7.1

У Хаидэ болела голова, стиснутая диадемой, один завиток которой давил за ухом. В ответ на поклоны, обращенные к ней, Хаидэ склоняла голову и, не поморщившись от приступа острой боли, одаривала гостей легкой улыбкой, стараясь не замечать жадных и любопытных взглядов. Мужчины разговаривали, уже давно, и разговор все чаще прерывался, все замолкали, прислушиваясь к звукам, доносившимся из внутренних комнат.

Дым благовонных смесей, призванных отпугнуть насекомых, стлался между колонн и завиваясь, утекал вверх, в черное небо, в котором висели невидные из-за расставленных светильников звезды.
- Твоя жена, Теренций, по-прежнему хороша, как богиня! – провозгласил один из гостей, кивая и поглаживая курчавую аккуратно стриженую бороду. Говоря, оглядел женщину, неподвижно сидевшую на высоком сиденье, насмешливыми глазами. И, понизив голос, что-то добавил, наклонясь к уху присевшего рядом хозяина дома. Тот досадливо и громко рассмеялся.
- Она моя жена и этим сказано все. Разве может быть что-то негодное у сановника архонта? Мы, боспоряне, ничем не хуже вас, изнеженных жителей Афин.
- Не спорю, не спорю. Потому возношу хвалу богам и восхищаюсь. Тем более, что когда-то она скакала без седла на диком жеребце и ела сырых степных птиц, так? А теперь посмотрите, какая царственная осанка! Может быть твоя жена…
Он, приподнявшись, отвесил поклон в сторону Хаидэ:
- Может быть, она почтит нас, спев какую-нибудь из своих диких песен?
- Моя жена царского рода, Кандей. Какая еще может быть осанка у женщины, чей отец князь, а мать – амазонка?
Хаидэ молча смотрела, как налилось кровью широкое одутловатое лицо мужа. Внутренне усмехнулась, узнавая те самые интонации, с которыми он когда-то обсуждал ее, маленькую невесту, разглядывая перед свадьбой, стыдясь необходимости брать в жены дикарку из вольных степей. Он перечит хмельному гостю не потому что любит ее, ему невыносимо чувствовать себя ниже тех, кого привез пышно убранный корабль из метрополии и вскоре они покинут колонию, чтоб дома рассказывать, посмеиваясь, о диких нравах провинции. Но как же едок этот плотный дым, заползающий в ноздри… Это от него трещит голова. Она чуть склонила голову, висящий на грубом шнурке глиняный ежик лег на плечо. И, кажется, боль в виске немного утихла.

Она вспомнила, как муж, поднявшись в ее спальню и увидев, что Фития прикрепляет к золотым прядям глиняные фигурки, раскричался, топая ногой по холодному полу. О том, что она по-прежнему позорит его и хочет выставить на посмешище теперь уже перед важными гостями. Кричал о том, что в столице будут передавать друг другу рассказы о том, какая дикая у сановника жена. Хаидэ сидела молча перед большим бронзовым зеркалом, положив на столик руки, унизанные тяжелыми браслетами. И когда он выдохся, негромко ответила:
- Тебя никто не помнит на родине, муж мой. Ты для них – свиток, на котором перечислены мешки зерна и амфоры масла. Пусть мастер изваяет твой бюст, отправь его с кораблем и подпиши “это я, торговец и приближенный архонта, вот мое лицо” и пусть его носят из города в город, крича о том, что ты все еще жив.
Теренций задохнулся, шаркнул сандалией, будто желая подбежать, а она безмятежно смотрела на его отражение за своим плечом, убранным складками тонкого синего льна. Увидела, как он схватил стоящий в углу покоев сосудов с родниковой водой и подняв, хакнул, бросая его оземь. Улыбнулась, отметив, что бросая, постарался не задеть ее платья даже вырвавшейся из черепков водой. И забыла о нем, как только упала коричневая штора на двери. Слова о камне и тростнике, пришедшие в голову, были важнее и она продолжила слушать их, стараясь понять. Может быть, это “не быть” означает начало ее бытия