14.3

Он сидел, как сидят мужчины, расставив ноги, крепко уперев ступни в каменный пол. Хаидэ смотрела на него, не отрываясь, мельком подумав, хорошо, что он рассказывает и все, кто находятся в покоях, смотрят на него. Не на нее. Хотя, разве от Фитии укроется хоть что-то. Как там смеялся Теренций, назвав египтянина словом «это»? Издеваясь над тем, что она проявила интерес не к сильному жеребцу с натертыми маслом мышцами и туго увязанными в набедренную повязку мужскими достоинствами. Но у этого, что невысок и на первый взгляд невзрачен, прямые сильные плечи и ловкие руки. Тонкая талия, перехваченная широким цветным поясом и длинные крепкие ноги. Но главное – улыбка, что появляется одновременно на губах и в глазах.

Спохватившись, отвела взгляд и, увидев, что Фития смотрит на нее, снова повернулась к Ахатте. Та лежала неподвижно. Вскочив с табурета, Хаидэ тихо подошла и наклонившись, прислушалась. Вернувшись к сидящим, взяла поданный нянькой бокал с вином.
- Дышит глубоко. Спит. Я благодарю тебя, мудрый. Ты спас мне сестру.
- Еще нет. Она будет болеть, но ты сбережешь ее. Смотри за ней сама. И мать трав пусть помогает тебе.
Поднявшись, подошел совсем близко и, нагнувшись к уху Хаидэ, прошептал:
- Девочку к ней не подпускай.
- Что? – от мужчины пахло свежим потом и немного пряностями, странный запах чужой земли, неизвестный здесь. Хаидэ подумала, надо узнать, что это, чем, чтоб иметь у себя этот запах, всегда, чтобы…
- Ту, что была на пиру.
Прогнав глупые мысли, глянула в угол. Анатея, заснув сидя, привалилась к стене, вытянув худые ноги. Гайя сидела на скрещенных ногах и неподвижно смотрела перед собой блестящими черными глазами. А Мератос, обняв руками колени, следила за хозяйкой. Глаза ее тоже блестели, и казалось, вспыхивали всякий раз, когда жрец заговаривал с госпожой. Она кивнула.
- Хорошо.
И голосом погромче велела:
- Сядь, жрец, отдохни еще. Выпей вина, во славу Диониса.
- Ты добра, моя госпожа.
«Моя…» Слово пахло теми же пряностями. Хаидэ подумала растерянно, столько всего надо спросить у него. Как он сказал, история долгая и он расскажет потом. Когда потом? Если его увезут! Флавий, чтоб его сгрызли степные гады… И, не давая себе времени на колебания, быстро спросила, не слыша своих слов:
- Ты сказал, расскажешь потом? Когда наступит твое потом, жрец?
- Тебе решать, госпожа доброе сердце.
- Но я…
Она хотела сказать, что ничего решить не сможет, он чужая собственность, и не просто раб, которого можно выкупить, а собственность столицы, и решать просветителю Флавию, но разве же он пойдет на уступки. Хаидэ начнет хлопотать, и все поймут, что она хочет… А что она хочет?
- Решать тебе, – повторил он и откинулся к стене, положив ногу на ногу. Руками держал под донце глиняную чашу и медленно отхлебывал терпкое красное вино, – и думать тебе.
- Я подумаю, – она услышала, как Фития выразительно вздохнула.
Уже пора было говорить «прощай» и, велев одарить врачевателя за помощь, приказать стражнику увести его к Флавию. Но она не могла. За окном пересвистывались сонные стрижи в прилепленных под крышей гнездах, и медленно наливалось светом утро.
Она поднялась и, пройдя мимо сидящего мужчины, окликнула неподвижного стража на лестнице.
- Забери раба. Фития отопрет вам пустую кладовку. Возьми на заднем дворе овчины и покрывало. Он будет спать там.
- Моя госпожа, а…
- Флавий вряд ли проснется раньше полудня, а потом мужчин ждет обильная еда и новые развлечения. Я позабочусь о том, чтоб тебя не наказали. Фития скажет хозяину, что ты исполнял мой приказ. Подожди. Вот.
Она сунула в руку охранника несколько медных монет, достав их из мешочка, лежащего на полке. Тот закланялся, как глиняная кукла с привязанной головой. Стоя у двери, Хаидэ смотрела, как жрец, поставив чашу, пошел следом за своим стражем. Когда мужчины вышли на лестницу, спросила:
- А чем закончилось все, там в храме?
- Я – здесь. И я – раб.
Двое, мелькнув спинами, скрылись за поворотом узкой лестницы, а измотанная Хаидэ, отпустив рабынь, вернулась в покои, и легла на приготовленную нянькой на полу жесткую постель. Укрылась вышитым покрывалом. Закрывая глаза, наказала себе думать об Ахатте, о том, что же случилось с ней, такое страшное и необратимое. Но засыпая, снова увидела улыбку, что появлялась одновременно на губах и в глазах, увидела смуглое лицо с точными, будто вырезанными из камня, чертами.
«Его бог должен быть похож на него. И должен быть – такой же. Умный. И добрый»