Глава 5
Вождь Мененес

– Вождь Мененес силен и мудр, не забывай о том, человек, когда будешь просить для себя…
Мастер опустил голову, выслушивая заученное приветствие советника. Он редко обращался к вождю, но слова о его силе и мудрости слышались в селении каждый день: вождь любил своих детей и всегда выслушивал просьбы – во время, свободное от охоты, жён, праздников и раздумий после сытного обеда.
– Вождь Мененес милостив к своим детям, человек, и поставлен над племенем Большой Матерью и Большим Охотником, – советник проговаривал слова, глядя поверх головы мастера, и покачивался на толстых ногах, обутых в плетённые из пальмовых волокон сандалии. Руки он сложил на животе и пощипывал пальцами одной руки мякоть ладони другой.

Мастер прижал руку к сердцу. Другую оттягивал сверток с осколками раковины. Подумал вдруг – да разве Мать и Охотник поставили Мененеса вождем? Он сам убил соперника и показал людям свои ножи, стал с ними грозен. А ножи пришли из пещер и получается: Владыки поставили Мененеса вождем?
– Вождь Мененес дорожит своим временем, а потому не трать его, не говори много.
– Три поклона, Тару, один из них – тебе, и два вождю.
– Иди, я сказал о тебе, – советник Тару, наконец, отступил от плотного занавеса на входе в хижину. Мастер еще раз поклонился, стараясь не думать о том, что она там лежит. Боится…
Внутри было сумрачно и тепло. Светлые циновки от самого порога уползали в глубину большой комнаты, и там, у красиво сплетенной стены стоял деревянный трон, украшенный перьями лесных птиц-невест. Мастер сам делал его вождю. С подлокотников свисали прибитые слоновьи хвосты с жесткими щетками волоса. А изголовье сверкало прекрасным орнаментом из скорлупы красных и синих орехов. Круглая голова вождя с башней заплетённых волос казалась ненужной на этой красоте. Мененес махнул рукой, и из тёмного угла подошла молодая женщина, склонившись, поставила на подставки чаши-светильники. Язычки красного пламени запрыгали по лицу вождя, перемешивая линии, проведённые на щеках, с тенями. Казалось, Мененес строит рожи не хуже лесной обезьяны.
– Давно не говорил ты со своим вождём, мастер. Тебе нечего было у меня попросить? Или тебе ничего не нужно?
Мастер склонился в низком поклоне и положил на край циновки тугой сверток.
– Мне мало нужно, вождь, ты знаешь об этом.
– Знаю. Когда-то ты отказался даже от жены. В каждом племени есть свои странные люди, так надо для жизни. Чего ты хочешь, странный человек?
Светлая циновка, мягкая под коленями, ловила блики пламени и становилась то розовой, то оранжевой. Вот бы научиться рисовать на кожах так, чтоб цвет жил сам по себе… Чёрный сверток лежал, как кокон гусеницы.
– Мне приснился сон, вождь. Я умер, и большие птицы унесли моё сердце и всё, что носит моя голова, за край моря.
– Но ты жив, – вождь усмехнулся.
– Жив. Но я пришел сказать, что я увидел за краем. И кого увидел.
Мененес убрал руку с плеча девушки, присевшей рядом с троном.
– Кого же? Говори!
– Я видел тебя, вождь. И трёх твоих самых красивых жен.
Девушка ахнула и прижала ладони к щекам. Мененес поморщился и взмахом руки отослал её в угол. Оттуда сразу донеслось шевеление и шёпот.
– И что?
– Ты был привязан к дереву, чёрные птицы клевали твою печень. И жёны твои лежали рядом, а степные львы, крича так, что звёзды падали с дневного неба, грызли их ноги.
Снова ахнули в углу. Мастер разогнул уставшую спину и, глядя на вождя снизу вверх, продолжил врать:
– Я побежал к тебе, вождь, чтобы прогнать птиц. Но у меня не было сердца и пуста была голова. Потому я упал и заснул ещё раз, прямо в том сне.
– Так не бывает, ты лжёшь мне!
– Зачем мне лгать? Это был всего лишь сон. Два сна. Но я подумал, будет лучше, если ты будешь знать.
Огонь метался, подгоняемый маленькими сквозняками из щелей в плетёных стенах. Вождь опустил голову. На широких коричневых коленях горели оранжевые точки. Он потёр колено рукой, гася отблеск огня.
– Мне позвать колдуна, чтобы он растолковал твои сны, мастер?
– Если хочешь. Но мне было сказано там, что сделать. И если я сделаю, то дни твои будут долгими, полными еды и радостей жизни.
– Так говори, мастер Акут!
Мастер потянулся и стал разворачивать сверток. По суровой ткани, поблескивая, рассыпались острые осколки и задрожали над ними маленькие радуги. Из угла, где сгрудились жёны вождя, снова донеслись ахи, на этот раз восхищенные.
– Я хранил эту раковину, подаренную морем реке. Но услышал такое: «возьми самое красивое, что имеешь, на что хочется смотреть, не отводя глаз, и сделай щит, чтоб в центре его сверкала Большая Мать дня, а сверху катилось ночное око Большого Охотника. Чтоб до самых краёв был он усыпан звездами, не хуже небесных. Тогда твой вождь сможет защититься от опасностей, что приходят из снов»
– Щит… А ведь копьё или нож лучше, а, мастер? Для воина щит без оружия не трусость ли?
– Мне дали три дня.

За спиной мастера пасмурный день набирал силу и огни в чашах тускнели. Кричали дневные птицы, на площади размеренно бил барабан, провожая к реке женщин, что шли собирать подарки моря.
Вождь смотрел поверх головы сидящего на коленях мастера в двери на улицу. Из внутреннего проёма, что вёл на женскую половину, пахло лепешками и вареным мясом.
– Ну что же. Ты знаешь, мастер, твой вождь смел и силен.
Мастер поклонился, упираясь в пол руками, и коснулся лбом циновки. Вождь кивнул, наблюдая.
– Но твой вождь ещё и мудр. Делай свой щит и укрась его так, как рассказал. Я поставлю его здесь. Мы ведь не можем знать всего, мастер? Сон во сне – странная вещь, а щит – пусть будет. Через три дня.
– Мне нельзя мешать. Вели не приходить и не стучаться в мои двери. Это сложная задача – сделать щит так, чтобы сны приняли его.
– Хорошо. Никто не придёт на поляну к твоему дому, никто не постучит в твою дверь. Три дня.
Вождь хлопнул по колену и сказал что-то на ухо подбежавшей жене. Пока ждали, смотрели, как в луче маленький паук спускается по серебристой нитке. Потом вождь осмотрел то, что принесла женщина и кивнул. Склоняясь, она подала мастеру три сплетенных из черных вороньих перьев знака.
Мастер принял знаки. Не вставая с колен, уложил знаки в чашу к осколкам и завернул ткань. Подхватил свёрток под локоть и вышел, пятясь и кланяясь.

Ветер гудел ровную песню без слов. Слова приходили от женщин, что окликали друг друга и детей, смеялись и сплетничали на ходу. По тропинкам среди деревьев, вытягивавших вслед ветру листья, они шли к реке, несли широкие плетёные корзины для съедобных ракушек и вкусной морской травы, мешки для выброшенной на берег рыбы. Солнце раздвигало лучами тяжёлые бока туч и трогало воду. И там, где лучи касались воды, загорались яркие полосы, от которых слезились глаза. Мастер вытер сгибом запястья мокрую щёку и прибавил шаг. Сбоку, от сверкания реки, донеслись до него крики. Резко кликнул кто-то птицей-речанкой, и всё накрыл громкий злой смех. Чёрные стволы на сверкающем фоне мешали рассмотреть, что там. Мастер отвел ветки и вышел на песок.
У самой воды дрались мальчишки. Вернее, били одного, – скорченную фигуру на краешке воды. А он только сгибался всё ниже и растопыривал локти, прикрывая что-то.
– Эй! Ну-ка хватит!
Песок хватал ноги, мочил плетёный браслет на щиколотке. Увидев мастера, мальчишки нехотя расступились. Самый высокий сделал к нему два шага и встал, не давая пройти. Мастер взглянул сверху – парень был ниже его на голову, но глаза сужены и лицо злое. Чёрные волосы перехвачены куском лохматой верёвки по лбу.
– Иди в свой дом, это наше дело!
– Помолчи, сопляк.
Он двинул плечом, и мальчишка качнулся в сторону. Засопел и прошептал что-то о старом безумце.
Фигура на песке всё сидела, разведя локти, защищая что-то.
– Что там у тебя?
Он узнал Малити, приходившего к нему за кожаными обрезками. Тот неловко запрокинул голову, не поднимаясь, и сказал хрипло:
– Моё это, я сам нашёл. А они говорят, надо всем, поделить. А как её всем?
– Покажи.
Мальчик на коленях отполз по мокрому песку. Там, полузарытая, лежала раковина, величиной с подросшего щенка. Песок забил отверстие, и она торчала острым завитым носом, вся в белых и розовых переливах. Солнце протянуло луч, и выпуклые бока раковины засветились насквозь, задрожала над ней круглая радуга. Мальчишки за спиной мастера зашептались, сопя.
Малити стоял на коленях и держал руки над радугой, стараясь не загораживать солнце.
– Её нельзя всем, она вон какая! А они разбить хотят.
Свёрток, прижатый к боку, потяжелел. Мастер подумал, что вот хранил свою раковину долго, а потом разбил круглую радугу на множество маленьких. Но река принесла в ответ точно такую же, впервые за много лет. Это знак? И какой?
– А ты что хотел с ней сделать, Малити?
– Тебе хотел…
– Мне… А не врёшь?
Малити опустил руки. И голову. Сказал тихо, но со злостью, как втолковывая малышу:
– Они поиграться заберут и после забудут, выкинут. Разобьют же! А ты, ты лучше знаешь, что с ней сделать. И потом, я сам нашёл её, еще никого не было! Значит, она совсем моя.
– А что ж не забрал сразу? Чего ждал? Ты же знаешь закон – если был один и увидел сам, – твоё. Если увидели все, то – общее.
– Я смотрел.
– Что?
За спиной засмеялся высокий мальчишка, сын советника Тару. И следом засмеялись остальные, кто-то захрюкал поросенком, дразня.
– Да смотрел! На радугу! Когда лежит в песке и солнце светит насквозь, как, как… – ухо красавицы. Только без серёжек. А если сдвинешь, то уже не так. Я лёг на песок и смотрел.
Голос звенел, а по щекам слёзы оставляли грязные полоски. Малити поднимал кулаки и растирал грязь на щеках, дёргал головой, сперва стесняясь слез, а после не замечая их. Он вглядывался в лицо мастера, которое то темнело, когда солнце закрывали тучи, то становилось светлым, и говорил только ему. Мастер дождался, когда мальчик смолк, и обернулся к мальчишкам.
– Поди сюда, старший, я буду говорить с тобой, Тарути, сын советника Тару.
Высокий приосанился и, быстро глянув на остальных, важно подошёл к взрослому, встал напротив, заслонив солнце над раковиной. Радуга погасла, и Малити снова простёр руки над подарком реки, глядя на врагов, стоящих поодаль. Мастер усмехнулся про себя, увидев в стройном Тарути, каким был сам советник когда-то.
– Малити не лжет. Он достойный мужчина нашего племени, и я ручаюсь за него своим сердцем.
– А тебе нечем больше ручаться, ты нищий, – губы сына советника кривила улыбка, смешанная со страхом: первый раз он так говорил со взрослым мужчиной.
– Да, – согласился тот, – вокруг моей хижины не бегают свиньи и козы. Но будь умным, поди сейчас к отцу и спроси у него, о чём говорил вождь Мененес с нищим мастером племени. И если ум твой растёт, как бамбук, а не сохнет, как старые листья, ты поймёшь, не зря море отдало раковину реке. И не зря её нашел Малити. Я заберу её с собой. Пойдём, Малити, поможешь мне донести до хижины подарок реки.
Малити раскачал раковину и вытащил из песка. Зайдя по колено в воду, осторожно ладонью смыл с её боков налипший песок и траву. Она была такая большая, что он обеими руками прижимал её к животу. Мастер поудобнее перехватил сверток с осколками и двинулся с берега в заросли, по узкой тропе, ведущей к его хижине. Он не оглядывался. Знал, Малити идёт следом, ступая осторожно, чтоб не споткнуться о корни и не уронить раковину. А мальчишки так и стоят, глядя то им вслед, то на своего главного.
– Я спрошу! – в голосе сына советника узким лучом сверкнула угроза. – И если ты обманул нас…
– Спроси сначала, – мастер не обернулся.

Узкая тропа пахла травой, что женщины кладут в похлёбку, и у мастера в животе зашевелился голод. Мальчишка дойдёт с ним до самой хижины, а он из-за того, что задержался у реки, не успел подумать о еде. Три дня. С тайным делом, затеянным им, справится за день, но после надо успеть сделать щит. И все это время не выходить из хижины.
– Ой!
– Что ещё?
– Мать передала для тебя кашу. И лепёшку с ягодами. А я, когда раковину, оставил на берегу…
– Вернёшься и принесёшь.
– Съедят вдруг.
– Тебя?
– Кашу! – Малити засмеялся, голос его был уже чистым, будто промытый ночными дождями.
Смех затих, когда они вышли на опушку леса и увидели издалека намалёванный на деревянной двери глаз.
– Не бойся, он смотрит не на тебя, – мастер остановился на краю поляны перед хижиной, – положи раковину и беги за кашей, я тебя подожду здесь.
– Ты правду сказал Тарути, мастер Акут, что вы с вождём…
– А ты тоже думал, что я соврал?
Солнце выглядывало из-за спин и грело плечи. Над головами прожужжал толстый шмель и улетел в просвет среди листьев.
– Нет. Но… Я не знаю…
– Ну вот и беги. И побыстрей, после этой тени, – показал на согнутую ветку, черным пересекающую тропу, – я уйду и три дня буду внутри.
– Сейчас!
Здесь было тихо. Ветер гудел под животами туч, а голоса людей доносились из такого далека, что казалось – снятся. Джунгли говорили, но их дневные песни были привычными, и скорее догадываешься, чем слышишь, какой звук раздаётся, когда мелькнёт в широких листьях побережника толстое тело шмеля. Или с пёстрой земли поднимется вверх синяя, как ночное небо, кукушка.
Сидя на земле, Акут ждал, иногда ощупывая языком чуть онемевшую щеку. Через поляну, за жиденькой дверью хижины, на полу лежит неподвижно его ночная находка. Вдруг он плохо закутал ей ноги, не подоткнул старую циновку и её укусил ядовитый паук? В его хижине, где всюду были развешаны пучки полыни и дикого корня, отроду не было плохих насекомых, но – вдруг… А мальчика надо дождаться. Хороший мальчик, только странный, не стать ему хорошим охотником и советником не стать. Может, потому так радостно, когда Малити приходит смотреть, как он работает? И мать у него хорошая, когда-то была подругой Онны. Сперва запрещала сыну приходить, но махнула рукой и теперь даже дарит еду. А вот отец до сих пор наказывает сына, но тот всё равно прибегает. Хорошо, что есть у них другие сыновья, будут охотниками. И девочка.
Вытянул руку и погладил раковину. Здесь, в зеленых сумерках, бока её были, как морская вода над жёлтым песком.
У Малити, сына отличного охотника Мали, всё может сложиться так же, как у мастера. И он был когда-то мальчиком, все люди вначале были детьми. Так идёт жизнь.
Крик спугнутых птиц переплёлся с быстрыми шагами. Топот лёгкий, не громче частого дыхания, и вот он уже рядом, переминается на только что бежавших ногах, протягивая старую миску, прикрытую пухлой лепешкой.
– Да сохранят боги здоровье и силы твоей матери.
И окликнул уходящего мальчика:
– К реке иди спокойно. Тарути наверняка уже сбегал к отцу.
– Хорошо, мастер. Пусть Большая Мать осветит то, что будешь делать.
Мастер поклонился, отвечая, как положено:
– Большая Мать всех оделяет светом.