«Джамайка» открывала и закрывала двери, выпуская в снежную темноту порции света, обрывки музыки, смеха и невнятного шума, и казалось, это больное сердце, бьется неровно. Тина, кутаясь в длинный полушубок, отнимала руку, к которой припадал ее новый поклонник, смеясь, пыталась надеть перчатку, но мужчина снова забирал ее ладонь, прижимая к распахнутой куртке. Ника непослушными пальцами застегнула пуховик, накидывая капюшон.
- Где Васька? Куда ее унесло?
Двери открылись, освещая плечи Тины, меховую шапку, чуть сбитую набок. Закрылись снова, отрезая шум от уличной тишины.
- Оставьте, Миша, хватит. Никаких нумеров, смеетесь что ли? Утром вам станет стыдно.
Ангел мой Мишенька, вспомнила Ника библиотеку и воздушные поцелуи. Отошла на пару шагов, давай Тине попрощаться с очередным ангелом.
За плоской белизной, слабо освещенной редкими фонарями, лежало море. Черное и тихое. Пойти бы вдоль, пятная мягкий снег подошвами. И идти долго, до самой Ястребиной… Ника спрятала зазябшие руки в карманы, подергивая плечом, чтоб не съезжал ремешок сумочки. Но перед тем завернуть домой, поцеловать спящего Женьку. Еще не так поздно, всего девять вечера, но он, конечно, заснул, полный впечатлений от встречи с матерью, угрелся в комнате с печкой. Посидеть с мамой в кухне, где крошечным венчиком горит газ, попить чаю, слушая, как она шепотом ахает всяким страстям, а потом вдруг тихо смеется, вспоминая что-то из прошлого. И рассказывает сто раз слышанные Никой мелочи. Как выгнала отца из комнаты в общежитии, когда вдруг поругались. Выставила его чемодан (фибровый, Веронка, да ты и не знаешь, что такое фибровый чемоданчик), и молодой Анатоль улегся прямо в общем коридоре, у двери, положил на жесткий бок чемодана голову в буйных кудрях (а я сидела с другой стороны, на коврике, ухо прижимала к двери и хлюпала носом). А потом папу чуть не забрала молодая соседка-разведенка, и мама, выскочив, отвоевала непутевого мужа обратно, и так и быть, пустила в комнату, вместе с чемоданом.
В этом месте обе смеялись. Ника давно уже перестала закатывать глаза, выросла и поумнела. Ну, если нравится маме в сотый раз вспоминать эту историю, да и ладно.
- О, наш пострел – с каретой! – Тина толкнула Нику в плечо.
Васька торчала рядом с низким автомобилем, облитым фонарной желтизной, против обыкновения ничего не кричала, только помахивала белой ладошкой из рукава пятнистой шубки.
Держась друг за друга, дамы прошли вдоль окон бара и залезли в теплое нутро машины. Толкаясь, неуклюжие в зимних вещах, уселись. Васька, конечно, на переднее сиденье, рядом с черной головой шофера в лохматой ушанке. Повернув белеющее лицо, деловито распорядилась:
- Тину сперва завезем, а потом сами.
- На Суворова, со стороны рынка, – подсказала Тина, щелкая замком сумки.
- Я заплачу, – подняла Ваську узкую ладошку, – Митя ж нам все почти в подарок сделал. Так что у меня тут хорошо осталось.
Замок сумочки щелкнул снова.
Ехали тихо, Васька молчала, глядя в окно и горбатый нос появлялся и пропадал в темноте, блестели темные кольца волос над скинутым капюшончиком. Ника глазела в окно, покачиваясь и удивляясь снежным шапкам на поникших деревьях и белым пустым тротуарам. Иногда проезжали еще какие-то бары и ресторанчики, которые тоже, как «Джамайка», вздрагивали и вздыхали, пульсируя цветными окнами. А так город был пуст и казался заброшенным. Даже машин всего-ничего, стелилась в свете фар полосатая белая с черным дорога. Уютно молчала Тина, сунув руки в широкие рукава. Молчал шофер, уверенно и не торопясь вел низкий иностранный автомобиль, гудела печка и еле слышно играла музыка из колонок у заднего стекла.
Тина вышла, чмокнув Нику и помахав Василине. И после еще одного куска тихой поездки, машина встала у Васькиного подъезда, урча мотором. Васька зашуршала бумажками, вполголоса что-то говоря, рассчиталась с шофером, и тот кивнул большой шапкой, принимая мзду. Вываливаясь из машины, строго сказала:
- Тут рядом, а номер я ваш запомню. Чтоб довезли. Дом пять, подъезд шесть, квартира восемьдесят.
Шапка снова качнулась, шофер хмыкнул.
- Кусинька, ты зайди завтра. Мне рассказать надо. Тебе щас позвонить?
- Беги, Вася. Зайду. Не надо звонить, Женька спит уже.
- Мпы-пы-пы, – сделала Васька губами и убрела, проваливаясь каблуками в снежные холмики.
- Через двор, – сказала Ника, – и налево. Шестой подьезд. А там насквозь проедете и на автовокзал попадете, на кольцо.
Закрыла глаза, уютно складывая руки на коленях. Вот так ехать бы и ехать, жаль, что дом совсем рядом. И пусть молчит. А снаружи пусть плывет тихий снег, ловит на себя желтые пятна и черные тени.
Машина повернула, и Ника открыла глаза, взялась за ремешок сумочки. Освещенное окно кухни проплыло за стеклом.
- Вы проехали, – сказала Ника, – это восьмой уже. Да вы что? Куда?
Машина неторопливо свернула за угол дома и двинулась направо, в другую от центра сторону. Шофер поднял руку, стряхивая шапку на переднее сиденье, обернулся, улыбаясь в полумраке.
- Прокатимся, Вероника?
Она сжала сумочку холодными пальцами, что стали вдруг чужими.
- Токай? Ой. Максим. Макс?
Он уверенно покручивал руль, машину качало, мотор мерно рычал где-то в глубине.
- Я никуда не поеду. С тобой.
- Уже едешь.
Она отпустила, наконец, ремешок и схватилась за ручку двери. Мотор будто ждал, взревел радостно, и машина на полной скорости понеслась по пустой широкой улице, удаляясь от многоэтажек. Ника беспомощно смотрела, как за стеклом проносятся редкие пятна света.
- Я закричу!
- Кричи, – согласился Токай.
Дома неожиданно кончились, поплыл вдоль обочины бесконечный забор какого-то склада, смигиваясь грубо нарисованными по бетону ромбами. Пока Ника собиралась с мыслями, кончился и он, понеслась мимо кривая сетка-рабица, отчеркнутая косыми столбами, еле видными тут, где уже не было фонарей.
- Куда мы едем? – голос задрожал и сломался на последнем слове.
- Боишься?
Она промолчала, лихорадочно соображая, как быть. Рукой незаметно выкручивала никелированный завиток дверной ручки, одновременно боясь, что дверца распахнется и придется вываливаться на асфальт, калеча руки и ноги. Или ломая шею. Но дверь не открывалась.
- Правильно боишься, – ответил на ее молчание Токай и, повертев пальцами, прибавил звук. Резкое буханье ударных совпало с тяжелым стуком сердца. А потом сердце заколотилось быстро-быстро, высушивая рот и заставляя руки мелко дрожать.
Нике свирепо захотелось вырвать из реальности весь прожитый день, вернуться в утро, попить кофе и на звонок Васьки ответить отказом. Не пойти, никуда. На секунду она даже поверила – сейчас получится, не может не сбыться такое яростное желание. Но машина ехала, ревя и иногда встряхиваясь на колдобинах, как собака, что вышла из воды. И нужно было отказаться от желания все переиграть. Нужно было жить. Дальше.
Ее затошнило от того, что подошло совсем близко. Бесстрастный калькулятор внутри защелкал, показывая варианты, отвергая их и показывая другие, и после – то, что будет после.
Ника и не поверила бы, что внутренний счетчик может вывалить на нее такую гору отчаяния и безнадежности.
«Я не соглашусь, ни за что. И он меня изобьет. Или убьет и выкинет в поле»
Мозг, почему-то смеясь, показал маму в черном платке и бледного Женечку. Даже серая могильная плита мелькнула, издеваясь картинкой и надписью.
«Я вытерплю. Никто не узнает. Буду жить дальше. Жить. И никто не узнает»
Но перед лицом встали глаза Фотия, его улыбка, он только ей так улыбался, и всякий раз у Ники щемило сердце, потому что – такой большой и суровый, и вдруг себя ей – как на ладони, целиком. А она будет улыбаться в ответ, лгать глазами и руками. Пока, наконец, не явится в бухту Токай – стереть с лица Фотия улыбку для Ники.
«Он не посмеет. Сказал – я особенная»
И без всяких картинок вселенная захохотала ей в лицо, издеваясь.
А мотор все рычал, билась музыка в салоне, мелькала обочина, укрытая нетронутым снегом.
Потом, плавно притормаживая, машина встала. В салоне включился свет. Ника закрыла глаза, вжимаясь в сиденье и готовясь – а пусть оно придет само, главное решение. Если придет.
- Тут гаражи лодочные, – сказал Токай, звякая ключами, – у меня тут дачка. Пойдем, что ли?
Ника с тоской подумала о дурацких каблуках. И о снеге, накрывающем разбитые проселки. Посмотрела на спокойное красивое лицо с темными бровями вразлет, с небольшими аккуратными усами над полной верхней губой. И сказала с тоской:
- Да не пойду я, Макс. Зачем я тебе?
- Так прямо и не пойдешь? – удивлялся он весело и как-то вкусно, и со злобой Ника подумала – нравится ему это, играть, как с мышью. Наслаждается, скотина.
- Не. Отвези обратно. Или выпусти.
- Полчаса ехали, ау! К утру дошкандыбаешь только.
Она молчала. Токай сидел, навалившись на спинку кресла, согнув кожаный локоть, оглядывал ее с интересом. Весело и рвано играла музыка за спиной Ники.
- Ладно, – вдруг согласился Токай, – не хочешь, иди. Отпускаю.
Нажал на что-то и замок на двери щелкнул. Ника непослушными пальцами повернула ручку, впуская в приоткрытую дверь острый сквознячок. Токай, по-прежнему вполоборота вися на спинке, с интересом смотрел, не шевелясь и не пытаясь выйти из машины. Дверь распахнулась, и Ника выскочила, утопая в снегу по щиколотку. Машинально хлопнула дверцей. Пошла, лихорадочно осматривая белые сплошные стены с врезанными в них темными железными воротцами. Потом побежала, оступаясь и падая на колено, с ужасом прислушиваясь – не хлопнет ли его дверь, не раздастся ли угрожающий крик. Темная дорога была пуста, слабо светила под луной нетронутой белой поверхностью. Сумочка суетливо билась о бок куртки. Капюшон свалился и ветер, пахнущий морем, задергал волосы, путая и кидая в лицо.
Вдалеке замаячил угол белой стены, там, за ним шумнули ночные волны.
Добежать и свернуть. Там причалы, крылечки, входы. Залезть под сваю куда, спрятаться… переждать.
За спиной уютно заурчала машина. Ника побежала быстрее и упала, возя руками по грубой разбитой колее и набирая в рукава снег. Села, отбрасывая на дорогу длинную скомканную тень.
- Садись, – сказал Токай, повышая голос, чтоб услышала за шумом мотора, – не трону. Да садись, говорю. Обещаю.
Вышел и, нагибаясь, поднял ее за рукав, как куклу. Засмеялся, когда она вырвалась, отступая, покачнулась, взмахивая руками.
- Вот упрямая. Я ж пообещал. Садись, поговорить надо. Через полчаса высажу тебя. Дом пять подъезд шесть.
Он пошел к машине и снова сел, свесив длинную ногу на снег. Положил руки на баранку.
Ника стояла, облизывая пересохшие губы. С тоской оглянулась на безмолвные гаражи, от которых ей пешком на каблуках – несколько часов. И медленно подошла к машине, встала рядом с открытой дверцей.
- Поклянись.
- Чего? Да не трону. Обижаешь. Сюда иди, вперед.
Она снова села, на этот раз впереди. Токай подождал, когда закроет дверцу, хлопнул своей, устраивая ноги на педалях. И плавно, аккуратно поведя машину до угла, развернулся. Ехал, искоса поглядывая, как она сидит, сжимая руки на коленях.
- Расслабься, – посоветовал. И откидываясь, ведя машину медленно, добавил:
- Удивляешь. Думал, плакать начнешь, просить. А после все равно дашь. Если уж начала просить и плакать, то после взять – плевое дело. Поверь. Веришь?
Она молча кивнула.
Токай промурлыкал, подпевая, и сделал музыку потише.
- Я люблю женщин. И они меня любят. Секс не проблема, да хоть жопой ешь его сейчас. Извини. Много давалок развелось. Да еще дуры – главная мечта – валютной проституткой заделаться. Раньше, значит, балеринами мечтали, а сейчас – давалками. И каждая хвалится, чего выучила, какие позы, да как умеет страстно пилиться. То так, то эдак. Так что с девочками чаще тоска, Вероника. А вот с семейными молодыми барышнями, да если мужа любит, вот классно. Чисто «Дама с собачкой». Страсти такие, смотришь в глазки и понимаешь – ей самой ничего уже слаще тайной измены нет. Много теряешь, Вероника, если не пробовала. Поверь.
- У тебя и без меня много. Всяких. Вот и…
- Ну да. Ну да. Я ж не просто треплю языком. Это опыт. Делюсь.
- Спасибо. Не надо.
- Да и ладно. Значит ты у нас хранительница очага. Трудовые будни, тихие вечера в семейном кругу. Небось, после ужина муж газетки читает, тебе пересказывает. А ты сидишь напротив, любуешься. Чего молчишь, угадал? Хочешь поспорить, давай. Не обижусь.
- Чего спорить. У тебя такая жизнь, у нас другая.
- И как вы там кукуете, я бы умер с тоски. Ну да, там еще сын его, малолетка. И кажется, барышня его, да?
Ника смотрела вперед, на мерно утекающую под колеса дорогу. Удивилась – голос Токая как-то изменился. Вроде ждет ответа, а что именно хочет услышать – неясно.
- Сын его учится. И никакой барышни нету, летом работают девочки, в баре и на кухне. И это так, по-родственному, без зарплаты. Слушай, Макс, если думаешь, там крутятся деньги, то нет там ничего. Это просто дом. Даже не гостиница.
- Ну да. С номерами люкс.
Она повернулась к четкому профилю и носу с изрядной горбинкой. Заговорила быстро, следя, чтоб голос был слегка насмешливым и уверенным.
- Ты же видишь, как меняется все. Сколько народу лоханулось, когда участки хватали. Вокруг Южака дофига брошенных дач, не вытянули. Вот и мы, в Ястребиной. Муж начал строить, планы были огого, все вбухал, что было. А место гнилое, дикое. Народ едет в поселок, там нормально. Ну, сам знаешь, у нас разве кто бизнесу учился? Теперь этот домина будет стоять, пустой наполовину, пока не начнет валиться. Я говорила мужу, давай разберем верхний этаж, оставим только для своих хату, ну пусть едут, живут, сами себя кормят. Какая там прибыль. Но он упрямый черт, пока все здоровье там не оставит, будет тянуться. Так что, зря ты. Я вот…
- Ты в курсе, сколько я таких отмазок слышал? – прервал Никину горячую речь Токай.
Она замолчала. Мимо плыли домики городской окраины.
- Но я хоть попробовала. Самое смешное, что это правда.
- Вероника, а давай дружить? Встретимся иногда, кофейку жахнем. На умняке поговорим. Прямо интересно мне, как это – базарить с телкой и не пилить ее. А мужу не скажешь. Будешь прятаться. Вроде как изменяешь. А на самом деле – никакого секса. Прикинь.
Он засмеялся, выводя машину в проезд между домами.
- Угу, отозвалась Ника, – а потом ты меня все равно уложишь в койку. Примешь коньячку и уложишь.
- Если сама захочешь. А коньяк – нет, не-ет, я спиртного не пью. Вообще.
Машина тыркнула и встала под желтым кухонным окном. Ника еле заметно перевела дыхание, взялась рукой за никелированную витушку.
- Подожди пару минут.
Токай повернулся к ней, скрипя курткой.
- Я серьезно. Ты мне нравишься. Муж твой не даст пообщаться, я сам мужик, понимаю. Но если надо будет, или просто захочешь увидеться, телефон запишу. Вот, возьми. Городская квартира. Звони. Твой номер просить не буду, чтоб не смущать звонками. И не думай, я не босяк, универ закончил, причем сам, нормальный честный диплом на стенке дома висит, маму-папу радует. А то, что сегодня тебя попугал немного, ну прости. Среда, в которой варюсь, она гнилая, действует.
- А ты не варись в такой.
- Жизнь заставила. Беги, Вероника. Спасибо, что покаталась со мной.
На красивом, свежем и полном жизни лице бродила задумчивая улыбка. Одна рука лежала на изгибе руля, другая на колене, обтянутом темной джинсой.
Ника подумала и кивнула. Выбралась из машины и пошла к подьезду, слушая спиной, как зарычал мотор. Через решетчатое стекло из темноты посмотрела, как фары прочертили исполосованный снег на дорожке, мелькнули красные огоньки.
Подошла к двери квартиры и встала, утыкаясь лбом в пухлую обивку. Счастье накрыло ее. Она дома! Ничего не произошло. Все кончилось. Счастье…
Тенькнул звонок, и дверь распахнулась практически сразу.
Мама отступила, держа у горла воротник старой кофты. Глаза в полутьме прихожей казались черными и очень большими.
- Вероника…
- Женька? – Ника ступила в прихожую, оседая на слабых ногах.
Мама затрясла головой.
- Нет. Нет, все с ним, в порядке с ним все. Звонил Паша. Пропала Марьяна. Вероника, и еще. Он сказал, отец уехал, искать. И нет его. Уже сутки. А… А… должен был, вернуться. И телефон там не работал. А то бы раньше…
Выпрямляясь, Ника потянула с плеча сумочку, аккуратно поставила ее на тумбу в прихожей. В голове крутилось бессмысленное.
Соломка. Соломка-соломка.
- Мам, ты не волнуйся, не надо так волноваться. Он сильный, умный. Он знает. Знает он… он же знает…
- Вероника, – мама схватила ее за плечи, встряхивая, – не надо так! Подожди.
- Он… да ничего с ним. Не может с ним ничего! Случиться! Наверное, он сейчас…
Через плечо матери упорно смотрела на телефон и говорила, обращаясь к нему, а сама недоуменно думала – какая соломка, причем тут…
- Мы сейчас позвоним. Да, Вероника? Мы позвоним. В милицию. Ноль два. Нет, три.
Нина Петровна отпустила плечи Ники и заплакала. Вытерла щеки руками, как ребенок.
- К-куда? Номер какой?
- Какой номер? – механически спросила Ника, все так же глядя на телефон. Вдруг вспомнила, как бежала за хромающей Марьяной, запихивала в карман куртки вязаную шапку. Еще открывала ворота, пока Фотий усаживал девочку и выводил машину из гаража. Лишь бы что-то делать. Потом стояла над замерзающей Ласочкой. И думала – знаю, как быть с утопающим, и как с тем, кто отравился. А что делать в мороз? А что делать, если?.. Она даже номера участкового не знает в Низовом. Да и какой там участковый!
Знать бы, где упасть, – проговорил в мозгу фальшиво-сочувственный голос, – подстелила бы… да, Никуся?
- Соломки…
- Что? – мама пригнулась к ее лицу, вглядываясь с надеждой, – что ты сказала?
Ника глубоко вздохнула. В маленькой спальне спал ее сын. Где-то в холодной степи исчез любимый, кинувшись разыскивать сумасбродную девчонку. А мама смотрит, будто Ника тут главная. Старшая.
- Давно звонил?
- Кто?
- Паша! – с раздражением выкрикнула вполголоса и взялась за холодную круглую трубку, – кто же еще?
- Часа два. Да. Наверное. Нет, полтора.
Ника уже крутила диск.
- Пи-и-и, – запел далекий гудок в маленьком доме посреди снега, – пи-и, пи-и…
Через десяток одинаковых звуков она положила трубку, пошла в кухню, как была – в сапожках и застегнутой куртке. Села на табурет.
Мама встала в дверях.
- Может быть, позвонить у нас? Пусть поедут? Сказать – человек пропал. А?
- Мам… даже скорая не всегда едет. Бензина нет, говорят. У нас кто с машиной? Соседи, может, какие? – и махнула рукой, когда Нина Петровна безнадежно затрясла головой.
Веселые часы в виде красного чайника с изогнутым носиком показывали половину двенадцатого. Такси? Два часа по ночному снегу… Ника мысленно пересчитала оставшиеся деньги. Да, на полчаса по городу, может, и хватит. Сунула руку в карман и вытащила аккуратно сложенный листок. Развернула. Цифры были написаны размашистым почерком, с длинными свободными хвостами. Пять цифр. Первая двойка. Значит, в центре квартира.
Ника повертела листок. Подумала – а вдруг он уехал? Не стал дома ночевать, рванул куда. Дачка, или бильярдная. Кабак. Вскочила и выбежала из кухни, отталкивая маму.
- Пи-и… – завел свое тонкий гудочек, – пи-и…
И не давая Нике времени на отчаяние, прервался.
- Але? – кинулся в ухо кукольный голосок, помолчал заинтересованно и с прорезавшейся злостью повторил, – але? Это кто там?
Ника открыла рот, но услышала там, за девичьим голосом другой, мужской:
- Сколько раз говорить, не лезь к телефону! Алло?
- Максим, – сказала Ника хрипло, – Максим, это ты?
- Кто спрашивает?
- Это я. Вероника. Мы с тобой, сегодня. Вот недавно только…
- О! А ты быстрая. Скучно стало? Завтра давай увидимся. Допустим, в семь вечера.
- Ма-а-акс, – прокричал кукольный голосок за уверенными словами, – Ма-а-кс! А я?
- Не завтра, – ответила Ника, – мне сейчас надо. Очень-очень.
- Случилось что?
- Машина нужна. Поехать. В Ястребиную.
- Ничего себе! – вкусно изумился Токай, – думал, меня захотела, а тебе маши-ина!
- Пожалуйста. Я расскажу. Прошу тебя.
Трубка молчала. Ника прерывисто вдохнула, мельком подумав – начинаешь просить и плакать и после взять – плевое дело. Пора начинать просить. Главное не сорваться, когда начнет издеваться. И не послать его, швыряя трубку. Главное, не…
- Дом пять, подъезд шесть. Буду через двадцать минут.
- Да. Да, спасибо, – ответила она в короткие гудки.
Положила трубку, снова ушла в кухню, села, пристально глядя на кучерявые стрелки, указывающие на веселые цифирки. Мама, повозившись в комнате, подошла, суя Нике ворошок цветных бумажек.
- Возьми. Я завтра у тети Вали займу, мы доживем, Толик обещал ведь прислать, через неделю, наверное. Пусть на бензин, твоему другу.
Стрелка медленно переползала с одного деления на другое. Ника потянула язычок молнии, соображая, может, нужно сделать что-то еще? Да. Надо еще раз позвонить Пашке, да где его черти носят? Спустился на пляж, машет фонарем, осматривая скалы. Дом стоит пустой. Господи, пусть он ничего не найдет! Пусть еще до утра или даже до вечера ничего не знать, лишь бы не нашел на берегу. Как он сказал тогда – повозило прибоем о камни.
Она снова встала, опять схватила телефонную трубку и набрала номер. Их телефон молчал. А вдруг и с ним что-то?
- Мишане. Надо ему позвонить. Мам, моя книжка записная! Черт…
Книжка с адресами и телефонами осталась в Ястребиной. Там где дом.
В кухне стрелка уткнулась в новую цифру. Ника бросила трубку и вдруг, вспомнив, стала извиваясь, сдирать с себя тонкие негреющие джинсики, одновременно стряхивая с ног сапожки.
- Штаны дай мне, на диване лежат. Мои, джинсы. Да!
Забыв расстегнуть куртку, натянула плотные джинсы с карманами, нашарила в углу удобные сапоги на литой подошве. И, услышав за окном тяжелое урчание мотора, щелкнула замком, хватая сумку и вылетая в темный подъезд.
- Я позвоню.
Под окнами вместо приземистой иномарки стоял высокий джип, будто облитый чернилами, урчал, выдыхая теплый запах.
Ника обежала машину, на секунду попав в яркий свет, ткнулась к передней двери.
- Назад садись!
Когда Ника влезла на высокое сиденье и хлопнула дверью, джип рванул с места, выбрызгивая из-под колес мерцающую снежную кашу. С переднего сиденья повернулась молодая дева с взбитыми в блестящую копну волосами. Медленно осмотрела новую спутницу и громко хмыкнув, отвернулась. Поднятые черные плечики выражали презрение.
- Илонку забросим, тут недалеко.
Илонка молчала, злясь на сорванное свидание. Но когда Токай свернул в тихий проулок, стала вертеться и, заливисто смеясь, припадать к мужскому плечу, косясь назад блестящими глазами, обведенными чернотой.
Ника равнодушно смотрела в окно, дожидаясь, когда юная пассия обцелует подставленное лицо Токая и скроется в темном подъезде.
- Пересаживайся.
- Я тут лучше.
- Я сказал, иди вперед! Расскажешь, что случилось.
Джип плавно, не так, как давешний городской автомобиль, шел по заснеженному шоссе. Руки Токая лежали на баранке, и Ника снова отвернулась к окну, чтоб не вспоминать, как возил ее Фотий, так же вольно бросив кисти на кожаную оплетку. Коротко, подбирая слова, рассказала Токаю об исчезновении мужа. Замялась, и не сказала о том, что он уехал искать Марьяну. Почему-то не захотела о ней говорить, вспоминая чирикающий смех девушки Илоны.
- Ну, ты беспокойная, – удивился Токай, съезжая на извилистую грунтовку, – не подумала, может, он к телке рванул? Ты в город, расслабляться, в кабак вон зарулила. А мужики, между прочим, существа полигамные.
- Ой, только не надо мне про сперматозоидов рассказывать! – обозлилась Ника.
Под свет фар укладывались то снежные наметы, то черно-сизые голые участки дороги. Токай нажал на клаксон, серая тень сверкнула глазами.
- Про что? О, заяц! – весело крикнул он, – черт, ружьишко бы. Ладно, едем, не переживай. За пару часов доберемся. А с чего ты вообще решила испугаться, ну не пойму я. Может, тачка у него заглохла. Может, пешком тащится.
- Сутки?
- Ну да, многовато. Если уверена, что не в теплой койке, да не бухает.
Ника диковато глянула на его четкий профиль. Успокоил. Хотя, ну да, попытался. А вдруг прав? Фотий же сам рассказывал – по молодости мог несколько дней куролесить, домой не возвращаясь. Марьяшка ее предупреждала, что уйдет в поселок. Вдруг это просто совпадение? Ну, поругались с Пашкой, ушла. Почти уже и не хромает, пошла потихоньку по берегу, сколько там – минут сорок медленным шагом. А Фотий сам по себе уехал… А Пашка…
Она тряхнула головой, не придумав, что ж там с Пашкой. Не мог он бросить дом без присмотра. Но бросил.
- Значит, Вероника, муж твой лоханулся с отелем. А как же форины? Дайверы. Мне Беляш порассказал. Я к поселку отношения не имел, до некоторых событий. Сейчас вот вхожу в курс дела. Мне все интересно. И дружить со мной – выгодно. Ты своему водолазу можешь быть очень полезна. Через нашу с тобой дружбу.
- Да? Чтоб он думал, я с тобой сплю, а за это ты нас, как это там называется – ну, не трогаешь, в общем?
Токай кивнул.
- А почему нет-то? Не у каждого такая полезная жена бывает. Ценить должен. Хотя я тебе скажу, раз уж хорошо едем – за баб такие дела не делаются. А если кто рассказывает, то это брехня. Бабу всегда отдельно можно попользовать. Взять, что дает, пока думает – ах, я на подвиг пошла, а с мужа слупить на полную катушку.
- Что ты мне это рассказываешь? Секреты профессии выдаешь…
- А кто тебе поверит? Девки – никогда. Они, я уж говорил, меня любят, – Токай рассмеялся, поблескивая зубами. По салону от него плыл вкусный запах хорошего одеколона и вымытых волос. Новой кожи от скрипучей куртки. И никакого спиртного, никаких сигарет.
Нике сразу захотелось покурить. А он все говорил.
- Они за меня сами отмазки придумывают. И поводы, чтоб повеситься на шею. Иногда не знаю, как и отогнать. Илонка вот, приезжаю, у квартиры сидит, курит. Пришлось впустить. Не хотел, чтоб табаком не провоняла мне хату. Так плакать стала, ну думаю ладно, утром отклею. А на ночь – зачем. Спать теплее с ней. Чего фыркаешь?
- Да ничего. Ты верно сказал – мы в разных мирах.
- Я? Или ты это говорила? Да неважно. Сейчас я тебя поймаю, милая. Смотри, я о себе говорю открыто и смело. А ты в ответ только фыркаешь. Я ж знаю, что в голове. Верность. Преданность. Беззаветность. Чувство долга, едит его. Чему еще там в пионерии учили? А теперь тебе и заикнуться стыдно, вместо слов одно фыр-фыр. А мне вот не стыдно.
Он поднял руку и выставил указательный палец.
- Потому что я всегда честен. Телкам сразу говорю – ты у меня одна никогда не будешь. Я одновременно с тобой еще десяток трахну. Хочешь так – вот койка. Не хочешь – мотай и не трогай меня.
- И что? Нет таких, которые мотают?
Рука снова опустилась на баранку.
- Есть. Угадала, бывают такие. Но! Сначала каждая все же пробует. А вдруг думает, я его захомутаю. Ну и только себе лишних неприятностей получают. Слезы, упреки. А где сели, там и слезают.
- Это аморально, – Ника почувствовала, как щеки заливает краска. И разозлилась. Да что за время такое! Он прав. Хотели космонавтами, а мечтают – в рэкетиры. Мечтали балеринами, а нынче – валютными проститутками.
- Точно! Вот еще словечко – мораль, – издевательски протянул он.
Ника пожала плечами. Пусть болтает, все лучше, чем будет расспрашивать о состоянии их бизнеса. Но, будто услышав ее мысли, Токай снова заговорил о Беляше.
- Вернемся же к нашим баранам, Вероника. У меня есть мозги и потому ваш отельчик мне тьфу, если, конечно, вы там не ныряете, разыскивая немецкое оружие к примеру, или древнее золотишко. А я это обязательно проверю. Но я первым парнем на деревне не собираюсь быть, у меня планы глобальные.
- В горсовет пройти? – Ника вспомнила рассказ Тины.
- Это мелко. Есть органы управления и повыше. А вот Беляш, он как я сказал – тупица. И баран. Он вас будет прессовать по полной. Пока не выжмет все до последнего гроша. И насрать ему будет, что через пару лет от вашего дома один развалины останутся, Беляш дальше своего конопатого носа не смотрит. И сам себе прав. Такие долго не живут.
- Зачем ты мне это?
- Загрустила? Водолаза жалеешь? Правильно делаешь. Объясню зачем.
Он повернул белеющее лицо.
- Если нищие, но с аквалангами, то это же маслице, Вероника. В Азове реально можно много всего найти нужного. У меня девочки есть в местном музее, я карты достану. Пусть твои мужики поищут, где чего найдут, и поделим. Прикинь, какой можно бизнес закрутить! А куда сдавать золотишко и всякие горшки, тоже найду. Сразу за бугор будем отправлять, за баксы.
И снова четкий уверенный профиль покачивался в рассеянном свете, идущем от заснеженной степи. Нике стало страшно. Получается, с одной стороны белобрысый жадный Беляш, а с другой изворотливый хитрый Токай.
- И с Беляшом тогда никаких проблем не будет. Обещаю.
- Ты об этом хотел с мужем моим говорить?
- Ага. Думал сам подъехать, выбрать время. Да Беляш со своей сукой устроили разборки, вот я и появился по случаю.
- Как ты ее. А мне она говорила… – Ника запнулась, думая – черт, а знает ли он, что Ласочка была в доме? Ночь и день жила, считай.
- А-а, ты все же ее прятала тогда? Да ладно, не жмись. Проболталась. Значит, Беляш уже в курсе – и где у вас что лежит, и где что стоит. Сочувствую. А что сукой назвал, так она и есть – сука. Вот ты про мораль вякнула. В лице нашей Ласочки увидишь ты совершенную, полную, природную аморальность. Ее в зоопарке показывать надо, в клетке с двойными прутьями.
Он рассмеялся. И напомнил:
- Так что она там про меня-то?
- Сказала – у вас с ней любовь.
- С ней? – Токай бросил руль и шутовски закрылся руками. Джип вильнул, выбивая с обочины снежный фонтан.
Ника от неожиданности нервно расхохоталась. И смолкла.
- Нет, Вероника, нет, если уж суждено мне когда полюбить, да так, что я больше ни на кого не гляну, то это будет не Ласочка.
Посмотрел на нее пристально. Ника криво улыбнулась.
После недолгого молчания Токай вывернул джип на последней развилке.
- Вон ваш домина. Приехали.
Продолжение следует…