4.2
Отдохнув от еды, купались еще. Обсохли и долго валялись на горячем песке, лениво переползая за уходящей тенью нависающей над песком скалы. Прячась в тени, выставляли на солнце то руки, то ноги, то покрасневшие крепкие задницы.
Рассказывали страшные истории. Косясь на воду, о чудовищах из моря. О степной женщине в венке из полынника и колючих веток, что приходит безлунными ночами и забирает в мужья самых смелых охотников племени.
О темной звезде, что является в черном небе, если у кочевника мысли злые – и уводит все племя в гиблые места.
Следили, как ползут от камней тени, ложась на песок от одной скалы почти уже и до другой. Устав разговаривать, лежали молча, думая о грустном, и было так хорошо, спокойно.
“Пора” – думала Хаидэ, но не могла оторвать глаз от темнеющего блеска моря.
- Пора, – сказал решительно Ловкий. Вскочил, гибкий, узкий, как уж, переминаясь на кривых – под лошадиные бока – мускулистых ногах. Пень заворочался, скатил с широкой спины на песок задремавшего Крючка. Встал рядом, отряхивая с боков налипший песок.
Хаидэ потянулась маленьким крепким телом. Поднявшись, пощекотала подружку пальцами ноги по ребрам. Та, пробормотав что-то, зашарила руками по песку, собираясь встать.
И застыли все четверо, услышав гортанный многоголосый крик.
- Ой, – шепнула испуганно Крючок, мгновенно вскинув тощенькое покрасневшее тело. Уцепилась за Пня, прячась за его широкими плечами.
Подняв головы, смотрели на обрыв. В сумерках на полотне светлого неба всадники в черных меховых шапках казались вырезанными острым ножом. Двух коней вели в поводу. Качал рожками над черными силуэтами небесный барашек.
- Нашли-таки, – Хаидэ ухватила завившуюся колечками от воды и ветра выгоревшую прядь, прикусила зубами.
- Ой, Лиса! Твой сам приехал! И Ловкого! – Крючок топталась по песку, выглядывая из-за спины Пня.
- Пошли одеваться, – Ловкий двинулся к темнеющей куче одежек. Но был остановлен новым криком. Один из всадников, глухо и рассыпчато тупая, мчался вдоль обрыва, перечеркивая шапкой нежные звезды в бледном сумеречном небе.