78. Сад Оннали и Найи
У Найи болели ноги. Лестница по которой спускались, казалась бесконечной, и была так широка, что двое терялись на ней и каждый шаг казался мельче, чем на самом деле. Шли, сперва прижимаясь к стене, но черные дыры пугали и они постепенно сдвинулись на середину лестницы, освещенную красным светом факелов. Раза два Мерути, не отпуская Найиной руки, боязливо подходил к краю без перил и вытягивал шею, заглядывая в черный колодец. Крепко держа его, она и сама пыталась разглядеть что там, внизу, следя, чтоб не закружилась голова.
Оттуда же смотрели вверх. Когда купол стал похож на смутно видимую монету, Мерути остановился и сказал шепотом, что хочет писать. Она, подведя его к черной дыре в стене, не отпустила маленькой руки, сторожко вглядываясь в сумрак. А после сама сделала два тихих шага туда, куда не добирался свет факелов. Оглядываясь в темноту, сразу же возвращала взгляд к стоящему мальчику, держась глазами за маленькую фигуру.
И шли дальше молча, постепенно спускаясь. Не было звуков кроме потрескивания огня на стенах. А потом, цепляя глазами маячившую впереди освещенную дыру, встали, не решаясь пройти мимо ее света. Он был виден наискось, белой полосой, вместо привычного уже черного штриха на стене, сложенной из больших квадров. Но Мерути тоскливо вздохнул, напоминая о сестре, и они медленно подошли к боковому входу, готовые полететь вниз, перебирая босыми ногами.
Дыра оказалась бесконечным коридором, по стенам которого светились входы куда-то еще. Пустым. И Найя, переведя дух, быстро проскочила мимо, таща за собой мальчика. Тихо и пусто. Один лишь свет. Ступая нывшими от бесконечного спуска ногами, Найя подумала, он там другой. И, когда в череде черных дыр снова замаячила яркая, замедлила шаги, всматриваясь.
– Идем, – прошептал мальчик.
– Подожди.
Поставив его напротив бокового входа, прижала палец к губам и пошла по коридору, к первому свету из стены. Мерути, переминаясь, ждал, глядя, как она смотрит внутрь.
– Иди сюда, – шепот был почти не слышен в потрескивании факелов и она махнула рукой, подзывая. Мальчик подошел и взялся за ее подол.
Найя смотрела, не зная, как уложить в голове увиденное. В чистой просторной комнате со скругленными стенами горами лежали вещи. Разные и много. Она видела книги, стопками, верхняя раскрыта и свесила обложку с золотом букв. Какую-то посуду, стеклянные колбы и плошки, стоящие на полу толпами. Предметы совершенно непонятные, с цветными изгибистыми трубками, торчащими из пузатых туловищ. И рядом, так что она истерически хихикнула, переведя взгляд, горой плюшевые игрушки, яркие, блестевшие пластмассовыми глазами и высовывавшие толстые лапы из мягкой кучи. На широком столике у дальней стены, похожем на тот самодельный, за которым работал мастер – мелочи, какие-то металлические диски, шарики и цилиндры, цепочки и бусины, по виду стальные, пластмассовые и стеклянные, а среди них рассыпанные граненые карандаши.
Мерути дернулся, смотря на гору игрушек и она придержала его поперек груди.
– Не надо.
– Это Странные вещи!
– Для чего? Откуда?
– Это людям. Просто так. Они в лесу бывают, в схронах. Я вот его хочу!
Он показал пальцем на лежащего сверху незнакомого Найе зверя, коричневого, с длинным носом набок и хитрыми пластмассовыми глазками.
– Не надо, Мерути. Мы же – за сестрой…
Мальчик вздохнул, но послушался. Идя по лестнице, шепотом рассказал:
– Это водяной чила. У него растет сзади хвост, как у рыбы, а мех густой и теплый. Если кто много купается в холодной ночной воде, чила может забрать из тебя все тепло. Но взамен дает красивые камушки, из-под большого водопада. Надо только, когда берешь камушки, сказать ему страшных слов, чила испугается и все тепло выдышит обратно.
– Откуда ты это знаешь?
– Мы все это знаем. Я только не видел такого, сделанного. Он красивый.
– Да… – с сомнением сказала Найя, вспоминая унылый нос и хитрые пуговицы глаз игрушечного зверя, – но кто же это делал все?
Мерути пожал плечами, удивляясь ее любопытству к очевидному:
– Это – странные Вещи.
– Логично…
Теперь они шли немного свободнее и заглядывали в каждую освещенную дыру. Через десяток спиральных пролетов у Найи кружилась голова, не вмещая увиденного. Там были неизвестные станки, покрытые чеканной вязью рисунков. Химические приборы с засохшими на донышках колб белесым порошком. Какие-то, по виду алюминиевые, коленчатые стержни и колышки. Множество непонятных предметов, среди которых вдруг вспышкой по мозгу – самые обычные – зеркала на стенах круглой комнаты и на столиках в ней же – маленькие, с ручкой или круглые в богатых оправах. Около одной из комнат Найя застыла, не в силах отвести глаз от разложенных кресел и подставок, окруженных странными приспособлениями белого и желтого металлов. Мягкие блики, стекающие по поручням и захватам, походили на нечеловеческую кровь. А некоторые ложа тянулись длинно и были узкими, явно не предназначенными для людской анатомии. Мерути потянул ее за руку.
– Да… – ответила хриплым голосом, прогоняя из головы воспоминания о клинике и сверкающих никелем приборах в руках у женщин в белых халатах. Опустив голову, шла, уже не заглядывая в боковые входы.
И испугалась, когда мальчик остановился резко, больно вывернув ей руку.
– Что?
– Оннали, – сказал он, глядя на противоположную сторону нижнего витка спирали. И прежде чем крикнул, уже набирая воздуха в грудь, Найя прижала другую руку к его рту.
– Подожди! Тихо!
Он закрутился, выворачиваясь, как пойманный звереныш. И Найя, не убирая руки, повела его вниз, быстрее, чтобы не упускать из виду идущую девочку.
“Зачем держу? Позовет, и она, вдруг вернется с нами. Выйдем в город и побежим обратно, по тропам…”
Опустила руку и звонкий крик метнулся по спиралям лестницы, отскакивая от стен.
– Оннали! Оннали!! Я тут!
Но девочка не повернула головы. Покачивалась в такт шагам темная волна волос. Колыхался подол красной тайки, вышитый узорами. Мерути почти побежал, споткнулся и сел, растирая ссадину на коленке. Найя подхватила его, потянула за собой.
Шли быстро, падая каждым шагом на нижнюю ступень, а красная фигура шла и шла, не приближаясь и не удаляясь.
– Еще… позову… – Мерути задыхался и кашлял.
– Да.
Но он не крикнул. Потому что, завершая виток спирали, распахнулась у подножия лестницы высокая арка. Оннали сошла со ступеней и встала, обрамленная гигантской рамой неровного камня, изнутри которого вились по стенам и выглядывали в колодец яркие зеленые листья на толстых стеблях. Найя и Мерути остановились на верхней ступени последнего витка лестницы, глядя вниз, на девочку. Из арки плыл навстречу мерцающий живой свет и запах цветов.
Найя вдохнула полной грудью. Там, в полукруглой высоте, мало им видной, делалось что-то… переплеталось, порхало, раскрываясь и плавные краски сменяли одна другую. Волны запаха, такого чудесного, что сесть на ступени и только дышать-дышать, если бы не желание видеть, что там делают с красотой и услышать ближе неясное пение птиц…
“Откуда тут, под землей, птицы…”, Найя ступила ниже. Сошла еще на одну ступень, над головой Оннали жадно глядя, как мало-помалу открывается ей внутренность огромного сада. Рука ее протянулась назад, потому что Мерути, крепко держащийся, не пошел следом. И не отпустил ее руку. Схватил еще крепче и, когда дернула, вонзил неровно обломанные ногти в ее ладонь. Вырвав руку, Найя обернулась с гневом.
– Ты не такая! – крикнул мальчик.
И его сестра оглянулась на крик, пересыпая по плечам гладкие волосы.
– Она не такая, – сказала звучным голосом и Найя услышала в нем женские нотки ее матери, – чужая, ненужная.
Смерив Найю взглядом, отвернулась, даже не посмотрев на брата. И повела рукой, охватывая открывшееся пространство.
– Это – мой сад! Мой!
У Найи вдруг заболело все. Натруженные подошвы и тысячу раз сгибавшиеся на ступенях колени, голова, набитая картинами странных вещей в кладовых города. Уставшее качать кровь сердце, наполненное тоской и страхами, горестными воспоминаниями и безнадежностью. И, утешая, пришли мысли о справедливости:
“Это мой мир. Я летела и видела его. Я люблю его и жалею. Мое место там, в сердце мира. Не ее”…
Она отвернулась от мальчика и стала спускаться, а боль отдавалась в суставах, делая шаги неровными.
Три десятка шагов, каждый из которых говорил ей разумные вещи. И чем ниже шла она, чем больше открывалось взгляду за аркой, тем яснее становилась голова, наполненная резкой болью. И тем весомее слова внутри нее.
“Она стоит на моем месте.
Сердце мира. Моего мира.
Нельзя позволять тем, кто не умеет думать.
Я умею. Она нет.
Я определю ей место, достойное девчонки.
Я знаю, как надо…”
Мир-сад открывался перед ней и входил в душу – пением птиц, лепестками нежных цветов, узкими тропками среди кудрявых лиан, отягощенных гроздьями плодов. И в самом центре сада, видела она, на возвышении, укрытом взбитой зеленью, огромный белый цветок, похожий на нежнейшее ложе. Там, знала Найя, там отдохнет ее измученное тело и смятая душа. Там, выше всех, кто внизу, – она окинула сад и увидела в цветах полулежащих юных женщин, с раскинутыми в неге руками, качающих стройными ногами среди лепестков, – там я наберусь сил и взойду, чтоб взять мир в любящие руки. Кто же еще удержит его? Не мужское же дурацкое оружие, которым они почти свалили вселенную в пропасть? Девочки, она это уже видела, улыбались, глядя на основание лестницы, и решила – конечно мне, не ей же, сопливой деревенской девчонке, чья доблесть лишь в том, что она убежала раньше, хитрая маленькая стерва, решила поиграть в королевы… Ну ничего, я накажу ее и прощу. Она не виновата, просто глупа…
Встав рядом с Оннали, посмотрела на девочку презрительно и прощающе, а та, как в зеркале, отразила взгляд, с тем же презрительным и высокомерным выражением. И Найя подняла руку для удара.
– Найя!!! – крик сверху резанул ей уши и одновременно кожа на груди и шее зашевелилась, дергая болью.
Вздрогнув, повела взгляд сквозь дивную прелесть сада и вдруг увидела, – будто обожгла руку в огне. Сбоку, среди завитков и листьев, темнел кусок стены с неровно обгрызенным краем входа. И на его фоне – изможденное мужское лицо, заросшее бородой. Впалые скулы ударом сердца напомнили ей о мастере, которого весь путь она держала в голове и в груди, а тут вдруг забыла. И – черные глаза, налитые такой тоской, ужасом и болью, что комната с ложами то ли пыток, то ли опытов, виденная на лестнице, упала к ней в мозг и вытеснила все остальное.
Уходя от тяжелого чужого взгляда, вела глазами по яркой зелени и пышным цветам, боль на коже нарастала и там все шевелилось, поднимаясь и отрываясь от тела, а среди красоты вдруг замелькали не увиденные раньше полчища змеиных тел, поднимающих плоские головы с устремленными на нее и Оннали взглядами. Цветы становились прозрачными, будто исчезая в расплывающемся сне, и сквозь них мутно просвечивали страшные в своем металлическом обещании каркасы с захватами и гнутыми приспособлениями.
Найя подняла руки к лицу, зажмуриваясь и закрывая глаза ладонями – не видеть, как девичьи улыбки превращаются в гримасы боли и ужаса, как растянуты смуглые руки и обхвачены щиколотки тяжкими бронзовыми браслетами.
И пропустив удар, брошенный поверх прижатых рук в лицо, кулаком, с зажатым в нем тяжелым предметом, складываясь, осела на шершавый камень около ступеней.
– Найя! – детский крик захлебнулся в плаче, – Оннали! Чего ты?
Девочка опустила руку, из пальцев выпал стальной шар и покатился, мелькая красным пятном на боку. Презрительно оглядев лежащую Найю, вскинула руку, призывая.
– Определите ей место, Владыки. Я накажу ее и прощу. Может быть.
Не оглянувшись на брата, вошла в сад, волоча подол тайки по низкой траве и двинулась к белому ложу.