Квадрат голубой воды под стеклянной крышей. Ника не знала, был ли бассейн построен прежним владельцем Никитой или это прихоть Беляша. Держась глухой стены, над которой прозрачно склонялась разграфленная стеклянная плоскость, она медленно подходила к выходу на лестницу. Нужно решиться. Быстро сбежать вниз, пока они заняты девчонками. Сердце кольнуло – так же Токай вывел Марьяну, пока пьяные осматривали и хватали Нику. Выбирай, что тебе дороже. Забирай, отдавая ненужное.
Но времени на метания не было. Если сейчас она не найдет, как убежать, настанет утро. И кругом будет светло. А кто-то из этих морлоков все равно останется трезвым, даже если почти все перепьются.
Лестница была пустой и тихой. Внутренняя лестница, самая обычная. Скорее всего, ведет в холл. А там скучает еще один колинька, хмурый и трезвый. Летом можно было бы поискать открытое окно и выскочить во двор. К старому дереву с низкими ветками, и на забор.
Ника застыла на секунду и, выдохнув, плавно ступила на бетонную площадку. Нечего ждать. На втором этаже в коридоре горел свет, слышался веселый невнятный разговор. Женщина рассказывала что-то, потом смеялась и спрашивала, мужчина в ответ мычал. И она снова бросала быстрые невнятные фразы. Ника на цыпочках спустилась ниже. Похоже, он пьян, а она еще не совсем. Голоса уплыли вверх. Желтенько светил прямоугольник выхода на первый этаж. И Ника остановилась, не смея сделать последний шаг, чтоб выглянуть, что там, за ним.
Дверь хлопнула резко, будто над ухом ударили доской. И сразу же раздался голос.
- Сколько там? В восемь отвезешь телок. Да. На кольце у Петрушина высадишь. Заедешь к Деляге и возьмешь картинки.
- Так то ж до обеда торчать, – отозвался неохотный голос.
- И поторчишь, – огрызнулся первый, – чтоб не как в тот раз, понял? Отдашь и сиди с ним, паси. Чтоб забрал чисто.
- Да понял уже.
Ника замлев, отчаянно ждала – вот снова хлопнет входная дверь, метнется волна холодного воздуха через холл, дотягиваясь до ее лица. Но негромкие шаги стали приближаться и она, отступила к лестнице. Сюда идет. Сюда!
Согнувшись, метнулась в треугольный закут под ступенями, шоркнула ногой по ведру, и, разглядев в стене, что выходила наружу, дощатую небольшую дверь, рванула ее на себя, вываливаясь в черный, разбавленный светом фонаря воздух. Под ногами длинно прозвенел металл.
Наружная лестница оказалась близнецом внутренней, и теперь Ника стояла на четвереньках снаружи, глядя на пустынный двор через частые прутья. Стена дома была светлой, бежевой или песочной, снова подумала она. Стоять на этом фоне – любой увидит, кто свернет с фасадной стороны. Надо спуститься. И вдоль стены – к тому дереву. Большой дом с захламленным двором – не квартира, где все на виду. Тут больше закутков, дырок и щелей…
Из-под густо зарешеченной площадки послышалось низкое рычание. Ника опустила лицо и, отпрыгивая от смутного сверкания глаз, побежала вверх по лестнице, подгоняемая частым яростным лаем. В ушах колотился звон, и она уже не понимала – это звенит яростный собачий лай или громыхают ее шаги.
- Цезарь! – крикнул кто-то внизу, и она припустила быстрее.
Лестница обрывалась у нижней части стеклянного треугольника, а вверх от нее по металлической полосе каркаса вела совсем уж хлипкая конструкция из скобок, поменьше тех, что вколочены в камень стены в узком колодце. Диковато покосившись внутрь стеклянного чердака, где в пустоте голубые волны мягко рисовали подсвеченные арабески, Ника поставила ногу на скобку и, быстро перебирая руками по кусачему железу, полезла к тому месту, где стеклянные плоскости соединялись. Страх туманил голову. Добравшись до конька крыши, замерла, обнимая короткий флагшток. За ним, светясь под луной, тянулась металлическая дорожка, от которой вниз уходили сварные полосы рам. На другой стороне дорожка упиралась в неуклюжую черную крышу еще одного чердака. Он торчал, как поставленная на попа длинная узкая коробка.
Цезарь внизу все лаял и мужской голос раздраженно прикрикнул:
- Ну, пойдем, покажешь.
Ника не слышала, как загремела цепь, но поняла – сейчас он вытащит пса, и тот, прыгая, зальется лаем, показывая на нее, прилипшую мухой к огрызку мачты.
…Наверное, все, хватит. Дальше бежать некуда. Пусть уж, как сложится, вяло подумала и, держась за мачту, влезла на крышу, встала, боясь выпрямиться и отпустить надежную деревяшку. Вдруг пришел ветер, несильный, растрепал волосы и пролез через свитер, будто он из редкой паутины. Задрожав, она одной рукой скрутила волосы и сунула их за воротник, чтоб не мешали. Говоря себе безнадежные слова, пристально глядела на светлую полосу вдоль голубого стекла. На полосе наварены были обрезки арматуры, и такие же – на каждой полосе рамы. Конечно, ведь стекла нужно мыть и менять. Тут все сделано так, чтоб ходить. Или спускаться по скатам крыши.
Но не зимой! Не ночью!
Она бережно поставила ногу на дорожку, как раз между двух арматурин. И отпустила мачту. Сделала еще шаг, упорно глядя не под ноги, а чуть поодаль, как учили ходить по бревну в школе. Падать с крыши и с бревна – разница есть. Но и дорожка тут пошире. И носочки тянуть не нужно.
Сделала шагов пять, удивленно радуясь, что идти оказалось удобно, и тут же свирепо одергивая себя – в такие вот моменты и начинаешь спотыкаться. Цезарь все лаял, но к его лаю не добавились вопли. Ее все еще не видят!
Шажок. И еще один, плавно ставя ногу между приваренных прутьев. Черная коробка маячила впереди и, кажется, совершенно не приближалась. Ника сделала еще несколько шажков. Внизу мерно лаял Цезарь и так же мерно что-то бубнил ему охранник, видимо таская за собой вдоль забора.
Все хорошо, убеждала она себя, боясь тяжело дышать. Все… хо-ро-шо. И вдруг ноги задрожали и она, понимая – сейчас сорвется, медленно села, свешивая по стеклу ноги, уцепилась за арматурину, обливаясь потом. Прикрыла глаза, расслабляя звенящие от напряжения мышцы. Куда она идет? А вдруг там ничего, в этой черной коробке? И что тогда? Замерзнуть на крыше, прилипнув к черной стене? Или кричать, прося помощи? Ее снимут…
Посмотрела вниз, в одну сторону – там тускло светился забитый летним хламом двор. В другую – пустота перед воротами, и ближе к торцу дома, куда она пробиралась – то самое дерево. Охранника с Цезарем не видно, наверное, отирались ближе к дому, где Нику от них закрывал карниз. Ноги перестали дрожать, и она, собираясь снова подняться, оглянулась проверить, далеко ли ушла.
Позади, там, где осталась деревяшка флагштока, стояла фигура. Вернее не стояла, а торчала по пояс, высовываясь из-за крыши. Темнела треугольником капюшона. Глядя на Нику своей неразличимой чернотой, фигура вдруг подняла руки, разводя их, как некий сумеречный христос. И в ответ на жест снизу раздался удивленный вопль, смешанный с радостным лаем:
- Гляди! На крыше!
Ника крепче уцепилась за железяку, с ненавистью глядя на черную фигуру. На глаза набегали слезы. Теперь ее точно поймают. Резко заныла шея, и она, отводя затуманенные глаза, вдруг придушенно вскрикнула – за плечи ее схватили мужские руки.
- Так, – сказал, наклоняясь и бережно вздергивая ее, – ну-ка…
- Фотий, – не веря, шмыгала изо всех сил, в надежде, что слезы из глаз исчезнут.
- Дойдешь?
- Д-да…
Он плавно шел вперед, чуть пригнувшись, касался ее пальцев своей рукой, отведенной за спину.
- Не торопись.
- Собака там.
- Уже все.
Она открыла рот, когда, подпрыгнув, исчез за краем черной дощатой коробки. И тут же сверху протянулись его руки, она вцепилась, и поднялась, скользя подошвами по старым доскам, повалилась на плоскую небольшую крышу. Он лежал рядом и, быстро повернувшись к нему, Ника дрожащей рукой ощупала короткие волосы, лоб, прошлась по носу. Ахнула – из-за опухшей скулы глянул блестящей щелкой глаз.
- Шла там! По крыше, – доказывал внизу охранник, и Цезарь солидно подтверждал слова своим «гав-гав»…
- Я спущусь, и спрыгнешь. Поймаю.
- Да, – согласилась, не раздумывая.
Быстро и плавно сел, согнулся, и снова исчез, будто канул за край. Ника подползла, со страхом заглядывая вниз, где между частых тонких ветвей шла гладкая стенка без лестницы и уступов.
- Готова? – приглушенный голос донесся не от стены, а чуть дальше, и рядом с Никой медленно легла на крышу толстая ветка, цепляя волосы сухими корявыми пальцами.
Стараясь не смотреть вниз, где ужасно далеко мертво светила плитка, перекрытая черной путаницей, она развернулась и, оседлав ветку, поползла, чувствуя, как задирается свитер, и прутья скребут голый живот. Все качалось, и Ника качалась тоже, с ужасом думая – вот сейчас перевернусь и повисну, как ленивец.
- Не налегай, – Фотий поймал ее ногу и поставил в зыбкую развилку, – поворачивайся.
С трудом уместив вторую подошву рядом с первой, она качнулась, цепляясь за него дрожащими руками.
- Уже все, – успокоил, отрывая ее от себя, – сюда.
- Где ж все? – она ставила ногу ниже, следуя за ним, другую. У самого ствола, где развилки были широкими, и уже ничего не качалось, Фотий переполз на другую сторону дерева, шагнул по широкой каменной кромке, держась за ветки и пригибая голову. И снова исчез, на этот раз за краем забора. Ника, копируя его движения, перебралась с ветки на камень. Села попой на забор, свешивая ноги. И, вытягивая руки вниз, ухнула в его – протянутые навстречу.
Сгибаясь, он быстро ощупал ее плечи и бока.
- Добежишь?
Закивала, берясь за его пальцы, сжала их покрепче. Оскалившись, так что в свете пасмурной луны блеснули зубы, Фотий бросился по дороге, в сторону, противоположную той, откуда приехали они с Токаем, удаляясь от домов, от поселка и Ястребиной. Ника бежала рядом, высоко поднимая колени и радуясь тому, что под ногами земля. Отставала, болтаясь в его руке, как когда-то, в первый раз, когда тащил ее к своей «Ниве». И всхлипывая, засмеялась, увидев на краю песка и заметенной снежком травы покосившийся автомобиль. Далеко за их спинами слышались крики и рычание моторов. Запрыгал по степи беспорядочный свет фар.
Фотий рванул дверцу, усаживаясь за руль. Ника упала рядом на переднее сиденье. Двигатель затыркал, смолк и снова кашлянул. Она выпрямилась, глядя, как далекий свет чертит снег левее машины, за головой Фотия.
- Давай же! – заторопила замерзший и не желающий заводиться мотор.
- Угу. Пристегнись!
- Что? А, да, – нащупала тяжелые пряжки, совала их, не попадая, и когда замок щелкнул, машина завелась. И сразу, сильно кренясь, будто прыгнула, проворачивая в снежном песке колеса.
Потом они ехали, прыгая на заснеженных буграх, виляя и накреняясь, вышибая из-под колес фонтаны мерцающего снега, смешанного то с вырванными полынными ветками, то с песком. Съехав к самой воде, Нива помчалась, по-прежнему удаляясь в противоположную сторону от Ястребиной, а впереди вырастали темные скалы на границе бухты Низовой. Иногда салон насквозь просвечивали далекие фары тяжело, но быстро идущих следом джипов, Ника сжималась, будто если спрячешься внутри, то и машина станет меньше. Один раз с ужасом глянула на Фотия, открыла рот, тут же клацнув зубами, – он смеялся, зубы блестели и сверкали глаза.
- Держись!
Схватилась за что-то, и Нива, вильнув, выскочила на невысокую гривку, отделяющую пляж от степи, понеслась в нетронутую глубину. Фары прыгали далеко позади.
- Мы уедем? От них?
- Если бензина хватит!
Она замолчала, молясь, чтоб хватило. Оглянулась – тут, в степи, за ними не оставалось черной колеи, в низинах снег лежал толстыми подушками. Двигаясь по огромной дуге, Фотий уводил машину в степь за линию курганов. И там, забравшись на изрядное расстояние, плавно изменил направление, поехал уже в сторону Ястребиной, возвращаясь к ней с другой стороны.
- Что молчишь? – спросил, снижая скорость и глядя перед собой.
- Ужасно, – сказала Ника, всхлипывая, – это все ужасно. Ты живой.
- Думал, обрадуешься.
- Я радуюсь.
Она снова замолчала, держа на коленях трясущиеся руки и глядя на его четкий профиль.
- Ты как там…
- Ты там почему…
Заговорили вместе и тоже вместе замолчали. Потом оба рассмеялись. Потом Ника заплакала, крутя руками пряжку на животе.
Фотий отнял руку от баранки и погладил ее затылок.
- Они… они не приедут в Ястребинку? – спросила дрожащим голосом.
- Пашка там?
- Д-да… должен там.
- Мишане позвонил? Догадался?
- Да! Мы вместе с ним. Догадались. Фотий!
- Что, Ника?
Машину тряхнуло, за круглым боком кургана показалась серая колея проселка.
- Я тебя люблю.
Он кивнул.
- Я тоже. Расскажешь, как оказалась там?
- Они тебя били? Лицо у тебя…
- Не виляй. Говори, пока едем.
Ника пересказала события вечера. Все. И как Токай увез ее к гаражам, рассказала тоже, испуганно поглядывая на лицо, укрытое тенью. И – морщась, о том, что видела внизу. И про бассейн.
- А потом я в холле услышала, они говорили. Про Делягу и что повезут их к восьми. И он пошел на лестницу. И я…
Фотий слушал молча. Впереди уже вставало море, схваченное скалами по краям бухты. Скоро справа покажется крыша дома. Его белая стена, обращенная к степи, на которой Ника мечтала нарисовать огромную фреску. Крыша летней веранды, увенчанная толстой мачтой, а парус скоро надо вытаскивать из ангара и ставить на лето.
- А еще на крыше был этот. Черный. В капюшоне. Я его видела уже, в бухте. Пашке рассказывала. Он, этот, замахал руками, показал, где я, когда шла, по крыше, – пожаловалась, сердясь.
- Я тоже увидел его, – сказал Фотий, сворачивая на подъездную дорогу к скалам, – и тогда увидел тебя.
- Ну что ему надо? Теперь я буду бояться. Ходить одна.
- Ты-то? – он усмехнулся и покачал головой.
Скалы лениво сдвинулись, открывая площадку, огороженную забором и сеткой-рабицей.
Машина встала, и Нику бросило на ремень безопасности. У задней стены дома, где были вкопаны скамьи летнего кинотеатра и деревянные смешные кабинки в виде автомобильных салонов, ярко горели жирные костры. И еще один факел, неровный и смигивающий, догорал на крыше веранды, облизывая мачту.
- Сволочи, – сказал Фотий.
- Там же Паша, – Ника схватила его за колено, – скорее!
- Ника, поклянись.
- Да. Что?
- Ты не скажешь ему, про Марьяну. Поняла? Ни слова о том, где видела ее. Как видела.
Мотор заревел, «Нива» кинулась вниз, к запертым воротам.
Тормозя у ворот, Фотий запрокинул голову на грохот железных ступеней. С крыши корпуса слетая через ступеньку, скатывался Пашка. Загремел засовом. Створка поползла в сторону.
- Пап?
В распахнутой штормовке со скинутым капюшоном, развел руки, будто хотел кинуться к отцу, но встал, вытирая тыльной стороной ладони щеку. Опускал другую руку, с зажатой в ней ракетницей.
Отец завел машину, Пашка бросился закрывать ворота, хлопнул железом, засовом. Заплясал рядом, сгибаясь и заглядывая Фотию в лицо.
- Блин! Вы вместе. Ага. А Марьяшка? Нашли ее?
- С ней все в порядке. Закрыл? Что тут было?
- Сволочи, дебилы. Пьянь болотная, – Пашка заикнулся и сплюнул, топнул, дергая воротник.
- Ника, проверь засов. И в дом, там всё. Давай-давай, – Фотий обнял сына за плечи.
Тот пошел рядом, слегка приваливаясь к отцовскому плечу. Ника, обходя машину, заторопилась следом, сердясь на то, что снова вот слезы, мешают.
- Одна тачка. Выскочили, я сперва думал, может ты, но слышу, мотор другой. Орут. Че надо, говорю.
В маленькой прихожей голос звучал глухо, утопая в куртках и ватниках, навешанных вдоль стены. Топоча, прошли в комнату, расстегиваясь. Фотий на ходу вытащил у Пашки из руки пистолет, тот глянул, разжимая пальцы и не переставая говорить.
- Стали орать, порежут нас. Спалят. Ну, я сразу, я же взял сразу, бахнул над воротами, а ты говорю, попробуй, давай. Они снова орать, потом замолчали. Я тихо вышел и полез, наверх. Чтоб хоть видеть, че там как. Да ладно, чего ты смотришь. Я спрятался, не дурак же. А что с лицом? Вот гады.
- Нормально все.
- Ну да. В общем, тачка одна, я сказал, да? Забегали, стали поджигать лавки.
Пашка сел на диван и со свистом втянул воздух. Сглотнул, с растерянным бешенством глядя на отца. Тот сидел на табурете, держа на скатерти руки с пистолетом.
- А потом, когда загорелось уже. Бутылки покидали. На крышу, наверное, бензин. Хорошо, там цинк. Ну, мачта вот. Бля. А они ржут и уехали. Пап…
- Ну, хорошо ты не стал палить сверху, по ним.
- Палить? – Пашка горько рассмеялся, ероша короткие волосы, – а я думаешь, взял патроны? Полез, как кролик какой, чуть не в зубах тащил эту… а там уже вспомнил, дурак, не взял же. Пустая она.
- Не убивайся. Нормально все.
- Нормально? – Пашка наклонился вперед, упирая руки в колени, выкрикнул со злым звоном в голосе, – нормально? Что всякие сволочи могут, так? А мы что, терпеть должны?
- Мишане давно звонил?
- Мишаня в Жданове! Сутки лесом. И что он? Рэмбо он, что ли?
Ника села у двери, складывая на коленках руки. Ее потряхивало и в груди нехорошо ныло. Пашка прав, во всем прав, какое свинство, жить и бояться, что всякое дерьмо явится и начнет крушить. И про Мишаню прав.
- Давно? – напомнил о вопросе Фотий.
Пашка оторвал от него горящие яростью глаза, посмотрел на часы, соображая.
- В час, наверное. Примерно. Когда Ника, – он замялся, и она кивнула в ответ, – когда Ника приехала, вот перед этим.
Фотий тоже повернулся к настенным часам, кладя пистолет на стол. Встал, так же, как сын, ероша волосы.
- Хорошо. Значит, успеют. Никуся, ты не согреешь чаю? Спать нам сегодня вряд ли придется, а чай, после всего, это хорошо.
Ника встала. Стесненно подумала, вот сейчас она уйдет, Фотий станет говорить о Марьяне, и ей после придется Пашке врать, не зная, что именно рассказал. Но Фотий поднялся тоже.
- В кухню пошли. Сядем, я все расскажу. Позвоню вот только. И чай.
А Нике больше всего хотелось схватиться за мужа, прилипнуть и не отпускать. Ну, разве что заварить травы, чтоб заняться этим ужасным ушибом во всю скулу. Но другой рукой все равно держаться, чувствовать его рядом.
Что же я буду делать, если с ним что случится?
Вопрос ударил в самое сердце, чайник скрежетнул по плите, из носика плеснулась вода.
Нельзя это думать. Вообще нельзя никогда. Но я все равно буду…
Она привычно двигалась по кухне, не глядя, заученными движениями доставала нужные мелочи, ставила чашки, сахарницу, резала хлеб. И ковшик с травой поставила на плиту тоже. Все вроде бы получалось. Только ноги еле волочились, да руки тряслись то слабо, а то сильнее.
Пока Фотий негромко говорил по телефону, Пашка, садясь и вытягивая под столом длинные ноги в уличных сапогах, спросил вполголоса:
- Так ты не видела ее?
Ника затрясла головой. Сказала сипло:
- Отец. Сказал же, все в порядке.
За окном все еще плавала ночь, рассвет не показывался, прижатый к небу толстым слоем низких туч. Свистел чайник, пахло мясом и хлебом – Ника кромсала толстые ломти, укладывала сверху холодную отварную говядину. Выкладывала на тарелку. Фотий, держа горячую чашку, время от времени поднимал голову, прислушиваясь. Рассказывал:
- Я метнулся в Симф. Говорил там с девчонками, с ее курса. Не появлялась. Потом поехал обратно. Думал сразу в Южноморск податься, вдруг она туда к подруге, девочки дали мне адрес. Но сложил два и два, извини, Паша. И поехал к Беляшу.
Пашка опустил голову, сцепляя руки на столе. Ника с жалостью поглядела на стриженую, чуть потемневшую макушку.
- И девчонки мне тоже сказали. Заезжал к ней мужчина на иномарке, несколько раз, описали, а я машину эту у Беляшовского двора видел. Приехал. Попросил, чтоб позвали, поговорить. Не спрашивал, там или нет. Ну, угадал. Сама вышла.
Пашка кашлянул.
- Выслушала меня, и сказала, что к нам не вернется. Сказала взрослая, сама решает. А вы, видать, поругались отменно? Перед тем как ушла?
- Ну, поругались, – угрюмо ответил Пашка, – а что я должен? Если…
- Да ничего. Не злись. На меня-то не злись, ладно?
Тот кивнул, по-прежнему глядя на свои руки. Ника налила из ковшика горячего отвара, разбавила его холодной водой и, окуная салфетку, подошла к мужу, приложила мокрый комок к скуле. Тот незаметно приобнял ее за талию, прижал к себе и сразу отпустил.
- Она ушла, а на меня пригрозили собак спустить. Я и уехал. Недалеко. Поставил «Ниву» за крайними домами, за кустарником. И вернулся пешком. Думал, вдруг, все же уговорю. Старый стал твой батя, Павел Фотиевич, попался как кур в ощип. Подрались там слегка. И они меня в сарае закрыли. Думали, я совсем сомлел, значит.
У Ники дрогнула рука с мокрой салфеткой, капли потекли на шею Фотия, и она рукавом стала вытирать их, ничего не видя от слез.
- Блин, – угрюмо сказал Пашка, – болит, да?
- Как же ты, из закрытого сарая? – подавленная нарисованной воображением картиной, спросила Ника.
Фотий расправил плечи под изгвазданной курткой.
- А я, оказалось, не такой уж и старый. Сумел. И совсем уже собрался оттуда валить, как вдруг смотрю – моя молодая жена, да с крутым перцем. Волосы по плечам, смеется, будто на свой день рождения приехала, подарки получать.
- Я ж тебя искала!
- Она за тобой поехала, – вступился Пашка.
Фотий улыбнулся, так что заплывший глаз исчез, и скривился, держа у щеки салфетку.
- Да понял, понял.
Пашка, наконец, поднял голову. Светлые глаза потемнели и смотрели строго:
- Что делать будем? А с Марьяшкой я сам, поговорю еще. Найду ее. Завтра.
- Завтра не выйдет, Паша. Мы теперь на осадном положении. А что делать…
Он замолчал. И все трое повернулись к распахнутой в коридор двери. За домом, откуда-то из еле начинающей светлеть степи слышался шум приближающихся машин.
- Пап? – Пашка вскочил.
Тот поднялся, кладя на стол мокрую салфетку.
- Возьми ракетницу и во двор. Я зарядил. Дашь сигнал. Да не над воротами, понял? Вверх стреляй.
- Ага, – Пашка метнулся, прогрохотал сапогами, хлопнула дверь.
- Никуся, запрись и не смей выходить. От окон подальше.
Он снова быстро приобнял ее, целуя в макушку. Улыбнулся растерянному лицу и дрожащим губам. И вышел следом на сыном. Ника побежала к входной двери, взялась за ручку, не решаясь запереть, отгораживая себя от того, что будет происходить снаружи, за воротами. От Фотия и от Пашки. Вздрогнула, когда бахнул выстрел, ракета, шипя, унеслась вверх, рассыпая зеленые искры под низкими тучами. И встала, крепко держась за дверь и притиснув горящее лицо к холодной щели.
- Эй, – заорал пьяный и злой голос. Раздался удар. Ворота загудели.
- Открывай! Хозяина твоего мы уже того, приласкали.
- Что надо? – Фотий стоял посреди двора неподвижно.
- А? – после паузы удивился голос, – доехал? Это ты там вякаешь, дерьма кусок?
- Доехал, – согласился Фотий.
- А! – обрадовался голос, – ну, прек-прекра-асно, класс, и телка значит наша тут.
Ворота снова загудели от удара ногой. Пашка встал рядом с отцом, напряженно расправляя плечи. Две тени легли к самым воротам.
- Идите домой, – крикнул Фотий, – это частная территория.
- Да мы щас твою территорию! – фраза прервалась, и следом полился мат, сразу в несколько глоток. Удары сыпались на железные створки, без толку, но видно нравилось, как гудят.
- Пап, я заряжу, щас, – возбужденно спросил Пашка, но отец покачал головой:
- Бухие. Думают туго. Стой пока.
И повел переговоры дальше.
- Я спросил, что надо-то?
- Телку давай! – рявкнул Беляш.
Он стоял рядом с джипом, сунув руки в карманы, зло глядел, как охранники колотят в ворота. Хмель утекал из головы, оставляя тугую холодную ярость. И усталость. Беляш изрядно перебрал в последние пару дней, как случалось все чаще и чаще. И в затуманенном мозгу головная боль смешивалась с обрывками воспоминаний. Кажется, он посрался с Токаем, нехорошо, совсем нехорошо. И это чмо еще пенсионерское, опарафинил перед братками, перед своими же шестерками. Утащил девку, которую собирались попользовать. Там уже и некому считай было, гости ужрались, ну отдал бы молодняку, порадовал. Теперь нужно поучить старпера. А то, авторитет же.
- Хватит, – крикнул своим и те, тяжело дыша, подошли ближе, оставив ворота в покое. Беляш оглядел парней косящими глазами. Еле стоят, падлы. Только Жека, что за рулем, трезвый, да еще Колян.
И еще Беляша беспокоило, слишком уж уверенный голос у этого козла, что спрятался за своими жидкими воротами.
- Короче так! Выйди, скажу. Скажу… – он покрутил головой, продышался, и начал снова:
- Телку отдашь, понял? Скажу, что должен теперь. Да выйди, орать мне еще.
Он подошел к самым воротам и хмурый Жека, поводя плечами под скрипящей курткой, встал рядом, прислушиваясь к тому, что во дворе.
- Я и так слышу, – голос раздался совсем близко и Беляш на всякий случай отступил на шаг, – говори уже. Чего я там тебе должен.
- Ага. Короче. Трогать я тебя не буду. Белая говорит, саунка у вас тут клевая. Теперь моя. Понял? Гостей буду возить, с города. С биксами.
- Еще что?
- Летом, само-с-собой, летом отстегивать будешь дяде Секе. Мне значит. Половину дохода.
- С-скотина, – прошипел Пашка, сжимая кулаки, – сколько там их? Две тачки?
- Да, – вполголоса ответил Фотий, – человек восемь, так что, стой.
- Ты чо, не понял? Телку давай. И уедем. Считай, договорились.
Ника с похолодевшим сердцем прижималась к двери, глядя на две фигуры у ворот. Что же делать? Прятаться? Спуститься в подвал, и закрыться. И эти сволочи разорят весь двор, куда дотянутся, вырвав сетку из секции забора. А может, достанут и их тоже.
- Ничего я тебе не должен.
Фотий толкнул Пашку в плечо. Тот с готовностью повернулся, увидел, как отец показывает пальцем в сторону степи, на верхний край бухты. И хмурясь, медленно свел брови. Фотий кивнул в ответ на вопросительный взгляд.
Оттуда слышался новый рев, деловитый и ровный. Кажется, его услышали и завоеватели. Беляш оборвал фразу, сразу несколько голосов заговорили и смолкли, прислушиваясь.
- Бля, – неуверенно сказал один, – бля, Сека, едем, а?
- Да какого хера! – заорал Беляш.
И вдруг вступил женский голос, с визгом и захлебами, кинулся от машины.
- Тоже мне! Мужики! Зассали, да? Вы только в койке смелые! Да тут один раз машиной пихнуть и слетит все! Беляш, ну скажи им!
- Это что? – удивился Пашка, – это что ли, эта – Ласочка?
- Как твое ухо? – повысил голос Фотий, – поджило? Смотри, останешься без второго!
Рев машин приближался, прутья на воротах высветились бледными черточками и снова пропали в полумраке. Сутулый мрачный Жека нерешительно оглянулся, кляня себя за то, что не нажрался и не остался на хате, валяться бухим.
- Слышь, Беляш, вроде сюда едут. Некуда ж больше.
- Чо некуда? – окрысился Беляш, отпихивая прыгающую вокруг Ласочку, – может, учения у них.
- Все равно, надо валить. А, Беляш? Да пошла ты! – Жека оттолкнул Ласочку, которая кинулась к нему, стуча кулаками по куртке.
Беляш оглянулся, щуря мутные глаза на яркие уже огни, что прыгали по холмикам, неумолимо приближаясь. Прикрыл лицо рукой.
Рев грянул совсем рядом и будто выскакивая из-за возвышенностей, будто не на колесах а на кузнечиковых ногах, прыгнули к воротам, беря в кольцо два джипа и горстку людей, полдюжины пятнистых машин с брезентовыми крышами. Встали, захлопали дверцы, застучали приклады и отрывисто посыпались команды.
Одинаковые парни в камуфляже высыпались из машин, обходили Беляша и останавливались перед вдруг распахнутыми воротами, поворачивались, держа наизготовку оружие. Из-под полевых касок бледно светили холодные прищуренные глаза.
- А-а-а, – ошарашенно сказал Беляш и махнул рукой своим. Но, оказалось, стоял уже один, а поданные, рассосавшись по джипам, сидели внутри неподвижно. И моторы урчали, готовясь взреветь.
К Беляшу подошел человек в камуфляже. Мрачно оглядывая приземистую фигуру в кожаном плаще и сбитой на ухо ондатровой шапке, посоветовал:
- Немедленно покиньте стратегический объект на территории войск СНГ. Иначе стреляем на поражение.
Продолжение следует…