Глава 2
В комнате было тепло, а часы на стене примолкли, испуганные возней и пыхтением. Ника, собирая боком плюшевую скатерть, уложила гостью на диван, выдернула из-под нее шубу и набросила край на вытянутые ноги в задравшихся черных штанинах.
Выпрямляясь, схватилась за стол, отодвинула его, чтоб не мешал.
- Куртку, надо снять.
- Холод-но, – пожаловалась блондинка, обхватывая себя руками за плечи и откидывая голову на смятую подушку. Белое лицо – узкое, треугольником, с острым маленьким подбородком и впадинами на скулах, багровеющими косметическим румянцем, что смешался с лихорадочными пятнами. Плечи под длинными кистями рук вздрагивали.
Ника насильно развела руки и, бережно поворачивая трясущееся тело, стащила один рукав, за ним другой. Бросила куртку на пол и укрыла гостью до самого лба шубой.
- Дыши, медленно. Сейчас будет тепло. А я посмотрю ноги.
Та послушно задышала под толстой овчиной.
Ника присела на край дивана рядом и откинула подол шубы. Взялась рукой за совершенно ледяную ступню, на которой через тонкий нейлон просвечивали красные ногти.
- Чувствуешь? Мою руку?
- Д-да…
- Хорошо. А так?
- Больно!
- Угу. Хорошо.
Ей вдруг стало жарко, и она стащила забытую вязаную шапку, собирая волосы, сунула их за воротник свитера. Что же сделать? Она четко знает, что нужно, если солнечный удар, как помочь утопающему, и чем напоить отравившегося. А тут – холод, мороз, застывшие до льда ступни. Будто какой дальний север, вот же ерунда.
- Надо снять, и штаны тоже, – сказала, обращаясь к шевелящейся овчине, – или давай разорву на ногах прям, колготки твои.
- Подождите, женщина. Как вас. Я…
Гостья высунулась из-под торчащего воротника и уставилась на Нику блестящими, немного безумными глазами. И вдруг захихикала, закрывая рот испачканной кровью рукой.
- Ж-ж… я тебя – женщина. А ты девчонка. Ты кто?
«Да она же пьяная». Ника откинула шубу, открывая белый свитерок и черные джинсы, утыканные лейбочками и кнопками. Сказала раздельно:
- Надо снять. Чтоб отогреть ноги. Я – Вероника.
Гостья зашарила рукой по животу, дернула пояс, расстегивая пуговицу, вжикнула молнией. И срываясь руками, потянула штаны с узких бедер. Ника, ухватив за края штанин, где сверкали молнии, потянула, стягивая их вместе с колготками.
Под одеждой у гостьи оказались белые худые ноги, блестящие и ухоженные, ступни с ярко накрашенными ногтями. И высокие, тонкой резиночкой на самой талии, черные кружевные трусики. Ника снова укрыла страдалицу шубой.
- Лежи, я принесу настойку и вату. И голову надо посмотреть, у тебя, кажется, ухо поранено.
- Ухо, – вслед ей задумчиво сказала гостья. И вдруг снова засмеялась, всхлипывая.
- Ухо! Он меня укусил. Вот падла. Зубами прям! Ненавижу!
Вернувшись, Ника снова присела на диван, крепко смочила большой кусок ваты коричневой настойкой софоры и, положив белую ногу к себе на колени, протерла холодную кожу от икры до кончиков пальцев. То же сделала и с другой. Быстро натянула хлопчатобумажные носки и укутала ноги шубой. Гостья вздохнула, вытягиваясь и держа у лица воротник такими же яркими ногтями.
- Ухо…
- Голову поверни. Не бойся, я осторожно.
- А ты что тут, одна совсем? Ой…
На маленьком ухе, чуть выше мочки свежий темный шрам точил кровь вперемешку с сукровицей. Ника свежей ваткой прижала ссадину и, откопав чужую руку, приложила ее, показывая, как прижимать.
- Держи сама. Волосы запачкала.
- Ты одна? – требовательно повторила гостья.
Ника нахмурилась. Когда та в первый раз захихикала, что-то мелькнуло такое в страдающем перепуганном лице, что не понравилось Нике. Но после сразу ушло, оставив снова лишь страх, потерянность и ожидание боли. И сейчас на диване лежала, все еще сотрясаясь крупной дрожью, просто насмерть испуганная девчонка, ну ладно – молодая женщина, наверное, лет двадцати трех, может, пяти. И только эти требовательные вопросы снова насторожили Нику.
Будто почуяв эту настороженность, гостья откинулась на подушку, закрывая серые блестящие глаза и держа ватку на ухе. Сказала хрипло:
- Прости. Мелю, не знаю что. От страха. Думала – умру. Думала – пусто тут.
- Ты же говорила – свет, в окне свет.
- Врала. Чтоб открыли, если кто прячется. Я… я расскажу сейчас…
Ника встала.
- Лежи лучше. Я чаю сделаю, с травой. Поспишь и согреешься.
- Ласочка, – пробубнила из-под воротника гостья, – меня звать Ласочка.
Кивнув, Ника ушла к печке. У нее тоже дрожали руки, но страх уходил, и она, хлопоча вокруг пострадавшей, о нем совсем уже забыла. Подбросила угля, поставила на плиту старый заслуженный чайник. Уйдя в спальню, сняла со стенки полотняный мешочек с сушеной травой и, положив горсть в ковшик, встала, дожидаясь, когда вода закипит. За спиной было тихо, снова затикали часы, и Ника вспомнила о Фотии и Марьяне. Сердце сжалось от тяжелого беспокойства.
Она быстро ушла в угол, снова сняла с телефона трубку. Там стояла все та же мертвая тишина, и краем глаза поймав пристальный взгляд Ласочки, Ника положила трубку на рычаг даже с облегчением.
- О! – сказала больная, когда в ковшике зашипел кипяток и запах лета наполнил комнату, – класс! Это пить?
- И пить можно, и купаться. И умываться.
Ника подождала, когда Ласочка, морщась, усядется повыше, подала ей большую чашку, полную темного отвара.
- Сколько сможешь, столько и пей. Ты как сюда попала?
Та гулко глотала, останавливалась, пережидая, когда горячая жидкость протечет в желудок и снова глотала, блаженно отдуваясь. Белые волосы висели сосульками, с одного боку слиплись от уже потемневшей крови.
- Мы в гостях были. В Низовом. Беляш сказал, да поехали-поехали, будет весело. Подночуем у кореша. У него кабак в Южаке, а тут значит мамка-папка, хозяйство. Обещал Беляшу окорок копченый. О-ох, как хорошо. Слушай, а вина нету? Сюда вина бы.
Ника ушла к окну, пошарила за стеклянной дверцей серванта, и вернулась, откупоривая початую бутылку.
- О-о, – Ласочка подставила чашку, – немножко, чтоб не остыло.
По комнате метнулся сладкий тревожный запах вишни и винограда.
- Супер! – в три глотка допив темную, сильно пахнущую смесь, Ласочка сунула чашку Нике и откинулась на подушку, закрывая глаза. Потянула ту за свитер неожиданно цепкой рукой.
- Посиди. Тут вот. Пока я расскажу.
Рука цеплялась за подол, и Ника вдруг подумала со странной нежностью, вот так сама она тянет вечно Фотия, трогает за рукав, чтоб не отпустить от себя. Он смеется, довольный. А сейчас эта белая худышка держит ее, чтоб была рядом.
Ника села, и Ласочка тут же свернулась вокруг нее, прижимая к бедру согнутые колени, а голову кладя рядом с другим бедром. Вздохнула успокоенно.
- Вот. Ты такая теплая.
- И что там, у кореша? – Нике вдруг захотелось погладить блестящие на макушке волосы, по которым бежал желтый блик от лампы под абажуром.
- А ты, может, знаешь его? Турончик кликуха.
- Нет. Я в деревне никого не знаю. Мы все время тут. Дела.
- А я знаю. Мне про вас Токай рассказывал.
- Кто?
Белая голова приподнялась, поворачиваясь, на Нику уставился удивленный серый глаз:
- Токай, Макс. Ты что, Макса не знаешь? Ну, вы ребята даете…
Она снова положила голову, почти упираясь носом в Никино бедро. Одной рукой держа на ухе ватку, другой поелозила под шубой и обхватила хозяйку за талию.
- Ладно, проехали. Посидели мы хорошо. Сначала. У папки Турона винишко нормальное такое, не шмурдяк. Турончик нам бильярдную открыл свою. А когда поднажрались уже все, Сека стал его сеструху снимать. Сопливая совсем, ей, наверное, шестнадцать. Я говорю, ты совсем дурак, что ли? Хочешь, чтоб тебя повязали? Ну и Турончик вступится, все же сеструха. А он та пошла ты. Мне, прикинь!
Она помолчала выжидательно, но Ника молчала тоже, не зная, как к рассказу отнестись. Давно уже не сталкивалась она вот с этим. Еще с дискотечных своих времен, ну и позже, когда вдруг в городе к Никасу подходили его бывшие дружки. Тогда, стоя в стороне (Никас ее никогда им не представлял и не знакомил), она слышала краем уха новости, которые рассказывались примерно так же.
- А барышня тоже накушалась изрядно. Ну и решили покататься. Сека ее в нашу тачку затащил, и ржет, я впереди, а он ее там тискает на заднем сиденье. Ну, когда по степи гоняли, я повернулась и кой-что ему сказала.
Шуба задрожала, Ласочка крепче прижалась к Нике, смеясь.
- И ей сказала тоже. Если б я только Беляшу, понимаешь, нормально, поржал бы и все. А тут решил меня повоспитывать. С-скотина. Вытащил из машины и по щеке. Потом за волосы. И… ухо. Зубами, вот сволочь. Я вырвалась и как дернула от них. Упала, там склон какой-то, с травой. Скользко. Слышу, орет, выходи, сейчас порежу нахер. Ну, бухой совсем. А перепугалась, думаю, почикает ножом, и все, буду ходить с пописанной рожей. В общем, поорал, а потом слышу – уехали. Я встала и пошла. Побежала.
Она всхлипнула, цепляясь за Никино колено. Ватка упала, волосы свесились вниз.
- Шла, шла. Замерзла, как я не знаю кто. Сперва еще вино грело. А потом перепугалась совсем. Когда увидела дом, то побежала уже. Снег идет, а я ковыляю. Вы далеко. Дом виден, а знаешь, сколько по буеракам. Почти уже ползла. Ну, думаю, если нету никого, тут и помру. Замерзну. И прикинь, никто ж виноват не будет! Даже не сядет никто. Сека сволочь.
Она заплакала, и Ника положила руку на гладкие волосы, погладила.
- Уже все. И ноги твои целы. А эти – Сека и Беляш, они уехали в город, думаешь?
- Сека, он Беляш и есть. Арсений Беляев, сволочь. У него кафешка на выезде, но то так просто. А сам он бензином торгует. И за сигаретами катается. Привозит коробками, продает блоками или ваще пачками. Бабкам. А те сидят, по штучке толкают. Бизнес. Ему давно б уже лавочку прикрыли, но за него Токай пишется. В одном дворе росли. В Низовом у него тоже делишки.
У Ники болела спина и шея, но Ласочка, прижимаясь, крепко держала ее обеими руками и все говорила, уже невнятно, путая слова.
- Черт! Мне нужно в корпус сходить, котел выключить. Я забыла.
Ника аккуратно отцепила от себя тонкие руки, встала, одергивая свитер. Ласочка повернулась и поджала ноги, кутаясь в шубу.
- Все равно, холодно, – пожаловалась испуганно.
В неярком свете узкое личико казалось совсем детским, серые глаза под сведенными светлыми бровями смотрели жалко и потерянно. Дрожали тонкие губы с размазанной в уголке помадой.
- А слушай. Я там сауну раскочегарила. Может, отвести тебя? Полчаса побудешь в парилке и все как рукой.
Бледное личико осветилось улыбкой.
- Да, да! – закивала, не отводя глаз от Ники, – пойдем, я хочу. И ты пойдешь, да?
- Я подожду, в холле. А то вдруг.
- Что вдруг? Твои должны приехать, да? Они где? В Южак умотали?
Ника помялась. Ответила неохотно, краснея от того, что почему-то увиливает от полного ответа.
- Нет. Они по делам, тут недалеко.
- В Багрово, да?
Серые глаза следовали за ее лицом, ловя каждое движение бровей и губ. И Ника, не сумев соврать под пристальным взглядом, кивнула:
- Да. В Багрово уехали.
- Ну! Если вечером уже, то оттуда часа три тащиться. Получается, даже если ночью поедут, то мы же успеем! Ника, давай, пойдем!
Ника, удивляясь сама себе, быстро кивнула. Почему бы нет. Тем более, эта Ласочка только что вместо Вероники назвала ее настоящим именем, хотя его и не знала. Конечно, они успеют, часок посидят, а после она уложит ее спать. И поспит сама. Вдвоем совсем не страшно в большом дворе на краю огромной пустынной бухты, песок которой сейчас медленно завеивает тонким ночным снежком.
В корпус она повела Ласочку, закутав ее в ту же огромную шубу, и заставив надеть шерстяные спортивные штаны. Та шла молча, крепко держась за руку тонкими пальцами, оглядывалась на черные окна, задирала голову – посмотреть на витки железной лестницы. В холле, освещенном светом от сфотографированной волны, отпустила руку и, ахнув, подошла к стене, потрогала снимок.
- Ну и ну! Как это? У нас разве делают такое? Это ж не фотообои, нет?
- Знакомый мужа сделал. Подарил.
- Класс… А ты вино не забыла? И эту, траву свою лихую.
- Взяла.
У бассейна было гулко и немного зябко от синего кафеля по стенкам. Ласочка медленно, бережно ступая ногами в больших сапогах Фотия, подошла к краю, заглянула вниз, держась за никелированный поручень.
- Ну, вы даете! Прям, как в интуристе! Жаль, воды нету, я б нырнула. А? Ника?
- Куда тебе нырять, тебе греться надо.
Ника вытащила из шкафчика большое мохнатое полотенце, положила на красный пластиковый стул. Достала две простыни.
- Никиша! Ну, давай наберем, а? Мы ведь через полчаса будем, как печки! Пожалуйста!
Умильно смеясь, прижалась шубой к Никиной куртке. И та рассмеялась в ответ.
- Ладно. Разок за зиму можно и бассейн.
Зашумели краны. Проверив все, Ника показала рукой на деревянную дверцу.
- Давай, в темпе, а то простынешь тут стоять. Держи простыню.
Ласочка скинула на стол шубу, сняла белый свитерок с запачканным воротом, отбрасывая лифчик, стащила черные трусики, тоже кидая их поверх шубы. И, голая, пошлепала через комнату. Звонкий голос гулко кидался к полукруглому потолку.
- Душ, мне голову нужно вымыть, тут кровь эта. Никиша, шампунь дай.
Потом они вместе сидели в крошечной, обшитой деревом парилке, болтали о пустяках. Ласочка полулежала, опираясь спиной на лавку и раскидывая длинные ноги, бессовестно показывала выбритый лобок с полоской светлых волос. Расспрашивала Нику, и заметив, как та отводит глаза, нарочно садилась поближе, толкая ее коленкой или ступней. Ника сидела ниже, завернутая в простыню, краснела, слушая Ласочкины подначки. Устав дразнить Нику, та сказала серьезно, потягиваясь худеньким телом, и закидывая за голову руки с острыми локотками:
- Зря стремаешься. Ты очень красивая. Я б тебя соблазнила, точно.
- Что? – растерянно переспросила Ника.
И та снова засмеялась.
- Не бойся, шучу. Я мужчин люблю больше. Хотя знаешь, какие бывают женщины, у-у-у. Ну, знаешь ведь, признайся.
Ника растерянно смеясь, покачала головой с наверченным на волосы полотенцем. Ласочка переползла ниже и уставилась на ее красные щеки и лоб в каплях пота.
- Да не может быть! Такая с виду сладкая, кругленькая, бедра такие роскошные. И ни разика не пробовала? Не целовалась даже? А говоришь, муж в рейсах торчал все время. А у тебя ни мужиков, ни баб не было? Ника, ну прикинь, ты б ему и не изменяла. Никаких рогов, сплошной сахарок.
Встала, и успокаивающе махнув рукой, мол, шучу, распахнула дверь. Все еще осторожно ступая, подошла к лесенке, взвизгнула и прыгнула, неловко обхватывая себя за коленки. Бирюзовая вода ухнула, взорвавшись мощной сверкающей короной.
- Иди сюда! Ой, класс какой!
Ника отрицательно помотала головой.
- Давай вылезай, еще погреешься и надо идти. Время, Ласочка.
Имя мягко скользнуло по языку, скатываясь прозрачным леденцом, таким же, как нежная, совершенно белая кожа гостьи. Та плавала, кружась и ныряя, выныривала и ахала, отплевываясь от воды, и белые волосы плыли по бирюзе, укрывая худенькую спину, как тонкие водоросли. Белые на белом.
Ника следила за тем, как Ласочка играет, сверкая маленькой попой и плоским животом, и радовалась, что та совершенно мирно от нее отстала, сразу же, как поняла, что Ника не по этим делам. Даже скажем так – чересчур быстро. Оказалось, Нике еще хотелось поупираться. Она поняла это и усмехнулась, мысленно награждая себя язвительными прозвищами. Нравится, когда по шерстке гладят, а, Куся-Никуся, вот приблудилась красотка, настоящая снежная королевишна, куда уж тебе, с твоей задницей и растяжками вокруг пупка, и глядит с восхищением, говорит всякие рискованные вещи, и тебе хочется, чтоб смотрела еще и говорила дальше. Все же что-то женское блядское в тебе есть, верная жена любимого мужа…
- Ника! – Ласочка уцепилась за поручень у ее ног, – мне что-то плохо…
Узкое личико совсем побледнело, руки цеплялись за никелированную трубу, маленькие острые груди поднимались от лихорадочного дыхания. Ника, нагибаясь, схватила вялую руку, нащупывая босой ногой круглый металл, обняла Ласочку за талию и вытащила на кафель.
Упала на коленки, растирая той плечи полотенцем.
- Прости, – сказала гостья, – что-то я раздухарилась. Прости.
- Сердце? Голова?
- Нет-нет, просто сразу устала.
Они поднялись и, обнявшись, медленно пошли в парилку.
- Пять минут, – предупредила Ника, – а то еще прихватит. Пять минут и на выход, я все вырублю.
- Спать хочу.
- Отлично. Через десять минут уже будешь спать.
Через полчаса Ласочка и правда спала, как спят дети, надув губы и серьезно глядя перед собой закрытыми глазами в пушистых ресницах. Ника подоткнула одеяло, поправила подушку. Помедлив, наклонилась и тихо поцеловала теплую впалую щеку.
А потом, выключив свет и приоткрыв вьюшку, чтоб не угореть во сне, ушла в спальню и легла сама. На всякий случай завела старый будильник, чтоб встать через пару часов, поставила его на подоконник. Укрылась до подбородка, и почти мгновенно заснула, побежав во сне навстречу Фотию, который приехал из Каменной бухты и вытаскивал из багажника мокрые гидрокостюмы. Смеялся, ероша выгоревшие волосы. Такой любимый.
Над большой степью в перемешанных ветром облаках стояла луна, сцеживая вниз зябкий морозный свет, и он ложился на тихие воды бухт серебряной пеленой поверх свинца, подергивал тяжелую поверхность частой меленькой зыбью. Ветер все еще гулял там, наверху, тащил облачные клочья, а внизу все стихало, даже шум прибоя был еле слышен, и не шевелились зимние голые ветки в прореженных рощицах среди старых скал.
В маленьком, жарко натопленном доме две молодых женщины спали, не слыша, как далеко в степи ревут моторы, и прыгающие пятна фар дергают из темноты то разбитый старый проселок, то побелевшие склоны холма. Слышал кот Степан – он ушел из прихожей в гостиную еще до того, как Ника плотно закрыла дверь – не выпустить тепло. И сейчас выбрался из-под книжного шкафа, откуда наблюдал за тем, как хозяйка укладывает гостью. Мягко подошел, дергая усами, понюхал свешенную к полу узкую руку с черными в сумраке ногтями. И уйдя, вспрыгнул на подоконник, сел там за прозрачным кружевным тюлем, подняв морду, стал смотреть через пустой двор. Поверх бетонного забора черное небо показывало горы призрачно светящихся облаков. Иногда Степан отводил настороженное ухо, направляя его в тихую комнату. И когда спящая снова начинала дышать мерно, перестав проборматывать сонные слова, опять отворачивал ухо в сторону стекол.
В спальне на домотканой скатерке тикал будильник, такой старый, что внутри при каждом звуке что-то еле слышно позвякивало, грозя отвалиться. Сквозь сон Ника слышала мерное дребезжанье и, не просыпаясь, ждала, когда зазвонит, по своей привычке снова и снова проживая скорое обязательное будущее.
И потому испугалась, когда без всякого звонка одеяло зашевелилось. Что-то горячее, живое толкнулось в ее бок и согнутую руку.
- Никиша? Спишь?
- Ты? Что ты? – Ника села, в темноте выставляя перед собой голые руки, отпихивая.
Ласочка засмеялась и, отведя ее скрюченные пальцы, быстро улеглась, прижимаясь, поворочалась, натягивая край одеяла и подтыкая его с наружной стороны.
- Я там боюсь. Ну, ты чего? Ложись, давай!
- Ласочка!
- Да не трогаю я тебя! Полежу просто.
Ее рука обхватила Нику, придавливая. И та легла навзничь, будто невзначай выставляя локоть в сторону обнаженной маленькой груди, чтоб Ласочка не прижималась к ней всем телом. Ну, не драться же с ней, в самом деле!
Та сладко вздохнула, одновременно тихо посмеиваясь – ее забавляла Никина настороженная невинность.
- Чего ты, как тот ежик. Ну, полежим вместе, тепло, хорошо. Не могу я одна спать.
- Ты, наверное, все еще… ну, ты же выпила. И тут вина добавила.
- Ага, – легко согласилась гостья, – меня под градусом на секс пробивает, как других на жратву. Я когда трезвая, вообще не кончаю. И не хочу даже. А после пары рюмок внутри аж срывает все.
Говорила спокойно, без раскаяния и хвастовства, уложив ногу на Никины чуть согнутые колени и перебросив руку через ее живот. Слова падали Нике на шею, под рассыпанными волосами, щекотали, скатываясь к подушке.
- Но ты не боись. Ты мне просто так нравишься, сильно нравишься, не хочешь, что ж ругаться с тобой. Обниматься тоже классно. Я может, если бы так валяться, и не пилилась бы, но оно ж одно без другого не бывает.
- То есть, приходится, что ли? – Ника усмехнулась, с некоторой растерянностью.
- Ну да. А я не переживаю. Смотри, я худая, сиськи мелкие, мужики не все таких любят. А когда заводишься и орешь, стонешь, они все мои. Это ж не притворишься, раскусят. Меня ценят, что все по-настоящему.
Она откатилась от Ники и отбросила одеяло, села, забирая руками прямые волосы.
- Фу. Жарко стало. Вот кайф какой – там зима, а мы тут голые, голые! А летом вы голые загораете, да? Я к вам буду приезжать. Возьмете?
Ника представила, как в их тайной бухте Ласочка спускается по тропе, одновременно раздеваясь, и проходит мимо них, лежащих, идет в воду, закручивая волосы в узел. Голая. А Фотий смотрит снизу на ее маленькую задницу и длинные худые ноги.
- Чего окаменела? Шучу. Не трону я твоего мужика. Владей. У меня своих десяток.
Встала на коленки, как кошка, прогибая спину. Замурлыкала какую-то песенку, блестя глазами, в которых уже совершенно не было сна.
- А музыка есть? Давай включим, а? Винца еще треснем. Ну, Ни-ика!
- Слушай, мне надо поспать. Утром до фига дел. Хочешь, наушники дам, слушай.
Ника повернула к окну будильник, посмотрела на стрелки. До пяти утра оставалось около часа. Ласочка была совершенно очаровательна в своей безбашенности, но как вовремя она пообещалась навещать их летом! Картинка, увиденная Никой, вернула ее в реальность, ее, Никину реальность, выдернув из той, которую принесла с собой внезапная ночная гостья.
Спать ей тоже расхотелось. Сев повыше в постели, следила, как Ласочка, вылезя из-под одеяла, бродит по комнате, трогая вещи и разглядывая еле видные безделушки на подоконнике.
- О, какая ракушка. И цветы, живые, что ли? Пахнут.
- Это морская горчица, цветет сейчас, под скалами.
- Нихренасе! Еще ж март только начался.
- Она всю зиму цветет. Там еще ежевика дикая, тоже в январе бывают цветы на ней.
Ласочка покачала головой, подходя к окну.
- Ты просто какой-то Пришвин. Не скучно тут, на отшибе?
- Нормально.
- Токай сказал, у вас тут форины бывают. Удивлялся. Дыра говорит в дыре. Дырища. Самое херовое, говорит, место выбрали, на всем побережье. А форины едут.
- Кто?
- Ну, иностранцы.
- А. Ну, это мужа друзья просто.
- Угу, – задумчиво согласилась Ласочка и, вернувшись на постель, села, согнула ноги, суя ступни под подушку, обхватила коленки руками, – просто друзья, баксятники. Хорошо иметь друзей, валютой набитых.
Ника удивленно посмотрела на белое узкое лицо и темные глаза. Засмеялась.
- Да ты что. Они обычные ребята, не богачи. Вместе работали, сейчас вот Фотий их пригласил, отдохнуть.
- Кто-о? Это мужа, что ли, зовут так?
И на сдержанный кивок рассмеялась:
- Фо-отий. Ну и имечко мамка дала, не пожалела сыночка. А ты его любишь, да?
- Люблю, – замявшись, ответила Ника. Ей совсем не хотелось откровенничать о муже.
Ласочка вдруг зевнула, потянулась длинным белеющим в полутьме телом. И кинулась к Нике, взрывая одеяло и закапываясь ей под самый бок.
- Фу, все. Спать хочу. Сняла бы свою дурацкую футболку. Кто в трусах спит?
- Я сплю. Отстань.
Ника отпихивала гостью, а та, взвизгивая и рыча, наваливалась, тиская ее под одеялом и тяжело дыша, искала уворачивающиеся губы.
- Ну, давай, давай немножко совсем полюбимся, Никиша, никто ж не узнает, я тебя научу.
- Перестань! – у Ники тяжело закружилась голова и во рту пересохло.
Ласочка была теплая, с горячими быстрыми руками, ловкая, как зверек, и вдруг все показалось таким простым, дозволенным. Пустая огромная зимняя степь, спящее под серебром луны море, далекий поселок, тоже в зимней ленивой спячке. Они двое, и у них всего пара часов, а потом вернется Фотий с тревожными заботами о Марьяне. С рассказами о Пашке, которые, наверняка, расстроят Нику.
Три имени, проплыв в голове, хотели ускользнуть, но Ника, обнимая одной рукой Ласочку, другой мысленно ухватилась за уплывающие имена. Сказала:
- Нет, давай уже спать.
Гостья обиженно закусила губу, дернула одеяло, отворачиваясь.
- Знаешь, ты думаешь, что ты прям…
И замолчала. Совсем недалеко гудел автомобильный мотор.
Ника быстро села, одергивая футболку, нашарила ногами тапки.
- Едет. Ты иди, ложись на диван. Фу, наконец-то, едет.
Она толкнула Ласочку в голую спину, и та неохотно пошла впереди, шлепая по деревянным половицам босыми ногами.
- Возьми вот рубашку, надень. Укройся. Ты пойми, он повез девочку, она ногу сломала, я же волнуюсь.
- А-а, – сказала Ласочка, укладываясь и натягивая одеяло, – а я думала, от меня спасаешься, радуешься, что приехал.
- Глупости. Лежи, я встречу и потом вас познакомлю. Утром отвезет тебя.
Говоря, натягивала штаны, свитер. Включив в маленькой прихожей свет, еще раз повторила, влезая в старую зимнюю куртку и сапоги:
- Я быстро. Может, чаю потом, вместе.
Прикрывая двери в комнаты, распахнула наружную, и замерла, услышав из-за ворот клаксон и громкие чужие голоса. Рявкнул звонок, ему ответил дрожащим пением другой, что в корпусе.
- Хозяева! – прогремел уверенный мужской голос, ясно слышный в тихой после ветра ночи, – есть кто дома?
Ника вздрогнула. За ее спиной внезапно возникшая Ласочка, сильно дергая за рукав, зашептала лихорадочно, стягивая на груди просторную фланелевую рубаху Фотия.
- Бля, Токай орет. Ника, не пускай! Убьет ведь. Уййй…
Заскулила, топчась босыми ногами.
- Хо-зя-е-ва! – орал гость, мерно колотя в гудящие ворота, – сколько спать можно! Оглохли?
Засигналили сразу две машины. Ника толкнула Ласочку обратно.
- В конце коридора, за туалетом – кладовка. Закройся там. И молчи. Да иди быстрее!
Пихнула Ласочку по коридору, сама дотолкала до незаметной двери и, зашвырнув внутрь, прошипела:
- За-крой-ся!
В прихожей сперва ткнула в выключатель, чтоб над крыльцом зажглась лампа. Неяркий свет пролился во двор, голоса смолкли, видимо, по осветившемуся верху ворот поняв – в доме кто-то проснулся.
Ника сгребла вещи Ласочки, сунула их в старый сундук, свалила сверху какие-то одежки с вешалок. Лихорадочно осмотрела, пугаясь тому, что слишком заметен беспорядок. Новый удар в ворота заставил ее поторопиться. И за дверями, на крюке она вдруг увидела чехол с ракетницей, той самой, которую не помнила, где искать. Переглатывая, схватила рубчатую рукоятку и, пряча тяжелый пистолет в глубокий карман, вышла на крыльцо. Молча пройдя через двор, дождалась, когда стук прервется и спросила:
- Кто там?
- О, баба! – удивился чей-то пьяный голос. А первый, уверенный баритон, сказал:
- Заткнись, Беляш. Мадам, позовите хозяина, дело есть.
Ника помолчала, собираясь с мыслями. Две машины. Голоса, все мужские. Кроме двух с именами, слышны еще. Водилы? Шестерки? Четверо, минимум.
- Мадам? – в голосе ясно послышалась доброжелательная угроза.
- Его нет, – голос Ники дрогнул.
- Ага, – удовлетворенно обрадовался тот, кого баритон назвал Беляшом, – а-атлично!
- Да суньте ему в рыло уже, – распорядился баритон все так же доброжелательно, – заебал. Мадам, откройте.
- Что вам надо?
За воротами послышался вскрик и сдавленная ругань.
- У вас есть телефон? Тут моему другу поплохело.
- Не работает.
Ручка на воротах повернулась туда-сюда, повизгивая. Баритон заговорил снова, и интонация его резко изменилась. Ника подумала с тоской – ожидаемо изменилась.
- Слышь ты. Мне ваш забор – на один плевок. Не сейчас, так завтра все разворотим на хер. Открой, пару слов скажу и уедем. Ну?
Ника глубоко вздохнула и дернула тяжелый засов на калитке. Открыла, исподлобья глядя на черные фигуры, подсвеченные фарами. Одна из фигур мешком лежала на жиденьком поблескивающем снежке.
Высокий, с невидимым лицом, осмотрел освещенную фарами Нику и, отступив, махнул рукой. Другой мужчина послушно проскочил в калитку, сильно толкнув хозяйку. Грохоча ботинками, побежал к крылечку маленького дома. У Ники внутри все мелко вздрагивало от растущего ужаса. В калитку метнулся еще один, и Ника вспомнила быковатых подручных Василька в бердянском ресторане. Такие же плечистые, одинаково сутулые, с локтями в стороны. В таких же черных кожаных куртках, только эти по сезону – длинные, с капюшонами.
- Мадам, – бархатно сказал главный и тоже вошел, оттесняя Нику во двор, – мне бы поговорить с вашим мужем, но, кажется, вы тут в гордом одиночестве?
- Да. Муж уехали, уехал в степь. Скоро будет.
Свет падал на правильное лицо с небольшими усами, темные глаза смотрели весело и доброжелательно.
- От такой пышноволосой Рапунцель, ночью в степь? Чем же не угодила? И кстати насчет телефона. Позволите?
- Он поехал обрыв чинить. Провод порвался, от ветра. Недалеко.
- Ах, вот что! – высокий покивал с важным видом, – конечно! Недалеко. Буквально через пять минут и подскочит, да?
- Не знаю.
- А, может, он повез нашу девушку, а? Тут не пробегала такая беленькая лисичка? С порванным ушком? – спрашивая, подхватил Нику под локоть, потащил ее к дому, где на крыльце переминались быковатые, ожидая приказаний.
Ника подняла брови как можно выше. Старательно пожала плечами.
- Кого? Не понимаю.
- Значит, никто не стучался, ночевать не просился?
- Нет.
- А телефон, значит, сломан…
- Да.
Высокий отпустил ее локоть и поднялся по ступеням. Усмехнулся, разглядывая Нику сверху.
- Врешь ведь!
Ника снизу смотрела в уверенное красивое лицо с крупным чуть горбатым носом и большим ртом. Подавила желание нащупать в глубоком кармане куртки сунутую туда ракетницу. Чем ей поможет сейчас, если она вытащит, путаясь в складках куртки, и выпалит в воздух? Или даже в эту самоуверенную ухмылку.
Не дождавшись ответа, мужчина взялся за дверную ручку, и помощники отступили, держась по бокам. Вздохнул.
- Придется проверить. Не люблю, когда мне врут, особенно такие милые девушки.
Вошел, оставив двери открытыми. Ника поднялась на крыльцо и, не глядя на быковатых, пошла следом, в гостиную. Стоя в дверях, включила свет и показала на столик.
- Телефон.
Высокий осматривался, стягивая с руки кожаную перчатку. Поднял брови, увидев круглый стол со сбитой плюшевой скатертью и разворошенное постельное белье на диване. Мягко прошел к столику. Прижимая к уху трубку, несколько раз надавил на рычаг. И положив, широко улыбнулся, приподнимая короткие усы над ровными белыми зубами.
- Мои извинения, миледи. Молчит, как мертвый. Ну что же, не буду мешать. Вот только…
Резко повернулся и, выскочив в коридор, дернул приоткрытую дверь спальни. Широкая спина в кожанке загородила от Ники внутренность комнаты, где загорелся включенный гостем свет.
- Однако, – задумчиво сказал, и, быстро осмотревшись, повернулся к ней, – и еще постель. Похоже, в вашей жизни не все ладно, а, миледи? Ругаетесь?
- Что? – растерянно переспросила Ника и вдруг нервно рассмеялась, – а, это! Да на диване спит его сын, он на каникулах. Я ж говорю, вместе поехали, в степь.
- Макс, – высокий вдруг вспомнил о вежливости, шагнул к ней и, подхватывая руку, прижался усами, шевельнул губами по коже. Отпуская, снова засмеялся.
- Значит, наша лиса где-то еще бегает. Спасибо, что ласково приняли. Если что вдруг, в Низовом спросите Токая, меня там знают. Посидим в кабачке, выпьем за знакомство.
Он пошел к выходу, натягивая перчатку. На крыльце остановился, слушая помощника:
- Чисто. Дом заперт, я посмотрел. Там еще сбоку дверь, может, глянуть?
И тут телефон зазвонил. Ника дернулась и остановилась. Пошла к столику, протягивая руку и мысленно ругая внезапный звонок. Токай заинтересованно шагнул обратно и встал рядом с ней, почти вплотную.
- Да, – сказала она охрипшим голосом, изо всех сил прижимая трубку к уху, – алло.
- Никуся, – далекий голос Фотия был усталым и встревоженным, – была авария на подстанции, я уже звонил, мы в Багрово. Пашка едет, я ему дозвонился. У Марьяны, похоже, еще и сотрясение мозга. Ты слышишь меня? У тебя там все хорошо?
- Да. Все в порядке. Да.
- Что с тобой?
- Я… я спала.
- Вот и хорошо. Ложись снова. Никому не открывай, поняла?
- Да.
- Я буду завтра, днем. Дождусь результатов. С Пашкой, наверное, приедем.
Ника молча слушала, а рядом тихо стоял чужой опасный мужчина, и краем глаза она видела его поблескивающую новой кожей дорогую куртку.
- Ника?
- Да…
- Я люблю тебя.
Он замолчал. Ника знала, чего ждет ее мужчина. Он там, в приемном покое, наверное, не один. Может быть, его тоже слушают чужие, а он всегда так немногословен и нечасто говорит ей нежности по телефону. Ответила:
- Я тоже тебя люблю. Очень.
- Ложись, – успокоенно сказал Фотий, – ложись, маленькая.
Она положила на рычаг мерно попискивающую трубку и повернулась, глядя с вызовом. Токай закатил темные глаза, покачивая аккуратно стриженой головой.
- Как романтично. Что говорит наш муж? Кроме любовных признаний?
- Говорит, едут обратно, звонил из Низового. Через полчаса будут.
Гость кивнул и вышел, уверенно топая ковбойскими сапогами под узкими синими джинсами.
- Санек, поехали, – негромко приказал помощнику, который крутился у входа в корпус, трогая обшитую фанерой дверь и дергая тяжелый замок.
Ника стояла посреди двора, глядя через распахнутую калитку, как две машины, взревывая, поворачиваются, облизывая светом ворота и снежок на полынных ветках. И вот уже звук моторов, дергаясь, когда машины попадали в рытвины, стал удаляться, и стих окончательно. Тогда она на слабых ногах побрела и закрыла калитку.
Вернулась в дом, по пути погладив возникшего из небытия Степана по рыжей теплой спине. Стукнула в двери кладовки.
- Уехали. Выходи.
Ласочка зашерудила щеколдой, медленно открыла дверь. Сказала, стоя с опущенными руками:
- Фу. Я так испугалась.
Голос звучал странно, как-то рассеянно. Ника заглянула внутрь крошечной комнатки без окон. Там на стеллажах у стен блестели банки с вареньем и огурцами. А у стены притулился колченогий письменный стол, в ящики которого Фотий складывал всякий бумажный хлам, черновики документов и старые бланки. На столе валялись деревянные рамки для фотографий – еще осенью Ника решила развесить по стенам летние фотки, да все не успевала сделать, как нравится.
- Пойдем?
Ласочка подняла руку, показывая зажатый в ней снимок:
- Вот. На столе была. Это кто?
На фотографии смеялась Марьяна. В сверкающей туче морской воды летела с плеч Пашки, раскинув загорелые руки. И он смеялся тоже, смешно изогнувшись и раскрыв большой рот.
- Это Марьяна, – удивленно сказала Ника, – она в больнице сейчас, я тебе говорила, – с Пашкой вот, он ее бросал, она ныряла. Пашка – Фотия сын.
- Трахает ее? – Ласочка сунула Нике снимок и быстро пошла впереди по коридору, туго запахиваясь в рубашку, будто мерзла.
- Откуда я знаю, – Ника рассердилась, – чего ты грубишь? Они мне родные, а ты… и вообще, какое дело тебе?
- Так.
Она проследовала к дивану и улеглась, поджав ноги, завернулась в одеяло. Буркнула:
- Спокойной ночи.
Ника постояла над ней. Вообще-то думала, та начнет жадно расспрашивать, и Ника расскажет ей в лицах, как все было, и как она перепугалась. И как Токай ходил за ней следом, а после она врала ему про то, что Фотий вот уже приедет скоро. И сумела таки выпроводить всю компанию. Но Ласочка отвернулась к спинке дивана и лежала неподвижно.
- А Беляша твоего он вырубил. Сказал своим шестеркам, и они его уложили, там, у машины прямо.
Ника еще подождала, пожала плечами и ушла в коридор, по пути закинув еще совок угля в гудящую печь. Закрылась в спальне, легла, тоже заворачиваясь в одеяло. И провалилась в сон, хотя думала – ни за что не заснет, после всех ночных волнений.
Продолжение следует…