Упираясь ладонями в пластик бардачка, Ника качнулась вперед, жадно глядя на выплывающий из темноты дом. Ни одного светлого окна, закрытые ворота. Джип встал, и Токай, не давая ей опомниться, длинно нажал на клаксон, тревожа глухую ночную степь.
Выскакивая из машины, Ника успела мельком разозлиться испуганно – вот сейчас Фотий выскочит навстречу, замрет черной высокой тенью и тяжело спросит – а это еще кто? И надо будет объяснять, оправдываться за то, чего не было…
Но ответом длинному гудку стояла вокруг тишина. И только тусклая лампочка под козырьком малого дома бросала на железные прутья навершия ворот слабенький свет. Ника подергала железную ручку. Задрала голову, вспоминая, а где ее собственный тяжелый ключ, которым так редко пользовалась, ведь в доме всегда кто-то был. Ну да, остался в рабочей штормовке на вешалке внутри.
- Подсадить? – спросил Токай. Он стоял, прислонясь к машине, сунув руки в карманы расстегнутой кожанки. В треугольном вырезе свитера белела открытая шея. Жаркий, не мерзнет. И улыбается с интересом.
- Не надо, – Ника быстро пошла вдоль забора туда, где бетонные секции сменялись рабицей, на той стороне, что выходила к морю. Там можно заглянуть внутрь. А еще там была неприметная дырка, вернее, сетку можно было отогнуть, если знать, с какого края поддеть запрятанное в столб срезанное полотно. На глазах у Токая она делать этого не хотела, но идя по снегу, усмехнулась нелепой осторожности. Да этот, если надо ему будет – бульдозер пригонит и разворотит все напрочь.
- Ждать тебя? – крикнул Токай.
- Пожалуйста. Да.
Она добрела к сетке и вцепилась в проволоку, заглядывая внутрь двора. Ничего. И никого. Бледный свет падал на укутанные деревца, торчащие пузатыми сверточками, на камни и дорожки, штабель досок рядом с металлическими бочками, закрытые двери дальнего ангара. Слепо смотрели на Нику ряды окон большого дома.
Забор не огораживал двор по периметру. Сетка отступала и шла вниз, отделяя от степи начало спуска на пляжик. Там, где каменная дорожка прерывалась небольшой лесенкой из каменных ступеней, были врезаны еще одни воротца. И за дорожкой сетка шла дальше, снова соединялась с бетонным забором, что огораживал дом с другой стороны.
Ника посмотрела вниз. Море лежало черной неразличимой массой и вдруг на ней вспыхивало бледное пятно, исчерченное мелкими штрихами ряби – плотные тучи выпускали луну, теряли, снова прятали. И пятно исчезало. Может быть там, внизу, на призрачном песке, куда выпрыгивают светящиеся мелкие пенки, он лежит, повернув к луне темное лицо с мокрыми светлыми волосами. И рот раскрыт. А глаза…
Она отвернулась, побежала обратно, стараясь не заплакать. И совершенно не понимая снова – что делать сейчас. Ждать не могла.
Токай отклеился от машины, поймал ее, царапнув по щеке расстегнутой молнией.
- Погоди. Да стой, не трепыхайся. Не реви только. Сейчас.
Ника вцепилась в края его куртки, отступая и отталкивая его. Рот неудержимо перекашивался, вот сейчас вырвется безнадежный испуганный вой.
- А ну отойди от нее! – грянул в уши крик, сламываясь и отскакивая в тишину степи звенящей яростью, – кому сказал! Отпусти, скотина!
Пашка, вывернувшись из-за стены большого дома, в три прыжка оказался рядом, схватил ее за капюшон, оттаскивая от рук Токая и тот, ухмыляясь, поднял их, поворачивая ладонями вперед. На пальце блеснуло широкое кольцо.
Слезы сразу пропали, и Ника, болтаясь в Пашкиных руках, сказала дрожащим, но громким голосом:
- Нормально. Паш, нет. Он меня привез. Он не. Пусти же.
Капюшон упал на спину, Ника повела шеей, сглатывая, и теперь уже сама повернулась, хватая Пашку за рукав.
- Что? Где он, нашелся?
Паша, набычившись, смотрел, как Токай поправляет куртку, отряхивая плечо. Не отвечая Нике, спросил угрюмо:
- Он что тут? Машина его?
- Эй, – с вежливой угрозой в голосе удивился Токай, – я, между прочим, тут.
- А я не тебя спрашиваю. Ника? Его джип?
Ника подступила, толкая Пашку в грудь. У того в опущенной руке качнулся фонарь, подвешенный ремешком к запястью. Свет запрыгал по забору и снежным буграм.
- Я спросила тебя! Где отец? А вы тут…
Пашка перевел на нее взгляд.
- Нет его. Я внизу все осмотрел. И в бухту вашу лазил. Ничего не нашел.
Ника выдохнула, беспомощно и с облегчением.
- И что теперь? Мишане звонил?
Пашка повел шеей в распахнутом вороте куртки. Кивнул.
- А Марьяна? Не вернулась? – продолжала допрашивать Ника, пытаясь сообразить, что же делать дальше.
- Нет. Когда ушла, я к предкам ее сгонял, не приходила.
- Черт. Да черт же!
- И снег шел, колеи не видать. Если он куда…
Токай подошел ближе и Пашка оборвал себя на полуслове, с вызовом уставившись в смутное лицо, на котором темнота скрывала выражение.
- Так, – сказал Токай ледяным тоном, – Марьяна, значит.
- А тебе что? – снова вскинулся Пашка. Ника опять схватила его за рукав, потянула, резко дергая.
- Садись в машину, – распорядился Токай, – я знаю, где она.
Повернулся и пошел к джипу, крепко вдавливая снег каблуками сапог.
- Не едь! – Пашка вырвал рукав и сам схватил Нику за плечо, – не смей с козлом этим!
Токай медленно повернулся. Сунул руки в карманы.
- Ты, пащенок сопливый. Еще слово скажешь, я тебе ноги выдерну и в жопу затолкаю. Ты понял?
Пашка опустил голову и пошел на врага. Ника бросилась между ними, отталкивая парня обеими руками.
- Задолбали! Оба! Прекрати, понял? Я еду. И ты едешь!
- Пешком пойдет, – отозвался Токай, а Пашка одновременно с его словами отрицательно затряс башкой.
Ника распахнула дверь и влезла на переднее сиденье. Токай, чуть помедлив, обошел джип и устроился на своем.
- Паша! Позвони, скажи маме, я добралась. Скажи, я позвоню утром. Пожалуйста!
Мотор заревел и она, захлопывая дверь, села прямо, кусая губы и глядя перед собой туманными глазами. Машина запрыгала, и толчки от ее прыжков по неровной колее перешли в плавное покачивание внутри салона.
- Девочки. На кухне, – вдруг передразнил Токай ее слова голосом, полным ярости, – чего зассала сказать, про Марьяну?
- А я обязана, что ли? Тебе она кто?
- Никто! Но кашу заварила еще ту.
Машина удалялась куда-то в степь, свернув от побережья. Снова неслись по бокам смутные белесые пласты, придавленные темным воздухом.
- Куда мы едем?
- В Низовое, куда еще.
- Низовое справа. А мы в степь?
Джип поднял морду, взбираясь по поднимающейся дороге. Проехала справа жидкая рощица с выставленными черными ветками.
- Нам в дальний край. Туда поверху быстрее. Да черт, сука! – он надавил на тормоз, снова бросил машину вперед и вверх, когда тяжелый автомобиль осел на скользкой глине, спрятанной под снежным покрывалом. Ника со страхом смотрела на хмурое еле видное лицо и руки, обхватившие руль.
- К Беляшу едем, на хату, – добавил Токай, выруливая на верхнюю дорогу и прибавляя скорости. Теперь справа, за полого уходящим вниз снежным полем толпились далекие домишки, кое-где проткнутые одинокими огоньками. У Ники внутри нехорошо защекотало. Беляш, он орал тогда, совершенно пьяный, стоя у ворот. И прокусил Ласочке ухо. И это его ребята ворвались во двор, хозяйски отодвигая Нику с дороги, будто она ненужная вещь, попалась под ноги.
- А Фо… и мой муж тоже там, думаешь? – ей не хотелось называть имя.
- Откуда я знаю. Вы, блядь, со своими бабскими умишками… какого ты не сказала сразу, что девку ищет? Можем опоздать.
- Опоздать что?
Ника поняла, что знать ответ пока совершенно не хочет. И заставила себя разозлиться.
- Во-первых, это наши семейные дела. Во-вторых – ее уже сутки нет. И его. А я тебя знаю только четыре часа. Или пять. Мне что, сразу ах очень приятно, ты знаешь Максим, я тебе щас все про нас выложу, вдруг интересно…
- Заткнись, – посоветовал Токай тем же голосом, каким отвечал Пашке на его угрозы. С нехорошей усмешкой повторил за ней:
- Семейные. Ну-ну.
И Ника замолчала. Говорила она, лишь бы унять сосущее беспокойство, которое так яростно чесалось по всему телу, что хотелось выпрыгнуть из кожи и утонуть в снегу. Или разбиться о камни.
Дорога плавно пошла вниз и за передним стеклом разлеглось еще видное за крышами большое море, черное с призрачными штрихами пенок. Уползая за крыши, поверчивалось, когда джип нащупывал повороты дороги. И вот вместо него замаячила вперед горсть светящихся окон на разных уровнях.
Три этажа, прикинула Ника, не широкий дом, но три этажа или два с половиной. Сверху странная какая-то крыша, неясных очертаний, будто плывет в глазах, цепляя только крестами черных планок, за которыми дрожит кисельный голубоватый свет.
Токай подъехал к запертым воротам, развернул машину так, чтоб стояла посреди улицы и заглушил мотор. Хочет, если что – сразу уехать, щекотно догадалась Ника. Боится. Или осторожничает по привычке. А ей – страшно.
- Сиди тут, – наклонился снаружи к ее полуоткрытой двери, – сиди, сказал.
Она, открывая двери, сползла на снег, встала, поправляя куртку дрожащими руками.
- Нет.
Он подумал секунду, оценивающе глядя на поднятое лицо и растрепавшиеся каштановые волосы.
- Ну… ладно. За спиной иди.
Они прошли мимо запертых широких ворот к повороту беленой стены. В узком переулке Токай нашарил над высокой калиткой кнопку. Вдалеке тилинькнул звоночек. Ника, держась за его спиной, прислушалась. Где-то в доме, стоящем поодаль от забора, на который свешивались голые ветки старого дерева, играла музыка. А крыша, поняла она, рассматривая над головой спутника верхи забора и окна, – крыша стеклянная. Смутно голубоватая изнутри, расчерченная перекрестьями рам.
- Смейся погромче, – вполголоса сказал Токай.
- А? – удивилась Ника и, поняв, кивнула, криво улыбаясь.
- Кто? – в калитке громыхнув, открылось окошечко размером с книжку.
- Токай, – кратко ответил гость.
- О! – удивился голос, Ника поняла – совершенно пьяный, – какой гость. Щас-щас.
Прогремев засовом, калитка открылась. Токай ступил внутрь, таща Нику за руку.
Приземистый мужчина, казалось состоящий из одних широких ссутуленных плеч, отступил, оглядывая гостей, и покачнувшись, икнул, взмахивая рукой с фонариком.
- Вов-время. У Секи свежатина, к-как раз. А че и еще притащил, свою да?
Шаркнул толстой ногой, поклонился Нике, ерзая по ней лучом.
- Мадам… прошу. К шалашу. Бунгало к ваш…
- Ладно. Хватит, – Токай подхватил Нику под руку и сильно дернул за локоть.
Она поспешно захихикала, встряхивая волосами, и заспешила следом, когда он широкими шагами пересекал двор между гор хлама, сваленного по углам просторного двора, штабелей пластиковых белых шезлонгов и толпы железных пляжных раздевалок. Вдруг вспомнила – да это же номера Никиты Серого. Фотий рассказывал, Никита построился один из первых тут. Вон идет рядок дверей под общей крышей, с верандочками. Как он сказал тогда – не вытянул, конкуренты задавили. Значит, теперь отельчик Никиты, как же он назывался? – кажется «Солнечный луч»… теперь это хозяйство Беляша.
- Внизу, – прокричал за спинами хмельной страж, – ну ты в курсе. Там.
И засмеялся.
Дом был не так высок, как показалось Нике из-за просвеченной стеклянной крыши. Два этажа и половинки окон подуподвала. Обычная для южных построек наружная металлическая лестница вверх. Веранды перед окнами, и всего по три окна на этаже. Кажется желтый, или песочного цвета дом. Видно, дом строился для хозяев, а для отдыхающих только одноэтажный длинный корпус.
Токай к лестнице не пошел. Остановился у гаражных ворот, к которым вел широкий пандус, освещенный висящей лампой. Осмотрел Нику и, взбивая ее волосы, сказал:
- Куртку расстегни. Совсем. И смейся, поняла? Как идиотка.
- Да поняла я.
Он стиснул ее плечо и вдруг рванул к себе, дыша в ухо со злобой:
- Я ж не просто говорю. Увидишь что, не забудь, ты бухая в жопу. Ржешь.
Оттолкнул и затопал вниз к полуоткрытым воротам, откуда слышалась уже не только музыка, но и голоса и смех.
Потом Ника шла за ним по узкому тускло освещенному коридору мимо замызганных дверей – одна, вторая, третья. Напротив четвертой Токай остановился, беря ее за руку, дернул деревянную, обшитую планкой дверь.
Яркий свет и музыка кинулись изнутри, все перед Никой закружилось, не в силах справиться с картинкой, а глаза все показывали и показывали, будто тасуя одни и те же несколько карт.
Белая большая постель, закиданная смятыми простынями и покрывалами. Чьи-то голые тела, как ей показалось – везде, на постели, на креслах у стен, на стульях у большого стола, уставленного бутылками. Белые, с животами и шерстью на груди и в паху. Смуглые, с мощными ляжками, расставленными по-хозяйски. Чья-то склоненная лысина, голая мужская рука на волосатом колене. Фужер, обхваченный пальцами, и из него течет на пол желтоватая струйка. Смех и выкрики.
Она смутно поняла, резко переводя глаза, чтоб не зажмуриваться от взглядов, что уже отрывались от своего и находили ее, разглядывая и ухмыляясь, – выкрики, это им.
- О! Максимчик! Уй, бля, не запылился.
- Заскучал штоле?
- Давай.
- Иди налью. А, ты ж не пьешь, тарзан чортов.
Отводя глаза от налитого кровью мужского лица над жирными голыми плечами, Ника вспомнила роль, захихикала истерически, уставившись на бескрайнюю, как снежное, испачканное грязью поле, постель. И замолчала, когда тонкое тело, с черными волосами, укрывающими спину, вдруг вскинулось, отрываясь над мужским животом. Повернулось лицо с огромными глазами. И тут же мужская рука схватила черные пряди, поворачивая к себе.
- Куда? – кинулся к низкому потолку возглас, – а ну!..
Ника дернулась, вырывая локоть из руки Токая.
- Ма… Марьяна?
Но вдруг поплыло в жарком воздухе белое, закрывая от Ники то, что происходило на простынях, и обнаженная Ласочка, с совершенно пьяным лицом, встала, откидывая гладкие волосы, протянула руки, поднимая острые груди с розовыми сосками.
- Ма-акси-и-иммм, – подступила, обняла гостя за шею, прижимаясь обнаженным телом к его свитеру, джинсам, притискивая его лицо к своему. По долгому телу прошла волна, нога оказалась на поясе Токая, руки обхватили его плечи.
- Вот же! – проквакал от стола надтреснутый мужской голос, и Ласочка, по-прежнему вися на госте, расхохоталась.
Беляш сидел, расставив толстые ноги в пятнах веснушек, держал наискось большой фужер, а другой рукой совал в пепельницу окурок, промахиваясь и возя по столу искры. Рыжие волосы пушились на животе, и Ника отвела глаза, чтоб не смотреть дальше, чтоб не выблевать на пол все увиденное. А мутные глаза Беляша, оторвавшись от Ласочки, скользили по ней, срываясь и поднимаясь снова.
- Хо-рошая девушка, давай ее. Приглашай. Раз приехал. Мадмазель? Угостить вас?
Что-то там делал руками у расставленных коленей, притопывая босой ступней, и вдруг, разозлившись, гаркнул:
- Чего воротишь морду? Токай, бля, чего она кривит?
Ника медленно отступила, упираясь спиной в ребро открытой двери. Мужской голос из динамика с завыванием рассказывал, как плохо в тюрьме без мамы. Другие мужские голоса жужжали, заглушая его, звенели бокалы, слышался кашель и кряканье.
Метнулась из-за перекошенного хохочущего лица Ласочки смуглая тень. Ника, уже почти выскочив в коридор, замерла. Марьяна, прижимая руки к груди, стояла, с мольбой глядя. На Токая. Из черных глаз катились крупные слезы, стекали к углам мокрого рта.
- Максим, Макс, я… он обещал. Он сказал, если приду, все сожгет. И пленку. Я. Один раз только. Чтоб не было.
- Н-на место, сучка, – крикнула Ласочка, и лицо ее стало звериным, – ты! Иди ты!
Токай оторвал ее от себя, толкнул, роняя на колени охнувшему толстяку, который сразу же облапил гостинец, возя руками по груди и животу.
- Марьяна! – Ника побоялась кричать и проговорила имя быстрым злым шепотом, – быстро, пошли.
Но та даже не повернулась. Тонкая, смуглая, с прижатыми к груди руками, светила гладким животом и так же, как у Ласочки, подбритым до узкой полоски лобком. Смотрела в глаза Токаю, умоляя лицом.
- Беляш, – ответил тот хозяину, – я же просил. Ты сказал, все сделал. И что я узнаю?
- А ты кто такой? – вскинулся хозяин, не вставая, – приперся. Один, а? Тебе тут не город, Максимчик. Это мое все! – толстая рука обвела кривую окружность. И бабы эти – мои! Ты сам отдал, так? Белую свою поблядуху отдал? Сказал, пусть, а? Н-на тебя поработает, дарю, сказал? Теперь моя.
- Твоя, – согласился Токай, снимая куртку и накидывая на трясущиеся плечи Марьяны, – а эта – моя. Уговор был.
- Уговор? – заревел Беляш, поднимаясь и выпячивая живот, швырнул фужер, тот раскололся, пятная плиточный пол, – а если я щас? Ты бля, ко мне приехал и тащишь, мое.
Налитые хмелем глаза переползли на Нику, общупали пышные волосы и тонкий синий свитерок под распахнутой курткой.
- Ага, – он покачнулся и сделал шаг вперед, – ла-ды, бери. А эту оставь.
Токай скользнул по Нике равнодушным взглядом и кивнул, проталкивая мимо нее дрожащую Марьяну:
- Идет. Забирай.
Ника рванулась в открытую дверь, но под смех Ласочки Токай отшвырнул ее обратно. И, выталкивая Марьяну, исчез, грохоча по коридору быстрыми шагами.
Мужские руки схватили куртку, дергая. Над Никой нависло бледное лицо, усыпанное веснушками, икнул раскрытый рот, обдавая запахом перегара и курева.
Взвизгнув, она прыгнула, изо всех сил наступая тяжелой подошвой на босую ногу. И вывернувшись из куртки, кинулась в двери, обдирая пуховый рукав о расщепленные планки. В коридоре, крутанувшись волчком, мысленно не переставая визжать, услышала мягкий чавк гаражной двери. И побежала в другую сторону, где коридор куда-то сворачивал, молясь, чтоб не упереться в тупик.
Голоса метнулись, балаболя и вскрикивая. Протискиваясь между каких-то коробок и дрожащими руками придерживая прислоненные к стене шесты, чтоб не свалились, грохоча, она слышала, как кто-то, гулко топая обутыми ногами, побежал к воротам, закричал оттуда невнятное, мешая слова «двор», «сука» с кашлем и харканьем. На цыпочках одолев завалы, уткнулась лицом в крашеную серой краской узкую дверь, еле видную в далеком свете лампочки. Тихо взялась за толстую, как у пароходных кают ручку и потянула. Дверь нехотя открылась, показывая узкий вертикальный колодец с вбитыми в камень скобами. Ника втиснулась внутрь, притянула дверь обратно, и взявшись потными руками за скобу, с которой посыпалась ржавчина, полезла вверх, поскуливая от злого ужаса. На половине пути остановилась, задирая перемазанное лицо и чутко прислушиваясь. Внизу было тихо. А может быть, через толстую дверь просто не проникали звуки. Сверху на нее лился кисельный голубой свет. Прерывисто втянула воздух и полезла дальше.
Когда над головой показался край колодца, замерла, слушая. Осторожно высунулась, поднимаясь на цыпочки на шаткой скобе. Перед глазами была черная стена, снова заставленная какими-то банками и складными лестницами. И по стене плыли нежные голубые блики. Она повернула голову. Треугольник стеклянных ячей отделял пространство с колодцем от другого, там была стеклянная крыша над головой. А тут – потолок, наискось зашитый старыми досками. Ника выбралась на пыльный пол, легла, высматривая между банок с краской и ведер, что там, за стеклянной стенкой. Поползла, радуясь, что бросила куртку и та не мешает. И злясь, что снова, как идиотка, не сунула в карман сигнальный пистолет. Жахнуть бы Беляша по его рыжим лохматым яйцам, так чтоб заквакал…
Прячась за мятой металлической бочкой, села на корточки и выглянула. Напряженно морща лоб, смотрела в ошеломлении на открывшуюся картину.
Посреди просторного чердака находился бассейн, квадратный, с голубоватой подсвеченной водой, это она качалась, отбрасывая на стеклянный потолок и стены нежные сетки бликов. На бортике бассейна сидела девушка, снова голая (Нику передернуло и она решила, что долго еще не сможет смотреть с Фотием эротических видеофильмов, и тут же внутри все затряслось – Фотий… где он…), качала ногой в воде, опустив голову с распущенными русалочьими волосами. А в бассейне плавала вторая, гоня синие светящиеся волны, фыркала, хлопала ладошками по воде, вставала и падала животом, хихикая и мотая полураспущенной косой. Мелькали блестящие колени и ягодицы. Больше никого не было.
Ника встала на четвереньки и, огибая бочку, подкралась к полуоткрытой стеклянной створке, замерла там, держась в негустой тени от каких-то вешалок, прислоненных прямо к стеклам.
- Танюха, – позвала та, что сидела на бортике, прижала руку к груди, – вылазь, давай.
Голос был медленным и будто сам себе удивлялся.
- Щас, – ответила Танюха, засмеялась деревянно, и снова хлопнулась спиной в воду, поднимая ноги в туче светящихся брызг.
Сидящая нащупала за спиной бутылку, промахиваясь, плеснула в стакан, который держала в руке. Хихикая, вылила остатки в бассейн. Швырнула бутылку следом. Выпила одним махом и огляделась, убирая с круглого лица волосы.
- А мы где?
- Щас, – ответила Танюха, забулькала, окунаясь с головой.
- А ты чего тут? – полненькая привстала, опираясь руками на бортик, и заверещала, когда вынырнув, Танюха плеснула на нее водой.
- Давай! – голос заметался под стеклами, – Олька!
- Щас, – ответила на этот раз Олька. Наклонилась и вдруг с хыканьем выблевала выпитое в нежную голубую воду.
Танюха, хихикая и оскальзываясь, выбиралась из бассейна с другой стороны.
Ника привстала, лихорадочно соображая. Это девчонки, что были в баре. С Ласочкой! Они же совсем не понимают, где они и что с ними.
И снова упала вниз, когда на другой стороне чердака распахнулись широкие стеклянные двери. Снежная королевишна собственной персоной вплыла в голубой сумрак, улыбаясь пьяной улыбкой. Но шла ровно, запахиваясь в какую-то шелковую хламиду, из которой мелькала стройная нога в вышитом атласном тапочке. За ней шел один из парней Беляша, тоже вполне одетый – в светлой рубашке и модных брюках со складочками и пояса.
- А, мои девочки! – пропела Ласочка ломким, но внятным голоском, – прям как в журнале! Нра-авится бассейн, да?
- Да, – послушно ответила Олька, вытирая рукой пухлые губы.
- Ага, – повторила за ней Танюха, захихикала, строя глазки молчащему парню, кажется, совсем забыв о том, что она совершенно голая.
- Колинька, дай девочкам, – королевишна махнула рукой в широком рукаве. Колинька послушно развернул шелковый халат, принял в него хихикающую Танюху, которую Ласочка заботливо поворачивала, стягивая на талии яркий пояс. Подтолкнула одетую барышню Колиньке и занялась другой, иногда покачиваясь и привычно восстанавливая равновесие.
- Во-от! Красивые какие. Пойдем. Там праздник, внизу. Шоколад. Хотите?
- Щас, – вдруг ответила Танюха и покачнулась, падая Колиньке на грудь. Тот молча поставил ее прямо и повел к выходу. Ласочка обняла за плечи другую и потащила ее следом.
- Домой? Колинька отвезет. Уже скоро. Никто не волнуется, мы же позвонили, помнишь? Ночуете, у подружки…
Голоса стихали, уходя вниз. Ника дождалась, когда стихнут совсем и выбралась из кладовки, держась у стены, обошла бассейн, сжимаясь от девичьих деревянных голосов, что звучали в мозгу. Осторожно подходя к раскрытой двери и выглядывая на лестницу, решила – я ее убью. Убью эту суку.
Не Токая? – язвительно осведомился внутренний голос, – не его, свежего красавца, который швырнул тебя уродам без всякой жалости. А – ее?
Заткнись, подумала Ника в ответ, я разберусь. Вот только бы Фотий вернулся. Да отсюда выбраться как-то.
Продолжение следует…