянное.
Большие ладони хлопнули по резному дереву.
- Вижу! Понял. Да, великан, ты позвал ее, свою заботу, свою драгоценность. Открыл нам дорогу в ее душу. Теперь лишь дело времени, и она будет взята темнотой. У нас много что есть предложить воительнице, носящей в чреве ребенка, а в сердце думы о троих мужчинах одновременно. Фу, как это низко, не правда ли? Спит с одним, мечтает о другом, а зовет третьего! И такая сумеет защититься от нас?
Он искренне рассмеялся, и жрецы подхватили раскатистый смех. Пастух поднял руку и аккуратно вытер уголок подкрашенного глаза.
- Что ж. За такой прекрасный дар темноте положена награда. Мы справедливы. Сейчас ты ее получишь.
- Где Онторо, – сипло спросил пленник, разлепляя пересохшие губы, вздутые от ударов стражников.
- Твоя помощница и избавительница? Душевная подружка, которую ты успел, как следует полапать, когда торопился сбежать от нас?
Пастух покачал большой головой. Поцокал укоризненно:
- И эти люди кичатся своей правильностью. Вы – скопище мерзких лживых тварей. Вы лжете себе и миру, выпячивая свои добродетели, которые нарушаете, делая каждый следующий шаг! Еще немного времени, и ты лежал бы на ее теле, извиваясь, как червь, запускал бы в женское нежное свой мужской корень. О-о-о, Хаидэ! Где ты, моя любовь? Смотри, как мой змей ползает в чужих норах! Ах, возлюбленный Нуба! Сейчас я прилечу к тебе, вот только выберусь из постели, в которой меня греет сильный и ловкий самец! Да самый дохлый последыш из моего стада в тысячи раз честнее и чище вашей лжи. Он говорит – я хочу радостей, дай их мне, мать темнота. И мать темнота дает все, тем, кто служит ей. Честно и чисто. Как этот мальчик, что захотел большего удовольствия и сядет смотреть на любовь Огоро к его нареченной.
- Где она? – повторил Нуба, не слушая.
- Она предала тебя, потому что она не предаст темноту. Ты для нее – песчинка, копоть, мелькнул, и нет тебя. А ты решил, что достоин преданности? Решил что тут, на острове, стоит поманить, и кто-то ринется отдавать свою жизнь за тебя? Ты глуп. Она собирает вещи, большой глупец, покидая жилье среди низких. Твоя Онторо удостоилась войти в первые помощники жрецов. Кто знает, возможно, вскоре она соткет еще одну нить паутины, совьет в ней новое гнездо. Станет Целителем нового стада. И чистый юноша, который сейчас проявил себя – достоин идти за ней.
Жрец наклонился в кресле, сжимая резные ручки. Прошипел:
- Так мать темнота раскидывает сети. Не торопясь, неумолимо выжидая. И получает свое. Всегда. Слышишь меня, жалкая гнилая коряга?
Нуба молчал, облизывая губы сухим языком. У него кружилась голова, его били, когда он очнулся. Били сосредоточенно и умело. Хотя после зова он так ослабел, что нужды в том не было никакой. Разве что – для удовольствия истязателей.
- Я все сказал. Настало время дел. Ты пришел за мальчиком? Не захотел уйти без него? Что ж… ты…
Нуба поднял голову и перебил жреца:
- А больше всего на свете ты любишь говорить. И слушать себя.
За спиной пастуха усмехнулись жрец Песен и жрец Удовольствий. И, не закончив фразы, жрец приказал:
- Приведите мальчишку.
Из-за стены легкого тумана послышались звуки флейт и перестук барабанов. Флейты дудели бодро и коротко, чуть задыхаясь, чтоб переждать россыпи стуков. Нуба, еще раз страдальчески оглядев лежащую девушку – он все пытался понять, дышит ли она, – поднял голову, всматриваясь в колеблющуюся завесу.
Из белесого марева выступила небольшая процессия. И по мере того, как приближались, мерно ступая, стражи в черных кангах, накрученных вокруг мощных бедер, на лице пленника напряженное ожидание сменялось удивлением.
За стражами семенили девушки, крошечные канги стягивали круглые бедра, в широкие кожаные пояса были воткнуты белые цветы. Доставая из плоских корзин на боку алые лепестки, девушки сыпали их на тропу, оглядывались, улыбаясь, иногда прикрывали лица ладонью, блестя яркими глазами.
А за ними, в открытых носилках покачивалась укутанная в тонкое драгоценное покрывало, с краем, наброшенным на голову, фигура. Лишь кончики пальцев были видны, с накрашенными золотом ногтями.
Продудев последние звуки, флейты стихли. Стражи расступились, держа руки на мечах. Девушки, становясь на одно колено, склонили головы, украшенные цветами и перьями. А носильщики, бережно водрузив паланкин на подставку, отступили в низком поклоне. Фигура пошевелилась. Поднялась рука, откидывая покрывало с курчавой головы. Маур выжидательно посмотрел на жрецов, кривя накрашенные кармином губы.
- Вот избранный сын темноты! – нараспев заговорил жрец-Рыбак, простирая к носилкам длинную руку.
- Юноша, удостоенный чести быть взятым! – подхватил жрец-Лодочник, делая шаг вперед.
- Дитя, чья душа полнится нами!
- Прекрасный и темный, продолжатель и сеятель!
- Новый ткач паутин!
- Новый жнец теплых душ!
Кланяясь, к паланкину подошли Садовник и жрец Удовольствий, протягивая к Мауру руки, помогли ему сойти наземь.
И сам жрец-Пастух встал навстречу мальчику. Склонил большую голову и, принимая узкую ладонь, в белых и золотых узорах, повел Маура к столбу.
Мальчик, плавно ступая ногами, обутыми в плетеные сандалии, давил подошвами цветы, что клонились к траве. Жрец вел его, отступив на шаг, смотрел поверх узкого мальчишеского плеча, завернутого в струящийся шелк, и ухмылялся, прочитывая выражения, что сменялись на лице пленника.
И Маур смотрел на своего друга и собеседника, плывущими глазами, полными равнодушного презрения. Наступив на край хитона Матары, поморщился помехе. Поднял лицо.
- Развяжите его. Он ничего не сделает вам. Он слаб.
Голос, что проговаривал слова, был похож на пение флейт, повторяющих один и тот же монотонный рисунок. Нуба всмотрелся в глаза мальчика, как глядят на дальнюю точку, размытую и неясную, силясь разглядеть очертания в дымке, прикрыл веки, не в силах увидеть.
Упал ремень, стягивающий запястья, следом соскользнул тот, что обвивал колени и щиколотки. Опуская плечи, великан согнул колени, сгибаясь над лежащей девушкой, прижал пальцы к шее, слушая, бьется ли кровь в жилке.
- Как он заботлив, – издевательски прошипел Пастух, потешаясь. И жрецы с готовностью захихикали.
- Она еще жива, – возвысил он голос, – можешь убрать свою руку, она дышит и скоро вернется к жизни. Темный Огоро еще не закончил любить ее.
По-прежнему стоя на коленях, Нуба обратился к Мауру:
- Ты позволишь ей умереть?
Мальчик сделал два шага и уселся в кресло Пастуха, откинулся и так же, как тот, положил руки на резные драконьи головы. Жрец-Пастух, отойдя к остальным, прикрыл глаза, чтоб спрятать злой блеск. Нуба, справляясь с головокружением, выпрямился, встал над девушкой, свешивая большие руки. Стражи тут же качнулись к нему, крепче ухватывая рукояти мечей.
- Почему я должен спасать ее? – спросил Маур, удобнее вытягивая ногу и любуясь сандалией, – она не сделала ничего для меня.
- Она умирает.
- Пусть. Все должно переплетаться и соединяться. Если бы я знал, кто она и помнил об оказанных мне услугах, я взвесил бы их и возможно, заплатил бы мера в меру. Но она никто.
- Тогда заплати мне. Я шел за тобой, чтоб спасти. Дай ей жить за мою услугу.
Маур сжал подлокотники, подаваясь вперед. Плывущие глаза раскрылись, зрачки затвердели, как черные точки, проколотые острием ножа.
- Ты? Шел спасти? Это твои слова, лживый годоя! Я должен верить? Где она – твоя услуга мне? Ну?
Протянул руку, украшенную и расписанную, пошевелил тонкими пальцами. Рассмеялся.
- Давай ее мне. Где то, что бы собирался сделать и не сделал? Я ждал тебя! Ты знаешь, как долго я ждал тебя?
Губы мальчика искривились. И тут же лицо смялось от злости на собственную слабость.
- Время наставлений иногда течет очень долго, – прошелестел жрец-Рыбак, сочувственно кивая.
- Они… они мучили тебя. Ты был один и они…
- Замолчи! – голос Маура сорвался, кликнув. Черное лицо посерело. Сжимая резное дерево, он оглянулся на жрецов. Те смотрели на него с заботливым восхищением, в ответ на взгляд прижали руки к груди в знаке уважения и подчинения. Мальчик резко кивнул. И, успокоенный, снова обратился к Нубе.
- Они… жрецы наставляли меня. Каждый, как мог, передавал мне свои знания и умения. Это было… да. Но зато потом я получил это все! Я могу это видеть. И трогать руками! Иди сюда! – крикнул он одной из девушек, и та подбежала, пала на колени, запрокидывая голову. Маур схватил тугие косички, наворачивая на кисть, дернул голову девушки к своим коленям. Снова крикнул Нубе, не глядя, как на глазах у той копятся слезы боли:
- Видишь? Она моя! Шестеро дали мне все! А что дал мне ты, кроме лживых слов и пустых разговоров?
- Я не успел. Я шел за тобой и не успел. Прости.
- Нет. Прощать значит проявлять слабость. Я получил столько, сколько ты никогда не получишь от жизни, пришлый. И получу еще больше!
Оттолкнув девушку, он встал. Высоко поднимая голову, поворачивался, высокомерно оглядывая жрецов, пленника над умирающей Матарой, тонкие рощицы, полные птиц, и пригорки, обвитые сверканием воды.
- Я – избранный сын темноты! Той, что больше и выше, чем черная птица Гоиро! Ты остался внизу, червяк. А я стану хозяином такого же мира, как этот! Мне будет власть. Женщины. Я смогу приказывать. Много еды, много мелких людей подо мной. И я пошлю стражей за папой Карумой, чтоб отдать его темным эгам. Ты знаешь, червяк, как темные эги вползают внутрь человека, чтоб наполнить его ядовитой слюной? Кожа ползет, будто она гнилой бурдюк, и рвется, выпуская сытых детей нижнего мира! А человек, принявший эгов, все еще жив… Вот что ждет моих врагов. Я прикажу и…
- Ты не избранный, ты только игрушка, – говорить было тяжело, слова бугрились в глотке, застревали комками земли, такими же, как вся она под ногами, и толку от них, казалось, никак не больше. Нуба стоял, покачиваясь, измотанный зовом и побоями, пытался сжать кулаки, но пальцы вяло разгибались сами. Бедный мальчишка… сколько же дней он провел под изощренными пытками, во время которых палачи вдалбливали ему свои тупые нехитрые истины. Как сильно должно быть мучили его тело и душу, чтобы после, когда все прекратилось и вместо мучений пришло время таких же нехитрых подарков, он так искривился внутри себя. Разве сейчас словами можно переменить хоть что-то? И Нуба попросил снова, уже не надеясь на то, что Маур услышит.
- Отпусти ее. Только ее. Я останусь.
Мальчик, подбоченившись, прищурил глаза:
- А! Хочешь прикинуться добрым. Чтоб остаться служить и получить свои подарки от темноты? А потом втоптать меня в грязь и самому сесть на место власти?
Нуба вздохнул. Повторил, как несмышленышу, разделяя слова:
- Делай, что хочешь, со мной. Ее отпусти. Пусть Онторо даст снадобий и вылечит ее. Пусть девочка живет тут, как жила раньше. Если вы не позволите ей уйти. Пусть просто живет.
- Онторо предала тебя! – выкрикнул Маур. Жрецы снова засмеялись.
Нуба пожал плечами.
- Ну и что? Она же лечит людей. Пусть вылечит девочку.
Они смотрели друг на друга, говоря слова и думая мысли, что никак не могли встретиться. Новый Маур открывал и закрывал рот, с беспомощной злостью подыскивая доводы, которые видел он – все равно разобьются о терпеливую просьбу. В голове мальчика металось раздражение. Он дурак, этот непонятный великан? Или это большая хитрость? Он вымотан, его предали. И сам Маур стоит перед ним, как блистающая вершина предательства. Как он смеялся сегодня, разглядывая в зеркале свое прекрасное ухоженное лицо, щупая сытый живот, и совсем уже зажившие рубцы от укусов и побоев на ребрах. Предвкушал, как великан дрогнет в отчаянии, как забьется его лицо, силясь справиться с навалившимися горестями. А вместо этого стоит и, безмозглый попугай, повторяет одно и то же – пусть спасут. Девчонку, которая тоже предала его.
Он оглянулся на жрецов. Садовник ободряюще кивнул ему. И подсказал:
- Пусть постережет ее, во время любви темного Огоро.
- Да! Вот мое повеление! Возьмите обоих на черный песок. Будешь смотреть, как она отдает свою жизнь для радости темного.
Пастух сделал знак стражам. Мальчик сошел с возвышения и подхваченный под руки жрецами, величественно двинулся к паланкину. Раз оглянулся растерянно, нахмурив брови и шевеля губами. Но стражей скрыла толпа полуобнаженных красавиц и перед глазами закружились алые лепестки, разбрасываемые тонкими руками в звенящих браслетах.
Усадив Маура в паланкин, жрец Удовольствий вернулся и, поклонившись Пастуху, напомнил вполголоса:
- Ты обещал отдать мне тело пленника, мой жрец, мой Пастух. Для изысканных наставлений женщинам.
- Ты получишь его. Утром, после встречи девчонки с Огоро. Ее последней встречи. Он будет твоим.