20. Охота Меру
Охотник, идущий впереди, не видел веток, что свисали, касаясь лица. Они расплывались перед глазами в прозрачные пятна, не мешая смотреть на редкие метины, оставленные дикой кошкой. Глубокая точка от когтя в глинистом пятне на краю щетки травы, шерстины на нижних ветках, почти неотличимые от паутин, но короткие и отблеск на них рыжеватый, а не прозрачный; нарушенный порядок тонких стволиков в гуще кустов: все вверх, к солнцу, а там, где прошел зверь – покосились еле заметно.
И запах… Посреди пряного месива – глина, насекомые, птичий помет у гнезда, раздавленные плоды, полянки травки-едуки, мокрые листья, пот на коже охотников – еле слышно веет теплым мускусом живого тела в солнечной шкуре.
Краем глаза видя свои коричневые колени и под ними растопыренные пальцы ног, мелькающие шагами, Меру думал, хорошо, что выдержал без трубки, теперь у Онны будет не две, а три солнечных шкуры! В положенный срок Оннали заберет их с собой на приданое. Но о том пусть думает жена, а у Меру – охота.
Охотники позади переговаривались тихо. Меру хмурился, но молчал и шел вперед. Он любил охотиться один, но дожди вот-вот начнутся и, если кошка нападет, кто разыщет раненого в сплошной воде, текущей с неба?
Меру знал, куда ведет людей, и следы на зелени тоже говорили, – кошка вернулась к логову, семья еще не ушла. Пахнет самец, тот самый большой мужчина с провисшим животом, способный в одиночку сожрать антилопу. У него морда в шрамах и порвана одна ноздря, а лапа величиной с человеческое лицо. Одна его шкура может покрыть весь пол в хижине. Но не отдаст он ее просто так.
Когда поредевшие деревья открыли поляну, Меру стал ступать медленнее, задерживая ногу на весу и шевеля грязными пальцами, – ступня, как животное, сама искала, куда себя поставить без шума и крепко. Идущий следом тоже пошел медленнее, обдавая потную спину Меру горячим дыханием, и тот снова свел брови и перекосил рот, да так и оставил лицо сведенным в гримасу под белыми и зелеными полосами раскраски, забыл о нем.
Вот он, старый мужчина-кот, его плечи видны на другой краю поляны, где грозой выворотило дерево, а его женщина, подрыв глубже, устроила там нору. Кот стоит в высокой траве, лицо его раскрашено такими же полосами, как у Меру, только коричневыми и золотистыми. И глаза у него цвета бешеной воды у черных скал. Одно ухо повернуто в сторону охотников, Меру видит темную дыру его глубины и, утишая дыхание, пускает его листом по воде – еле-еле, только чтоб сердце не остановилось. Надо сейчас, заведя руку за спину, пальцами показать охотникам, пора начинать: пара в обход поляны в одну сторону, пара в другую, а две пары и Меру, всего – рука, – медленно пойдут через густую траву прямо на зверя, готового убивать. Охотники знают, как скрадывать зверя, а кошки раз от разу забывают. Потому умирают чаще, чем люди.
Сделав знак, Меру пошел, пригибаясь в густой траве, уже не видя кота, но чувствуя мускусный запах его нутра и запах согретой ярким днем шерсти. Перед глазами толстые стебли, чуть покачиваясь, постукивали друг о друга. Надо пройти почти всю поляну. Ветер дул со стороны зверя, потому, когда кот выскочит на охотников, он не должен увидеть их и свернуть в сторону. Хотя лесные коты редко сворачивают. Их женщины дерутся, только если спасают детенышей, а коты-мужчины не упускают случая показать клыки и когти.
Ступни колола старая трава, гниющая плотным ковром. Над головой шуршали метелки, собранные из светлых перышек. Волосы охотников покрыты серой глиной, полосами, чтоб головы их не казались черными пятнами среди рыжей и зеленой травы. …А шкура старого негодяя хороша. Пусть скорее Онна выделает ее и Меру завалит жену на мягкую шкуру. Не раз и не два раза. Пока еще кругла шеей и плечами, и бедра у нее качаются при ходьбе.
Меру поставил ногу еще раз, отвел левой рукой два сухих толстых стебля, очень плавно, снова шагнул. И, лежа на спине, еще без боли в сломанной правой руке, рядом с которой воткнулось в дерн короткое копье с тяжелым кремневым наконечником, вспомнил мелькнувший длинной дугой солнечный свет в коричневых пятнах – один вдох назад.
Растопырилась, закрывая небо, огромная лапа, с пучками грязно-белой шерсти между жестких кожаных подушек, и когти, казалось, цепляли деревья на краях поляны. Стукнул в уши, разлетаясь, беспорядочный шум – голоса и рычание, что-то треснуло под спиной с костяным звуком, кто-то завыл, – и лапа дернулась вбок, а вместо нее брызнула на лицо Меру кровь, мазнул по глазам кусок надорванной шкуры.
Меру, выгибаясь и дергая правой рукой, повернулся, быстро, червем, подобрав к животу ноги, перекинул через себя левую руку и смог ухватить толстое древко. Кот наваливался, наверное, смертельно раненый охотниками, но Меру это не помогло, потому что пока зверь умрет, он успеет убить, а размаха нет, никакого, и над ухом, в которое капает горячая слюна, раскрыта огромная пасть, жаркая, как день. Провести под брюхом руку, с намертво схваченным копьем и размахнуться сбоку, попасть в толстую шею, отталкивая. Чтоб клыками в траву, а не в голову. …И все это – до следующего вдоха.
Меру потащил копье, перед глазами замелькали черные веселые круги, выдох длился и еще не кончился, но он уже понимал – не успеет. Туша зверя валилась сверху и охотник, поворачиваясь обратно, снова лежал на спине и видел над собой пасть, клыки и пещеру нёба с красными складками потолка. Увидел вдруг себя, маленького под этой жаркой крышей, идущего внутрь, в глубину, где смерть.
– Проси, – сказал голос внутри головы.
– Не успею… – отвечая, подумал Меру.
– Проси! – слово распухло, кинулось из головы наружу, и сбоку заорал второй охотник, то, что воткнул свое копье в кота и надорвал жесткую шкуру:
– Проси Владык, Меру!
– Проси-проси-проси, – шуршала трава и этим же словом кололи спину прошлогодние стебли.
И даже красная бездонная пасть, проглатывая рычание, выгрохотала языком не человека:
– Проси!
Меру открыл свою пересохшую пасть навстречу зверю и закричал туда, в глубину валящейся на него смерти, пахнущей гнилым мясом:
– Жизни прошу, Владыки!
И начал следующий вдох, последний для него, или первый в продолжении жизни.
– Получиш-шь… за своих женщин…
– Да!
Вдох длился, воздух обжигал горло, а пасть наверху не остановилась, но рядом с ней показалось хмурое небо, сперва маленьким куском, побольше, и вот уже нет ничего, только круглые облака и синие просветы. Легкие Меру разрывало от воздуха, из которого ушел в сторону запах зверя, он лежал теперь рядом и Меру слышал кожей, как толчками бьет ему на руку горячая кровь. А ногу щекочет шерсть, когда огромный старый кот дергается, умирая.
Всего три вдоха и выдоха лежал Меру, пока сквозь черные круги перед глазами не стали видны мечущиеся фигуры охотников, размахи копий, шевеление метелок травы над головой. И после пришла боль пополам с радостью. Неподвижная рука полна огня, что лезет по ней змеей к голове и сердцу. А сердце, размахиваясь, стукает – живой, живой, живой!
Сдерживая стон, Меру сел, все так же держа копье побелевшими пальцами левой руки. Правая висела, корябая землю чужими пальцами. Охотники, выросшие до неба, двигались около зверя, деловито добивая, и древко копья торчало из окровавленной глазницы. Младший присел на корточки перед Меру, в руках держал ветку для лубка и полоски коры. Молча стал прикладывать к перелому, показывая, что надо придержать ветку, пока он привяжет.
Меру сглотнул, хотел сказать что-то, рассмеяться. Но изнутри вдруг поднялось черное облако и стало словами в голове “я попросил…”. И он тоже молча прижал к руке широкую ошкуренную ветку, придавил ею боль. Охотники отводили глаза. Перебрасывались словами, связывая мохнатые лапы зверя, готовя жердины. Меру никто не сказал ни слова.
После стояли кружком, положив руки на плечи друг другу, смотрели на корни травы и повторяли слова благодарности Большому Охотнику, подарившему добычу. Там, где стоял Меру, круг был разорван, его правая рука висела, укутанная в лубок и пальмовый лист, а стоящий рядом охотник опустил голову и свою руку не положил ему на плечо.
Когда зверь повис, пришлось подвязать ему хвост, чтоб не цеплялся за корни и двое охотников приняли на плечи концы жерди, согнувшись от тяжести.
Меру шел замыкающим, поднимая лицо к моросящему из толстого облака дождю. Ставил ноги, привычно пальцами нащупывая тропу, и перебирал в голове все крики, что слышал за полвдоха до смерти. Его охотники тоже кричали, чтобы просил! А теперь идут молча и отводят от него глаза…