Глава 41
Странные Вещи

Акут уложил её на мягкую шкуру и отбросил в сторону мокрую тайку, белую, расписанную по краю лесом красных цветом.
– Не на-до…
– Силы твои забрала вода.
– Я буду спать…
– Да. Молчи.
Из сумки на поясе достал мешочек и, погрузив в него руки, вынул их – белыми. При каждом движении с пальцев срывались слабо светящиеся облачка, расплывались в сыром воздухе хижины. Дождь снаружи шумел и шлепал. Акут наклонился, положил белые руки ей на лицо, поверх полузакрытых глаз.
– Сухое…
– Камень Айны.
Ладони двигались, осушая влажную кожу, и Найя вздохнула, обмякнув телом на шкуре. Невесомый порошок пах солнцем и немножко школьным окном с яркими стеклами. Май. Звонок. Хлопание сумок о столы.
– Это – мел. Мел?
– Нет этого слова. Камень Айны. Она высушила макушки скал за поворотом реки, когда не могла плакать, навсегда. И камень Айны не берет воду. Он сухой и в дождь.

Чуть помедлив, Акут огладил её плечи. Смотрел, как через белую дымку просвечивает витая змея. Она уже спустила закрученный хвост к самому локтю, а голова лежит на ключице, носом к ямке под горлом. Руки его остановились, дрогнув. Один завиток захватывал правую грудь, расцвечивая кожу почти до самого соска.
– Ещё…
Руки продолжили движение. Мерно, кругами, иногда еле заметно, иногда нажимая сильнее, он втирал порошок в светлую кожу. Погружал пальцы в мешочек и снова касался тела. Живот, бёдра. Треугольник входа… Мягко повернуть на живот. Змея позвоночника под ладонью. Ниже, по круглому. Подождав, когда мастер закончит со спиной, Найя сама повернулась снова. Колени… И к самым щиколоткам. Ступни, такие узкие, что его ладонь удивлялась. Маленькие пятки.
Пройдя по каждому пальцу отдельно, Акут встал и перевернул на спящей Найей пустой мешочек, встряхивая. Облачко порошка поплыло вниз, по пути расходясь, становясь прозрачным туманом.
Его странная жена вздохнула во сне, укладываясь на бок. Он осторожно вытащил из-под неё шкуру и накрыл, подтыкая со всех сторон. Ушёл в свой угол. Сел, прислонившись плечами и затылком к жердям стены. Закрыв глаза, потирал ладони, умывая их остатками порошка, который скользил и поскрипывал, как крыло бабочки на зубах. Уперся ладонями в колени, оставляя на них белые светящиеся пятна, и застонал негромко. Он хотел её. Так сильно, как никогда и ни одну из череды ночных женщин, весёлых и лёгких, уходящих в свою жизнь сразу после горячей ночи. Вот она, почти дочь ему, но одновременно – женщина, лежит в нескольких шагах. Дышит. Сам укрыл. И можно сделать то, что уже сделал однажды, по незнанию, уверенный, что она всё поняла. …Даже если она будет кричать, тело её от этого не изменится. Поить отваром листьев сон-дерева, понемногу. Она еще слаба, нескольких капель хватит, чтобы стала ещё слабее, не засыпая. Половина времени дождей впереди. Запереть дверь наговорённым корнем семейки – до первого взгляда Айны. Кормить ягодами и грибами, что растут у задней стены… А потом…
Ударился затылком о стену. Сморщился. Ударился ещё раз.
Змея на её плече растёт. На празднике не успел остановить, кинулась в тёмные воды, но не ушла. Не ушла! Говорила с Владыками, и они не взяли её! Значит, змея вырастет и возьмут. Отберут у него.
А впереди есть время, предназначенное для любви. Закон жизни. Время Дождей сотворили боги, чтоб ничто не мешало телам соединяться.
Акут вытянул перед собой руки раскрытыми ладонями вверх. Кожа еле заметно светилась. Глядя сильно, так что заслезились глаза, он вырастил на одной ладони их сплетённые тела, и как она под ним бьётся, чуть заметно, не имея сил встать, сбросить, оттолкнуть. И над бьющимися, как рыбы, телами посеял мыслями мелкую сетку дождя.
Перевёл взгляд на пустую ладонь. А что вырастить тут? И увидел её лицо, когда, дотрагиваясь до миски или стены, смотрела на него в ожидании слова и губы уже складывала – повторить за ним. Круглый подбородок приподнят. Глаза, полные доверия, когда забывала о том, что он с ней делал, раньше.
Акут медленно и больно сжал кулаки. Стукнулся затылком о стену. Полетели сверху древесные крошки, уркнул мышелов, перебегая по балке крыши. Мастер повалился на бок и скорчился, подтягивая колени к животу, а кулаки держа у горла. Закрыл глаза и стал ждать сна.

Большая хижина светилась живыми огнями. Мужчины сидели на циновках и лежали, устроив головы на коленях у женщин. Вилась над очагом сонная песня сытых усталых людей. Они съели мясо с овощами, запивая еду ягодным вином и пивом из плодов пальмы. Рассказали друг другу всё, что хотели рассказать, смеясь и пугаясь. И примолкли, досматривая танец огня. Многие уже исчезли, парами, ушли по извивам мостков в хижины, чтоб лечь вместе. Несколько раз окликали старого Тику, спрашивая друг друга, кто видел его, но еда была вкусна, и разговоры приятны, потому забывали. Куда он денется, видно, кончилась у старика отта, а без неё он, как старый барсук, нос не кажет из норы. Когда потухнет очаг и разбредутся по домам последние, Тику выйдет из своего чулана и приберётся. А мяса женщины ему оставили, целую миску с горой прикрыли широкими листьями.
Берита сидела напротив двери, смотрела на огонь через опущенные веки. Выдёргивала широкий подол юбки из-под спящего мальчишки, что все подкатывался к ней под бок, а его мать улыбалась и гладила до блеска отмытые мальчишеские худые ноги. Берита улыбалась в ответ, одними губами. А сердце в груди, под низками старых бус, бухало в тревоге. Что-то шло не так в их мире…
Пламя костра стало маленьким, не мешало видеть открытый вход. И за ленивыми языками пламени Берита узнала в сидящем угловатом силуэте Кору. Удивилась, что та молчит. Не трещит лесной птицей, как обычно, потому Берита и не заметила её раньше.
И вдруг поняла: Кора не только молчит. Она смотрит на неё, Бериту, не отводя глаз. Как смотрит из веток древесный лазальщик, когда идёшь по тропе, – цепляется за тебя глазами-бусинками и не отводит их.
Берита повернулась к соседке и через спящего мальчишку заговорила тихо, о простом. Спросила о мешках с зерном, не намокли ли. И сколько шкур принёс домой её охотник. Но и не видя, ощущала на толстой щеке колючки Кориного взгляда. И наконец выдернула подол из-под мальчишкиного бока и встала. Переваливаясь, пошла в обход сидящих людей, кивая, смеясь и отпуская шуточки. Рядом с Корой остановилась, посмотрела сверху на зализанные волосы, сплетённые во множество тонких косичек. Но Кора не подняла головы. И Берита не стала ей ничего говорить. Просто вышла в мокрую темноту.
Дождь шумел равномерно, не пропуская деревьев, крыш и налитой под мостками воды. Шелестел мокрым по мокрому, шлёпал и вздыхал в листьях медленным ветром. Вокруг озера-площади светились в хижинах красные огоньки.
Берита шла медленно, по сторонам не глядела. Ждала.
– Эй, соседка!
Кора догнала её и пошла следом, часто шлёпая босыми пятками.
– Мне поговорить бы.
– Чего тебе?
– Давай постоим, Берита. Сердце моё сейчас выскочит.
– Попей отвара из черностебля.
– Не успеваю я за тобой, Берита. Ладно. Пойду к вождю, спрошу, понравились ли ему Вещи из схрона.
Берита остановилась. Повернулась к замершей на мостках Коре. В глазах у той плясали точки далеких огоньков.
– Ты…
– Вот и хорошо, а то я вся умаялась, бежать-то.
– Я медленно шла.
– Мне надо серьёзное сказать, секрет. Не в спину же.
– Пойдём ко мне.
– Пойдём, пойдём, соседка!
И дальше шли молча и быстро. Шлёпали пятки Коры по дереву, но не слышно было жалоб на усталость и сердце.

В хижине Бериты пахло свежими плодами хлебника и холодной золой очага. Кора огляделась и присела на чурбак у открытой двери. Схватилась за низку бусин и стала перебирать их руками.
– Зажгу огонь. Рассказывай.
– Ох, соседка, к тебе милостивы боги. Айна не обходит тебя своей любовью, вон как родит хлеб твой древесный муж Беру. И Еэнн вкладывает в твою голову разум лечить людей. А я, ох, сплошные несчастья, сплошные!
– Хватит плакать, Кора.
– Ты давала мне зелье. Для Оннали. Дай ещё.
Берита, стоящая на коленях у очага, отдёрнула от лучинок обожжённую руку. Снизу вверх окинула взглядом нескладную фигуру у дверей. Юбка провисла меж худых колен, острые локти торчат в стороны, и пальцы, как пауки, шевелятся, перебирая бусины на плоской груди.
– Кора, боги накажут тебя. И меня накажут. Ты получила, что хотела, чего же ещё?
– Глупая девчонка разлила зелье в воду. Дай мне ещё, Берита. На старости лет я хочу пожить богато и спокойно, в уважаемой семье Меру и Онны.
– Спокойно? – Берита смотрела в свежий огонь и говорила с ним, а не с Корой, – не будет нам покоя. Что-то идёт к концу. Наверно, мы слишком долго жили в скорлупе, как в яйце. Наверно, наступают больные времена.
– О чём ты, Берита? Дай мне немножко зелья, и я пойду себе. А к Мененесу, да будут тёплыми для него дожди, не пойду, шутила я. Мы ведь с тобой подруги. Должны помогать.
– Да… О чём я. Сама не пойму, о чём, Кора. Но в голову приходят чужие сны чужих людей и мысли, которые не мне думать…
Она расправила на полу подол широкой юбки и, перебирая его в пальцах, снова посмотрела на Кору. По широкому лицу Бериты перебегали блики огня. Но под их мельканием лицо старухи было спокойным.
– Я не дам тебе зелья, Кора. В семье Онны творятся странные дела. Белая жена мастера Акута вошла в тёмную воду, спасла сына Меру и не ушла, вернулась к людям. Теперь мальчик станет ей маленьким братом, их дыхание будет общим. Зачем, Кора? Кто так решил? Боги?
– Не дашь? – пальцы Коры замерли среди бусин. Она опустила руки и начала медленно:
– Тогда вождь…
– Да что ты мне тычешь? Вождь, вождь, да будет еда его всегда свежей и не убывает… Ты хоть слышишь меня? Нельзя теперь делать не по сердцу. Близятся сроки!
– Да? – Кора вскочила, дернув низку. Заскакали по полу чёрные и красные бусины-семена.
– Я всю жизнь!… Детей! А муж мне и слова ласкового… Гни спину, Кора, вытирай носы, вот и прошла твоя жизнь. Я хочу!…
Берита посмотрела на худую фигуру, воздетые к потолку руки. Вздохнула.
– Глухая ты, соседка, как есть глухая. И дура.
Поймала мысль, проскочившую в голове искрой. И стала говорить медленно, нащупывая и додумывая на ходу:
– Нету зелья, Кора. Теперь до следующего года, пока не созреют травы. А хочешь, вместо зелья я тебе отдам Вещь? Сама выберешь…
– Ты! – крикнула Кора и смолкла. Опустила руки. Стала смотреть на тяжело поднявшуюся с пола Бериту.
– Совсем нету?
– Совсем, соседка. Уж извини.
– А … про Вещь… Ты правду сказала?
– Конечно. Мы же соседки, должны помогать. Помнишь?
– Ну…
Глаза ее прищурились, и она уперла руки в бока.
– А где твой нож, Берита?
– Кора! Мозги у тебя с мышиный горошек! Ты что, думаешь, я тебя около сундука зарежу?
Берита рассмеялась, чувствуя, как закололо у неё сердце от воспоминания о глухом стуке, с каким свалилась в сундук отрубленная голова Владыки. Ей самой бы отвара черностебля попить. Но ведь от этого он не помогает.
Кора молчала упрямо. Сделала было шажок к дверям, но тут же вернулась обратно, кося на выход глазом. Берита задрала подол широкой юбки. Тронула на тельном поясе ножны с полукруглым Еэру.
– Вот, видишь? Нож у меня, он закрыт одеждами его и моими. А я отойду в дальний угол. Даже на порог отойду. Сама откроешь сундук и выберешь себе Вещь.
– Какую захочу?
– Д-да…
– Я хочу две!
Кора сверкнула глазами, в тишине слышалось её тяжелое частое дыхание. Сердце Бериты ворочалось в груди, будто разрывая там что-то.
– Хорошо, глупая старая мышь. Ты получишь две Вещи. Но если будешь ещё выпрашивать, я тебя, и правда, зарежу.
– Ты. Ты не сможешь! Мы ведь с детства росли вместе, а, Берита?
– Кора! Ты хуже репья. Иди к сундуку, я уже сняла заклинание. И прячу нож, видишь?
– Да…
Берита пошла к выходу вдоль противоположной стены, смотря, как Кора отходит, всё так же с опаской поглядывая на неё, вглубь дома. Огонь кидался в круглом домике очага и, ничем не прикрытый сверху, бросал на стены и потолок колеблющиеся отсветы, тёплые и яркие. Было видно, как разгребала Кора хлам, отбрасывая его на пол, но свет спутывал движения, и Берита, стоявшая, держась за толстую жердь с кожаными дверными петлями, пропустила главное. Услышала, как соседка ахнула. Сердце Бериты остановилось. Но огонь мелькнул, и она увидела просто согнутую спину, перекошенную, чтоб не мешать свету попадать на её руки.
Берита перевела дыхание. Кора не увидела мертвого Владыку. Значит, его там нет. Подойти бы посмотреть, но старая репьиха закричит, пугаясь. Пусть роется. Жаль, конечно, каждую из Вещей, но, если время потекло рекой, стоит ли оставаться на берегу? Если плыть вместе со временем, можно выплыть к новым временам…
– Это. И – эту. Да?
– Что хочешь, соседка.
Кора звякнула чем-то, метнулась к стене, прижимая к груди добычу.
– Стой там. Я закрою сундук.
– Нет! Я пойду.
– Ну как хочешь. Но мне надо сказать тебе…
– О Вещах? Ты не одна в деревне, старая Берита, я знаю, как их хранить.
– Я знаю, что знаешь. Но уж больно мелкий у тебя ум. Стой там, слушай.
И, глядя на прижавшуюся к стене тощую старуху, Берита заговорила:
– Вещи, что были схоронены, ждут хозяев. Мы берём их только на время.
– Я знаю, Берита.
– Молчи! Они должны уйти от нас такими же, как пришли. Смотри, трогай, храни. Но не испорти Вещь, которая не твоя. И – никому не показывай! У каждого человека могут быть тайные Вещи, но они должны быть – тайными.
– Да, да…
– И ещё. Я знаю, у тебя уже есть одна тайная Вещь.
– Мы же вместе с тобой!
– Теперь у тебя их три. И ни одной из странного схрона – у Мененеса. Поняла?
– Что?
– Не болтай. А то вождь обвинит тебя в том, что ты молчала о схроне. Не меня. Тебя.
– А-а…
– Иди уже. Я закрою сундук.
И они снова стали двигаться вдоль стен. Берита просто шла, а Кора отступала, чтоб между ними всё время был огонь. Когда Берита подошла к раскрытой крышке, упёршейся в стену, Кора, добравшаяся до двери, спросила:
– А шкурка водянчика-ползуна зачем тебе там? Красоты никакой и драная вся.
– Ползуна? Это… От мышей это. Наговоренная шкурка лучше всего от мышей.
– Скажи-ка. Ну оставайся, соседка, лёгких тебе снов. Я бы с тобой еще поболтала, но сама понимаешь, Вещи. Надо их убрать.
– Иди. Да будут и твои сны лёгкими.
И, слушая частый топот босых ног, добавила про себя: «а умишко твой – потяжелел бы» .