5.5

- Доннг, – пропел бронзовым голосом тронутый ею гонг и сразу по лестнице заторопились босые шаги.
- Мератос, приготовь гребни и заколки. Меня расчешет Фития.
- Да, моя госпожа, – прибежавшая девочка надулась, изо всех сил стараясь показать хозяйке, как ей обидно, что не она будет чесать длинные золотистые волосы.

- Ты достала подвески? Те, что из глины?
- Вот они, – девочка поднесла ей открытый плоский ларец. Хаидэ вытащила из него маленькую коричневую фигурку – ежика с глазом-бусинкой, висящего на потертом кожаном шнурке. Улыбнулась, поворачивая так, что черный глазок заблестел, как у живого. Поставив ларец на столик обок большого зеркала, села на кожаный стул и принялась доставать все фигурки, трогая каждую и аккуратно выкладывая на стол. Мератос за спиной тихонько фыркнула.
- Нравятся?
- Н-ну… смешные такие. Как… как у бедняков. Прости меня, госпожа, если я обидела тебя глупым словом.
- Их сделал мальчик, дурочка. Сам нашел глину и сам лепил. А обжигал на костре. Один маленький еж на каждое время степного года. Вот этот – с лапками, это зимний, тогда была злая зима и даже летали белые мухи. А этот, что повернул голову вбок, он из первой весны. Его, может быть, кусала пчела и он отмахивался лапой, видишь? А этот, с косыми глазками, он из лета. Наелся дикого меду и песни поет.
И сама рассмеялась, слушая, как хохочет маленькая рабыня.
- Он верно очень любил тебя, моя госпожа, этот мальчик. Не каждый мужчина станет дарить подарки так долго, смотри, у тебя есть ежики на каждый палец моей руки. И на вторую руку тоже почти хватило.
- Два года, Мератос. Две весны, два лета. И зим было две, и две осени. Он был очень сильный. И Ловкий. В нашем племени нельзя рисовать и лепить то, что имеет тело. Он преступил обычай и был сурово наказан за эти смешные фигурки.
- Как его звали?
- Ловкий. Так и звали его все. Исма Ловкий.
- А где же он сейчас?
- Он… Он ушел с отрядом воинов, Мератос. Так далеко, что только в одну сторону хода можно сделать пять глиняных ежей. Да столько же – обратно. Только я не знаю, придет ли он обратно. Наши воины, Мератос, не живут долго.
- Они плохие воины?
- Нет. Они идут туда, где другие умирают сразу, еще не начав сражения. А они бьются и побеждают. Но в живых остаются не все.
- Как жалко. Они все, должно быть, очень красивые! И что потом делать их женам?
- Жить.
- А им будет новый муж? У варваров, я знаю, у них жену хоронят вместе с убитым мужем, госпожа.
- Зубы дракона – не варвары, Мератос. Они…
Она замолчала. Кому рассказывать? Рабыне, у которой всего несколько месяцев как появилась грудь и которую волнуют все мужчины, что посмотрят на нее? Она рассказывает себе. Но говорит вслух и может сказать слишком много.
- Иди, Мератос. Я позову тебя потом, когда одеваться.
Девочка остановилась в дверном проеме, отведя тяжелую коричневую портьеру. Исподлобья посмотрела на Хаидэ, неподвижно сидящую перед большим зеркалом с плечом, выглядывавшим из спущенного ворота рубахи.
- Ты не печалься, моя госпожа. Он обязательно вернется.
- Конечно. Иди.
Занавесь упала, колыхнувшись. Только народившееся лето невнятно пело ленивыми голосами молодой жары, ткало свое полотно из скрипов, дальних выкриков, плеска, смеха мужчин, топота коней и пиликания неловкой флейты. Казалось, можно откинуть край полотна из привычных звуков и, прислушавшись, услышать за ним – другое…