12.3
И со следующего дня началась у нее совсем другая жизнь – злая и быстрая, без остановок. Такая, что в походных палатках лагеря или на летней горячей, а после мокрой осенней, и стылой зимней земле засыпала она, не чувствуя, как ноют натруженные руки и ноги, а в ушах все звенит и звенит гортанный крик воина, обучающего мальчишек. И ее – Хаидэ, наравне со всеми.
Редкие дни отдыха выпадали ей, по пальцам одной руки сосчитать. Когда впервые вернулась, на шагом идущем Брате и еле сползла с него на руки няньке, та, причитая, отвела в палатку, уложила на проветренные мягкие шкуры и, увидев на ладонях красные, до мяса стертые раны от тетивы и рукояти лука, ахнула и стала целовать ей запястья, стараясь не касаться ран.
Ящерицей выползла из палатки, загремела посудой, запахло в распахнутый полог свежими травами.

И сонная Хаидэ, втянув в себя вечерний воздух, свернулась клубком, думая – вот только спать, за оба дня выспаться. Но почуяв прикосновение к ладоням мягкой тряпицы, хриплым голосом велела няньке:
- Фити… Какие травы. Скажи мне. Про все…
И та, окуная в черный отвар тряпку и отжимая ее, шепотом рассказывала, повторяя для памяти по нескольку раз:
- Это косень, милая. Косень червя отгоняет, который мясо грызет. Если его не заварить, то зарастет кожа на ранах, а черви внутрь уйдут. А это, что щиплет нос, это саманка, она кожу растит, мясо двоит. Если рана глубока, то саманку нажевать и в рану вложить, сверху – повязку. И через день глубина заполнится, кожица напластается.
- А где… растет где?
- Да под ногами, птичка, вот смотри, листики резные. Утром при солнце увидишь, я покажу. И еще тут белоцвет и столист. Эти от жара в голове и в сердце.
- А есть такая трава, Фити, чтоб я сразу – сильная? Как остальные.
- Нет, птичка. Таких трав нет. Есть обманки, они хороши, когда надо быстро вскочить, бегом бежать, махом ударить. Но потом скрутит тебя, как старую ветку в огне. Ничего нету даром, воробышек мой.
- Как же мне тогда… – Хаидэ уткнула лицо в мерно шевелящийся бок няньки и заплакала, тихо-тихо, чтоб та не почувствовала. А перед закрытыми глазами шли и шли, как верблюжий караван: ледяные лица мальчишек, летящие мимо глаз стрелы, топорики, кувыркающиеся в воздухе, и – в бревно, а ее топорик – в землю; зигзаг солнечного злого света на визгнувшем коротком мече… и промеж оружия – снова бесстрастные лица с прищуренными глазами, мелькающие в беге колени, спины упавших, щекой прижавшись к гудящей земле, размах руки с пальцами, охватывающими рукоять, и еще размах, и снова такой же.
- Эй? – замотав израненные руки полосками мягкой замши, Фития приподняла Хаидэ за плечи, – ну что ты, милая? Больно? Пройдет сейчас, потерпи.
- Мне тут больно, – девочка приложила забинтованную руку к груди под засаленной охотничьей рубашкой, – я хуже всех. Пень и тот быстрее меня, Фити! Пень!
- А-а-а, вот она – дочь Непобедимого! Ну? Твоя злость тебя вылечит. Только на привязи держи и выпускай, когда тебе надо.
- А разве так можно, со злостью? Она ведь сама!
- Сядь тут. – Фития посадила девочку прямо и когда та, клонясь от усталости, уронила голову ей на плечо, встряхнула, не очень заботясь о том, что у той все болит. Хаидэ вскрикнула. Но такая добрая раньше нянька не пожалела, не стала по голове гладить и на щеки дуть, прогоняя несчастья.
- Ты говоришь, Пень лучше тебя. Быстрее и сильнее. И лучше стреляет, да?
Хаидэ кивнула, покраснев. Подтвердить кивок голосом было стыдно. Нет, – обидно, и на Пня поднималась злость.
- Так пока они там скачут степными зайцами, научись тому, что не каждый умеет. Сила и ловкость, они – разные. Вот злость твоя, смотри.
Фития в сумраке, разбавленном крошечным огоньком светильника, нарисовала пальцем по воздуху несколько линий.
- Лохмата, страшна, зубы, как молнии, глаза, как огненные шары. Видишь?
- Д-да…
- Это твой зверь, Хаидэ. Убьешь его – станешь слабее. А победишь, то сможешь с привязи спускать, когда надо тебе.
- Как волка прикормленного?
- Как эллины своих псов на охоте.
Рассмотрев нарисованную на темноте мерцающую огнем шкуру и бьющий из раскосых глаз яростный огонь, девочка мысленно накинула на лохматую шею веревку. И когда тот вскинулся, роняя кипящую слюну и выбрасывая перед собой лапу с кривыми когтями, сжала губы и дернула, затягивая петлю. Рука заболела, боль, тоже дергаясь, поползла в плечо и укусила спину между лопаток. Но Хаидэ держала крепко, ненавидя зверя по-настоящему. И тот, несколько раз бросившись, захрипел, вертясь, и стих, припадая брюхом к земле.
- Вот так.
Фития сбоку смотрела, как закаменело лицо девочки и глаза, сузившись, отразили огонь. Нос заострился и побелел подбородок. Сжатые губы разошлись, выпуская слова с шипением, и снова сомкнулись.
- С-сидеть, сын беды.
И, через несколько мгновений тишины, черты лица снова смягчились, припухли губы и расширились карие глаза.
- Фити? У меня получилось!
- Ты дочь вождя, птичка.
- И оно меня будет слушаться? Всегда?
- Обуздывай, как твой отец бешеных жеребцов, трудись. И может быть, через время.
- Опять время…
Поворочалась и села, положив на коленки забинтованные руки. Посмотрела в пустой темный воздух, где только что побеждала чудовище, в первый раз – сама. И вспомнила, как во время бега через степь, когда уже каждый куст хватал за ноги, каждая ямка превратилась в пропасть, и воздух в горле стал каленым, как летний песок, она упала и не могла подняться. Закусила губу, чтоб не заплакать, глядя в удаляющиеся спины. Никто даже не оглянулся. А потом, чувствительно дав под ребро, споткнулся об нее Пень, сунул под руку маленький мех с остатками вина и помчался дальше, топая= кожаными сапогами, легко перелетая через расщелины степных скал.
«А я его хотела – этим зверем»…
Позже, когда стойбище стихло, оставив ночи только потрескивание костров, мягкий топот пасущихся коней и шелест высоких трав под ветром, сидела на ковре в просторной палатке Флавия, освещенной пляшущими огнями светильников и, сложив забинтованные руки на коленях, нараспев повторяла за учителем слова незнакомого языка, сбивалась, поднимала руку во властном жесте и снова повторяла. Флавий, задрапированный в богатый плащ, покачивался на кожаном сиденье деревянного кресла и, разглядывая хмурую измученную девочку, удивленно-презрительно приподнимал тонкие брови над подведенными тушью глазами.