ГЛАВА 9

- Сколько? – тяжелый пакет оттягивал руку, Дзига перекосил плечи, изгибаясь и обходя редких прохожих.
- Сей-час… – Лета прикрыла глаза и споткнулась, налетев на быструю бабулю с охапкой просяных веников, – ой, давай подальше уйдем, тут слишком много, я не сосчитаю. Может, занесем яблоки сначала?
Дзига перекинул пакет в другую руку. Помолчал и ответил не слишком охотно:
- У меня тут дело одно, короткое. Я тебе донесу до двора. А вернусь потом.
- Дело? Тогда я справлюсь сама. Давай, – она ухватила шелестящую ручку, потянула на себя. Яблоки, выпячиваясь круглыми боками, толкнули ногу. Мальчик пакет не отдал.
- Мне не тяжело. Пойдем, посидим, где мало людей. С пакетом пойдем.
Лета убрала руку, пожала плечами. Кивнула. И пошла вперед, к распахнутой в боковых воротах стадиона калитке.
Внутри было тихо и пустынно. По резиновым дорожкам старательно бегали за здоровьем несколько человек, их вещи – сумки и куртки, лежали на нижнем ярусе крашеных скамеек. Лета стала подниматься выше. Еще выше. На самую верхотуру, где за последней длинной лавкой открывался вид на городские дома и гору в легкой дымке.
- Вот, – сказала, обводя рукой пустое пространство, – тут будет хорошо. Садись, я сейчас.
Мальчик поставил пакет и сел, приготовился слушать. Она тоже села, закрыла глаза.

- Та-а-к. …Наверное, семь. Да, семь.
Открыла глаза. Теперь уже Дзига закрыл свои, выставил перед собой руку и стал загибать пальцы:
- Ага. Ну, машины, конечно. Раз. Шаги внизу – два. Ветер, рядом, в ухо вот, три. Во, собака! Четыре. Еще бумкает что-то, музыка, да? Это пять. Гудит, это где ремонтируют, мойка кажется, для машин. Шесть. А седьмое?
- Потерял?
Он помолчал и открыл глаза, вертя головой. Лета поторопила, смеясь:
- Ну?
- Понял! Мячик стукает. Теннисный корт там дальше. Семь!
- Уже девять, – поправила Лета, – я мячик пропустила. Зато слышала птиц. И сейчас они кричат, слышишь?
- Пиу! Это, да? Это кто?
- Представь себе – дятлы. В городе их много развелось, кругом летают, орут.
- Принято. Еще одно твое, не мое, осталось.
- Болтают, слышишь?
Дзига прислушался. Кивнул. Внизу, устав рысить, шли по дорожке крупный дядечка в новом спортивном костюме и дама в бриджах и яркой майке. Дама время от времени смеялась, поправляя пышные волосы.
- Точно. Девять, – согласился Дзига, – а еще мы с тобой говорим, значит, десять. А еще пролетел самолет. И слышишь – баян, там, откуда мы шли, на перекрестке. Уже двенадцать. А что это пикает?
- Светофор за домами.
- Чертова дюжина, – он протянул руку, пошуршал пакетом, и объявил, – четырнадцать!
- Если бы лето, все время кричали бы стрижи, без перерыва. И скворцы галдели бы. Еще очень здорово считать звуки там, где кажется совсем тихо. Например, поднимаешься зимой по лестнице на гору. И оказывается, тишина состоит из звучания. Там, в ней, звуки совсем далекие и еще есть маленькие, которые в городе не слышны. Дыхание. Шаги. Снег или трава. Опять же собачка лает где-то. С высоты слышны пароходы, что заходят в порт. И музыка с набережной. Еле заметная. А еще каждая тишина состоит из своих звуков.
- На море другая, да. Мы когда будем на море, послушаем?
- Конечно.
Солнце присаживалось на козырек трибуны, лавки отбрасывали аккуратные тени. В дальнем углу густо захохотал сторож, звякая ведром в руке. И что-то быстро говорила ему немолодая женщина в серой технической куртке, высоким, привычно обиженным тоном. Мимо них медленно пробежали давешние собеседники, кидая другу другу негромкие слова. С высокой трибуны было хорошо видно шоссе, и там рычали машины. Вдруг закричал ребенок, требуя что-то.
- Еще хорошо слушать ночью, когда открыта форточка, – Лета взялась за шуршащие ручки пакета, – там все звуки наперечет, и они каждую ночь одинаковы, но вдруг случаются к ним дополнительные – кто-то прошел, громко разговаривая, или шум поезда вдалеке, а то слышен лязг кранов из порта. Или проедет машина и в ней – музыка. Ты иди, я же вижу – торопишься. Яблоки сама донесу, тут близко.
Дзига закивал и вскочил, рукой приглаживая темные волосы. Озабоченно глядел, проверяя – не обижается ли. Лете стало смешно. Мальчишка, а нянькает, будто он ей папа-мама.
- Я быстро. Вечером увидимся, да?
Кеды мягко затопали по бетонным ступеням – топ-топ, топ-топ, топ-топ-топ… Ерзал по худой спине скинутый капюшон черной кенгуры.
Лета сунула руку в пакет. Шуршшш-шурш, сказал тот. Вытащила. Шурш…
- Эй, суперкот!
Шаги стихли. Забелело поднятое к ней лицо.
- Лови! – Лета размахнулась и бросила яблоко.
Шлеп, сказало то, схваченное ладонями.
- Ага!
- Еще лови! – дождалась, когда сунет первое в карман кенгуры и кинула снова.
- Шлеп…
- Спасибо!
Топ-топ, топ-топ, топ-топ-топ…

Она посидела еще. Сверху было видно, как через дорогу к мостику по-над речкой идут люди, маленькие, как цветные спички. Вот черная спичка-Дзига, перешел, размахивая руками. И встал напротив голубой с белым спички-девочки, затанцевал рядом, что-то рассказывая и показывая рукой в сторону центра.
Лета встала, чтоб видеть лучше. Двое уходили в тень платанов. Мальчик в черной кенгуре и серых штанах. Девочка в джинсах и белой курточке. Русые волосы стрижены совсем коротко, рюкзачок на плече. Отсюда их совсем не слышно. Но Лета слушала, ставя нужные звуки на правильные места.
Шаги двух пар ног. Его кеды, ее кроссовки – так что одинаковые, только у нее шаг покороче. Его голос, наверняка рассказывает что-то, вон размахался руками. Ее смех в ответ. Хруст подаренного яблока, желтого с алым бочком.

Яблоки сердито колотились об ногу, пакет шуршал при каждом шаге. Да ничего, сам сказал – вечером появится. Наверное, пусть бы уже не приходил, завтра и увидятся. А номера его выдуманного телефона она так и не знает. Может, и к лучшему, начнет звонить, а он подумает, что звонок чисто для контроля.
Внизу громче всего стали машины. Ехали одна за другой, пахли выхлопом, газовали, тормозили, везли в себе музыку – шансоны, попсу, трескотню диджеев.
Лета перешла дорогу и углубилась в узкие дворики между старых пятиэтажек. Тут кричали дети, чирикали воробьи, на макушке акации мерно каркала ворона. Кот орал на чужака, а тот, прижимаясь к земле и бия серым хвостом, униженный и побежденный, скандально ругался в ответ. Мрачно гудел пылесос из открытого окна, стараясь перекричать дрель, что выла в доме напротив.
Сегодня день звуков. Лета открыла дверь в свой подъезд, и та спела пружиной знакомую, десяток лет не меняющуюся фразу. Так же знакомо тилинькнул звонок и через короткое время послышались за дверями мамины шаги.
- Сей-час, – сказала мама, и потом уже спросила, – а кто там?
- Я…
Выкладывая яблоки на кухонный стол и вполуха слушая мамины новости, Лета вспомнила о старых холодильниках. У каждого из них был свой голос. К домашнему привыкалось быстро, да и стоял он в кухне или в коридоре. А вот холодильники в небольших пансионатах, куда народ каждое лето выбирался – позагорать и покупаться, они все торчали в комнатах. Не давали заснуть, так рычали и тряслись. А иногда очень радовали. Один холодильник, например, работал тихо, зато очень громко включался и отключался. Сначала бодро и обнадеживающе произносил скороговоркой «ну вот счас я вам тут наморожу-то, всего, чего хотите». А через десять минут с интонациями мультяшного Карлсона обижался «да и ладно, ну вас, раз вам не надо» – и умолкал. Услышав однажды в дребезжании старого реле эти фразы, Лета так и продолжала их слышать. Рассказала о том своему мужчине, и, валяясь в постели в самую жару, они слушали маленький старый холодильник и хохотали в ответ на его новое обещание и опять обиду.

Справившись с кухонными делами, Лета не торопясь затеяла стирку. Послушала, как булькает и журчит вода, сама набираясь в стиральную машину. И ушла в комнату, раздумывая, к чему именно приложить руки сейчас. Планы были – отнести домой купленные яблоки, и завеяться на прогулку с Дзигой. Но у него оказались другие планы. В них Лете не было места. А уже настроилась. Хорошо, успели немного послушать мир. Если он еще не передумал, в другой раз можно заняться цветами, ходить, собирая оттенки, к примеру, синего. Или все перетрогать. Но то будет потом. А сейчас? Что делать сейчас, если он должен был остаться, но взял и ушел…

Лета вытащила из шкафа пакет, в котором скучал недовязанный свитер. Села в кресло, сматывая пряжу в клубок. Если его нет, она может подумать о вещах, которые не хочется обсуждать с мальчишкой подростком. Не боясь, что он услышит ее мысли или увидит картинки из ее головы. О ревности, например. Прекрасная тема. На злобу, так сказать, дня. Ревность часто существует отдельно от любви. И можно ревновать, когда кто-то переносит внимание, отдавая его другому, неважно, какого пола. В школьном детстве Лета ревновала подружку. Почему это ее Алевтина ушла в кино с Танькой? Разве с Танькой лучше, чем с Летой? Обидно. И так далее. Но, конечно, ревность, замешанная на любви, это сильно и очень жестоко. Особенно если поводов для этого полно. Как живут публичные люди? Как жить с мужчиной, который окружен вниманием и всегда у его ног дежурят поклонницы, готовые отдаться? Например. И может ли устоять мужчина, если ему не приходится даже прикладывать усилий, просто кивни, тебя унесут в койку, разденут и отдадутся, с криками ура. Женщине проще отказывать, а отказывающий мужчина ставит себя в двусмысленное положение. Мало ли почему отказал, так подумает большинство, или сам мужчина подумает, что о нем так подумают. Потому, по мнению Леты, мужчины должны быть сильнее женщин. Ведь для отказа нужна внутренняя сила. Чтобы не думать, что именно о нем подумают.
Лету интересовали ее и ревности взаимоотношения. Лета была сама себе главным объектом для наблюдения. И наблюдала. Иногда это раздражало ее чрезмерно, потому что делала что-то, какую-то глупость, к примеру. И одновременно наблюдала, осознавая, что делает глупость. Может, это и правильно, ведь кинься с головой в совершаемую глупость, ох каких дров наломаешь… Окружающие не знали, что Лета сама себе наблюдатель и потому совершаемые глупости принимали за чистую монету.
Итак, Лета, пока сидишь и мотаешь нитки в красивый сине-белый клубок, вот тебе задание – а вспомни какую свою глупость, совершенную из ревности. Уточнение, из любовной ревности.
Руки двигались мерно, нитка ложилась рядок за рядком. Лета перебирала в голове воспоминания и ничего не могла припомнить, чтоб ярко, чтоб ахнуть и покраснеть. Оказалось, не бегала по городу, выслеживая, не кидалась в соперниц тяжелыми предметами. Разве что могла поскандалить с мужчиной, высказывая ему обвинения, но это же неинтересно. Фу, Лета, что ж так скучно ты жила?
Вспомнила! Приехала однажды в санаторий, где работал ее мужчина, расписывая стену корпуса. И увидела, как тот танцует почти стриптиз, притопывая ногой и оттягивая резинку трусов, а вокруг скопились румяные девки-озеленительши, хохочут, держа в руках брезентовые рукавицы, и тянут шеи – заглянуть.
Лета проломилась тогда через заросли туек на краю площади, быстрым шагом подошла к лежащей на скамье мужской одежде – шорты и майка валялись, по случаю жары снятые. Сгребла в охапку и выбросила в ближайшую урну. И задрав нос, быстро пошла в их номер, а мужчина бежал позади, комкая в руке вытащенные из урны вещички. Ругал ее всяческими словами. Лета почти бежала, щеки пылали, и было ей стыдно за сделанное, потому что – не сдержалась, а надо было бы. Что? Сделать вид, что ничего не происходит? Тоже мне, нашла соперниц, глупая Лета, тетечки в рабочих фуфайках. Но какая-то часть ее мысленно веселилась, прикидывая, как тетечки станут рассказывать о событии всем, кто в тот момент был далеко, и о жалость, цирка не увидел. Порадовала, получается, девушек. Да и ладно.
Смешно… А есть ли воспоминания не такие комедийные? Чтоб страсти, трагедии?
Она вздохнула и положила на колени клубок, мягкий, с теплыми пушистыми боками. Однажды в юности ее хотела побить соперница. Но за Лету вступилась большая, как дом, девушка Ната, и драка не состоялась. И славно, потому что невысокая стройная Лета супротив разъяренной Марины – что кошка перед сенбернаром. Так что остается смириться, из-за Летиной ревности доставалось не мирозданию, а всегда ее мужчинам, они и выслушивали возмущенную правду о соперницах, дальше этого дело не шло. Ах да, однажды некая дама стала забрасывать письмами ее тогдашнего мужа. Тогда Лета завела себе в сети клона, вернее клонессу-поклонницу, и от ее лица написала три корявых стишка, посвященных Летиному мужчине. Читатели были в восторге, сам же он об этой акции не узнал. Вся Летина воинственность на том и кончилась. Опять комедия.
- Наверное, это все твой наблюдатель, Лета ревнивая, – прошептал внутренний голос, – не позволил насовершать полной ерунды, поработал ангелом-хранителем.

За окном потихоньку ворочался вечер. Солнце заглядывало в окна соседнего дома, двоило свет, бросая в стекла зыбкие блики. Прикормленная соседскими тетушками собачка, грязно-белая, с косматыми коричневыми ушами, мерно гавкала препротивным голосом, замолкала и начинала снова.
Значит так, Лета. Покрасовалась тем, какая ты белая пушистая, но помни, мальчишка тебе не муж, и не любовник, а потому пусть ему не достанется того, что доставалось от твоей ревности мужчинам. Не пилить, не бухтеть, не придираться. Надо что-то, спроси его прямо. Беспокоит что-то, расскажи ему о своем беспокойстве. Подумаете вместе.
Наблюдатель в голове вздохнул так громко, что Лета вздрогнула и оглянулась.
- Вечно ты, а давай-ка сядем и вместе все решим. Учись у нормальных баб, Лета, изобрази страданье какое, тоску, заставь сделать то, что нужно тебе! А не слушай, что нужно другому.
- Да хватит уже. Горбатого могила исправит, – Лета отмахнулась и встала. Ушла к двери – постоять, прислонившись спиной и расправляя плечи. А то уже пословицы о горбатых в голову лезут…

Когда совсем стемнело, Лета обнаружила – кончились сигареты.
В длинном дворе окна бросали светлые квадраты на асфальт, из чьей-то форточки пахло жареным луком, а на скамейке под старым вязом пили и мирно матерились.
Продавщица, похожая на собственную розовую кофточку, выдала Лете блестящую пачку, громко рассказывая и закатывая глаза под ярко-синие веки с ярко-черными ресницами:
- Тоже мне, дегустатор, водка ему паленая! Я говорю, та все равно щас в кустах-то и вылакаешь, а туда же крутит в лапах, этикетку чуть не нюхает, паленая что ли? Тьфу! Ага, пожалуйста.
Над крышами одноэтажных домов всходила луна, красная и надутая, как шар на пределе.
- Во лунища, – сказал над ухом негромкий голос, и Лета чуть не уронила пачку.
- Чего подкрадываешься? – говорила сердито, а внутри тихо запела радость.
- Я же кот, – он пошел рядом, плавно и неслышно ставя ноги.
- Логично…
Перед углом дома остановились, глядя, как луна медленно лезет вверх, еле заметно светлея. Лете очень хотелось спросить, о девочке. Но было страшно, что сказанное ее опечалит. Потому просто стояла и смотрела, слушая, как он тихо дышит рядом.
- Давай куда-нибудь спутешествуем, – он толкнул ее плечом, – глаза закроем и уууух, прыгнем.
- А куда хочешь?
- Твой вечер. Твоя луна. Давай быстро, не думай!
Вдруг схватил ее руку и дернул, увлекая вперед.
Мой вечер. Моя луна!
Лета зажмурилась и прыгнула. Не думая.

Ноги глухо стукнули, проминая песок. Открыла глаза, отпуская руку и прищуриваясь, огляделась, пытаясь что-то увидеть.
- Максим! – прокричал над ухом испуганный женский голос. И послушно вторя ему, издалека донесся мужской, низкий, – Макс? Ты где?
Разбрызгивая невидимую в темноте воду, женщина пробежала, толкнув Лету, зачернел силуэт на фоне серебряной лунной дорожки и исчез. Только новый испуганный крик остался, удаляясь:
- Максимка? Да где ты?
Полукруг просторной бухты был черным, с посеребренной водой и зубчатыми далекими скалами на краях. За широким пляжем светились квадраты окон, перечеркнутые столбиками веранд. Оттуда слышались голоса, звон посуды, и ленивый лай чьей-то собачки.
- Ребенка ищут, – расстроилась Лета, – вот же, совсем темно, а он потерялся. Не дай Бог в воду полез.
Дзига повернулся в сторону, противоположную той, куда убежала женщина.
- Дурак он, что ли, – отозвался весело, – смотри, там, где коряга.
- Не вижу. Веди скорее.
Они быстро пошли по мокрой полосе песка, крики стихали вдалеке. А коряга чернея, вырастала, торчала на фоне ночного серебра обломками веток.
- Я вижу, я ж кот, – объяснял Дзига, толкаясь рядом, – щас, ну видишь?
Только теперь Лета увидела темный комок и блеснувшие в темноте глаза. С разгону опустилась рядом на корточки, вытерла свою щеку, влажную от жаркого пота.
- Это ты Максим? Чего молчишь, мама вон бегает, ищет.
- Ну, я, – недовольно ответил ночной партизан, – а чего они смеются. Я на рыбалку хотел, с дядей Вовчиком. А папа кричит, проспишь проспишь.
Пошарив в кромешной тени, Лета нащупала жесткие волосы, горячее ухо и согнутое плечо, взяла упрямую руку.
- Вставай. Они ж думают, ты утоп. Мама там плачет уже. До утра собрался тут куковать?
- Не… Я удочку прятал. Чтоб утром сразу. В ямке вот.
- Максим, – долетел женский, полный слез голос. И следом грянул над самым ухом радостный Дзигин:
- О-хэй! Здесь он!
Мальчик потоптался, вздохнул и тоже закричал басом:
- Ма-ма!
Вытащил руку из Летиных пальцев и пошел прочь, шлепая по мелкой воде босыми ногами. Навстречу ему ахали и смеялись, кричали что-то радостно-укоризненное.
- Ничего не потерялся, – сурово возражала маленькая тень, вырываясь из объятий тени побольше, – там был кот. И тетя. Просто кот. Черный.
- Это про тебя, – шепнула Лета.
Они быстро обогнули корягу, прячась в тени, падающей на серебро. И пошли дальше, уходя от дощатых домиков с яркими квадратами желтого света. Лета нагнулась, стаскивая кроссовки, скинула на руку куртку.
- Жарко. Наверное, август. Прекрасно как – август, ночь, море. Ты был на море ночью, в августе?
- Откуда ж. В первый раз вот.
- Тогда загадывай желание.
- Примета такая? – он тоже шлепал по щиколотку в мокром серебре, не подкатив штанин, держал кеды за шнурки.
- Не знаю. Я так решила. Если что в первый раз, то можно загадать, пусть сбывается.
- А ты загадала, когда мы летали? Когда я тебя летал?
- Нет. Не успела. Вот же…
- Ладно, – великодушно утешил Дзига, – я потом еще тебе придумаю, что-то чтоб в первый раз.
Шум становился дальним шумом, совсем маленьким. И звуки летней ночи пришли и обступили их, тепло дыша в уши. Пели сверчки из степи, словно катали по деревянной доске граненые бусины, мерно плескала под ногами вода. Ветерок приходил и уходил, шурша верхушками трав. Далеко ухала степная сова, иногда сонная птица вскрикивала и затихала. Впереди, где черные скалы казались неровным разрезом на серебряной бумаге воды, журчало и тихо ахало, видно мелкие волны забирались в каменные пещерки и утекали обратно.
- К скалам не надо, там обломки, в темноте можно ноги переломать, – Лета, выйдя на сухой теплый песок, бросила куртку и обувь. Села, зарывая пальцы в сыпучее тепло. Дзига плюхнулся рядом, согнул ноги и устроил на коленях подбородок.
Было так тихо вокруг, так летнее, тепло и спокойно, что хотелось молча сидеть и смотреть, как плетутся узоры, повторяются, не повторяясь, черненое живое серебро соли, воды и света. Интересно, ему не скучно – Лета покосилась на еле видный профиль, под шапкой спутанных волос.
- Нет, – отозвался мальчик, – не скучно. Мир интересный. А ты когда его начала видеть?
Лета вдруг вспомнила, как маленький черный кот Дзига тихо сидел на подоконнике, вострил аккуратные уши. Не двигаясь, слушал мир, смотрел в окно. А она смотрела на его красивую тень на солнечной шторе. Нашарила рукой фотоаппарат и сняла, несколько раз, как вытянул шею, слушая мир. Как поднимает лапу, трогая стекло между собой и миром. Сейчас нет этого стекла. Какое счастье, что она сумела. Чтоб так вот сидели рядом, в одном из ее лучших мест и лучших времен.
Отвечая, пожала плечами и улыбнулась.
- Не знаю. Кажется, я его видела всегда. Дети видят мир. Знают, когда в траве появляются скорлупки от вылупившихся птенцов, знают, когда гусеницы превращаются в бабочек. Потом забывают, занимаясь человечьими взрослыми хлопотами. Я не сумела забыть. Старалась, да. Чтоб, как все. Делала модные стрижки, носила всякие актуальные вещи. Болтала. Работала. Замуж вышла. Потом развелась и после вышла еще раз. Но все время были будто бы две меня. Я и Лета.
- Угу. Понимаю.
- Но есть еще одно. Когда я только начинала писать, у меня там фраза мелькнула – внимание к мелочам. Я их вижу, мелочи, из которых состоит мир. Но этого мало. Идя в глубину, нужно после суметь окинуть взглядом целое. Люди чаще хотят видеть целое сразу. Большое. Значительное. И потому мелочи кажутся им чем-то ненужным и заниматься ими неловко. Чудачество. Странность. Знаешь, типа, ботаник пестики тычинки. Я заметила, у нас даже не принято знать, как что называется. Травы, деревья. Птицы. Что учили в школе, забыли, а после, если знаешь, что это вот трава зопник, это шалфей, а дерево – гледичия, то значит, ты или наукой занимаешься или чудак краевед. Мне пришлось долго учиться из этих мелочей, которые мне милы, я всегда с удовольствием ими занималась, после складывать мир, идти уже из глубины на поверхность и выше. Лететь над. Я конечно, неуч, и в условиях бесконечности бытия всегда им буду, но я выбрала направление, и кажется, оно верное. Думаю, если бы не было верным, я не смогла бы… тебя вот…
- Вернуть?
Она молча кивнула. Да. Мало просто помнить о том, каким был ее кот, помнить о том, как он жил и как ушел, и что чувствовала она сама, и что ощущал мир вокруг. Ей нужно было большее. И теперь они сидят рядом.
- Это поселок Юркино. Сюда едут отдыхать семьи, потому что в бухте мелкая вода и песочек. Теплая. Детям славно, хоть убегайся, а все водичка по пояс. Чтоб поплавать, сперва метров сто нужно брести по колено в Азове. Чего смеешься?
- Говоришь смешно. По колено в Азове. Слушай. Эта моя знакомая, ее зовут Лора. Или Лара, так лучше. А может, мы с ней вместе придем? К тебе…
Лета молчала. Не знала, что ответить.
- Ну, нельзя, так нельзя, – подобрал камушек и, размахнувшись, бросил. Серебро разошлось бледными рябыми кругами.
- Дзига, ты ведь часть меня. Когда мы вместе, я все равно будто одна. Почти одна. А треугольников не люблю. Прости. Буду мучиться, что ей неинтересно. И что тебе неловко. Мне кажется, сейчас не нужно этого. Я ведь не претендую на роль учителя-изрекателя, чтоб все рты раскрыли и слушали.
- Не оправдывайся ты!
- Буду! Ты мне важен! Ну, хочешь, ты иди к ней. Я не обижусь. Серьезно. Ты мальчишка, если тебе интереснее с Лорой. Ларой, то есть. Я, правда, не обижусь. Я…
- Какая цаца, – насмешливо протянул Дзига и снова согнулся, укладывая подбородок на коленки, – ах-ах, Лета жертвует собой. Или тебе уже скучно, со мной?
- Но-но! Зелен еще, меня дразнить.
- Я черный. И вообще, я суперкот! А рассказывать можно? Тебе про нее?
- Мне? Сколько хочешь. Я очень любопытная, чтоб ты знал, суперкот.
- А ей? Про тебя?
- Ну, еще бы. У меня нормальная такая мания величия. Только рассказывай хорошее, понял?
- Идет.
Далеко, в поселке забумкала музыка, послышался смех. Но скоро все стихло. Лета ждала, может, прямо сейчас и начнет, рассказывать про свою Лору-Лару. Но Дзига молчал, и она поняла – это же ее вечер и ее луна, сам так сказал. Благородный маленький кот Дзига.
- Придумала! Мы соберемся втроем. Но выберем совсем новое место, там устроим пикник. Сезон выберем сами, чтоб всем троим подошел. И ты нас познакомишь. Будет костер, жареные сосиски, печеная картошка. Если лето, то – мидии. Купаться, загорать. Так хорошо?
Он засмеялся. Встал, бросая снятую футболку, и потащил с ног штаны.
- Отлично! Давай купаться, Лета благородная. Отпразднуем, что все складывается.
Луна светила на худые широкие плечи и тонкую шею, на согнутый локоть. И Лете стало хорошо, потому что он был просто мальчишка, и с ним, правда, можно было просто купаться, и кажется, девочка Лара появилась совсем неспроста, а чтоб был соблюден прекрасный и тонкий баланс в отношениях взрослой женщины Леты и странного мальчишки Дзиги, который ей не сын, и не ее мужчина, который наполовину выдуман ею, но с каждый днем становится все более самостоятельным. И если бы не разговор о девочке с коротко стрижеными русыми волосами, Лете пришлось бы думать о соблюдении тонкого целомудрия, а так и думать не надо, оно воцарилось само.
- Купальника у меня нет, но белье имеется, – предупредила, уже раздеваясь.
- Та могла бы и не говорить, – Дзига уже танцевал на прибое, черные ноги колыхали серебряные блики.
- Могла бы. Ну, я так, для честности.
Встала рядом. Вода была теплой, как человеческая кожа на ласковой ладони. Лета взяла Дзигину руку.
- Подожди. У тебя есть еще одно желание, загадать?
- М-м-м… Да!
- Идем туда, где черная тень. Не скажу. Сам сейчас увидишь.
Они вошли в тень от высокой кривой скалы. И ступили в невидимую воду, нащупывая ногами плоские голыши на подводном песке. Лета отпустила руку мальчика:
- Теперь смотри вниз.
Тихо плеснула вода. А поодаль она без перерыва гулким шепотом плескала и булькала, воюя пустоты в старых камнях.
- Ух… ты-ы-ы ж…
Крупные голубые искры очертили колени и щиколотки, и там, внизу, мерцали, показывая, как плавно ступают босые ноги.
- Желание, – напомнила Лета. Кинулась в теплую сверкающую круговерть синего огня, обтекающего кисти рук, локти, колени.
Рядом блистающей тенью пронесся Дзига, нырнул к самому дну, оттолкнулся, выскочил, разбрасывая мириады сверкающих бледным пламенем искр. Закричал восторженным шепотом:
- А-а-а! Афигеть!
И снова обрушился в пламенную воду, кружась и сгибаясь, чтоб рассмотреть, как пульсируют на коже живые морские огни.
Лета упала навзничь, не закрывая глаз, вокруг клубами вспыхивали голубые огни, туманными пятнами плыли, гасли и загорались снова, когда взмахивала руками. Метнулись волосы, как языки фосфорного костра.
Какое счастье, что это ее вечер, и ее море – светится, чтоб Дзига крутился, падал в воду и выпрыгивал, хохоча и сверкая.