Глава 3

Сто шагов сделала Келайла, выбираясь из леса, и еще двести, а может быть, триста, но не увидела света солнца и сияния луны. Совсем усталая, встала, поднимая заплаканное лицо и слушая звуки вокруг. Вдалеке лаяли собаки, мычали коровы, звеня колокольчиками. Скрипела колесами телега – ближе и ближе, и кто-то напевал густым голосом, заглушая мерный топот больших копыт.
Келайла шагнула, протягивая руки к пению. И упала, натыкаясь рукой на теплую морду, вскрикнула, защищая другой рукой ушибленный бок.
- Эй! – закричал тот, кто недавно пел, – куда идешь, слепая, что ли?
Слепая…
Келайла свернулась калачиком, закрывая глаза. Слепая. Коварная Сейша лишила ее зрения, обманом отблагодарив за принесенное молоко.

- Ну-ка… – сильные руки подняли ее, встряхнули, ставя на ноги.
Повеяло запахом табака и свежего пива.
- Что ты делаешь тут, бедная девочка? Одна, на торговом тракте. И – совсем ничего не видишь? Куда же ты идешь?
- Я… я сирота. Потеряла родителей. Я иду в Королевство Камней, – у нее прерывался голос, но сильные руки так бережно поддерживали ее за плечи. И фыркал рядом большой мул, звякая упряжью. А чуть дальше шелестело, цвинькало, перекликалось.
- Тебе повезло, малышка. Ну-ка, полезай в повозку. Я везу в Королевство Камней две сотни птиц, певчих. Не опрокинь клетки, садись сюда. Если поможешь мне ухаживать за ними, доберемся вместе. Знаешь ли ты чудесные сказки, бродяжка? Или волшебные песни? И как тебя зовут?
- Родители дали мне имя Келайла. Нет, добрый возница, я знаю только самые простые сказки, те, что рассказывала мне мама. О бабочках и быстрой реке, о черепахах под озерными камнями. О хитрой корове. И песенки о котятах и мышках.
Повозка тронулась, мерно качаясь. Келайла ухватилась рукой за деревянный борт, садясь удобнее и плечом касаясь легких клеток.
- Хм. Сойдет. Будешь следить, чтоб я не заснул в дороге. А на привале поможешь мне накормить птиц, сготовить еду и вымыть посуду. Справишься?
- Да, – она кивнула, поворачивая лицо на голос.
- А зовут меня Гейто. Я уже старик, и лицо у меня коричневое, как подгоревший пирог моей женки. Только щетина растет белая, как старый снег.
Гейто расхохотался, дергая поводья, чтобы мул прибавил шагу.
- Хорошо, ты не видишь моей страшной рожи. Женка плюется, и сует мне в лицо свое зеркало, когда начинает жалеть себя, кричит, что зря согласилась выйти замуж за такое чудовище. Ну, увидишь сама, и послушаешь ее крики. Мой дом как раз на окраине королевства. Такая стала противная баба, ой-ей. Так что, теперь дом старого Гейто – его повозка, а друзья его – певчие птички.
- Они же в клетках, – проговорила Келайла, не удержавшись, хотя боялась, вдруг старый болтун обидится на упрек и высадит ее посреди дороги.
- Думаешь, Гейто обидит своих чирикалок? – по голосу было слышно, он немного обиделся сам, но тут же засмеялся, довольный, что может ее успокоить, – не-ет, никогда. Мы отвезем их прямо в дворцовый сад, там ждут их новые деревья, где птицы совьют себе новые гнезда. Станут петь по вечерам, услаждая слух короля и его королевы. Хотел бы я побывать в том саду. Рассказывают, нет ничего прекраснее под солнцем и под луной. Но дальше внешней ограды королевских владений меня не пускают. Для них я бедняк и старик. То ли дело – мои птицы. Они видом прекрасны и дивно поют. Жаль, ты не видишь, как блестят их перышки.
- Зато я слышу их песни, – в первый раз засмеялась Келайла, трогая легкую клетку, в которой звонко распевала птица.
Гейто болтал, повозка скрипела, птицы пели на разные голоса. По тракту скакали всадники, обгоняя медленную повозку, иногда окликали старого возчика, и он кричал кому-то, шутил и смеялся.
А Келайла, покачиваясь, смотрела перед собой раскрытыми глазами, которые видели только цветные пятна – светлое впереди, где сидел Гейто, маленькие и яркие – в птичьих клетках. И думала о безжалостной помощи мудрой Сейши. Та лишила ее зрения, но оставила возможность различать темноту и свет. Еще – дала возможность добраться в королевство, избавив от опасностей одинокого пешего пути. Гейто… Келайла всмотрелась в светлое размытое пятно, распевающее густым басом дорожную песенку. Нет, Гейто ее не обидит. А что будет дальше, оно будет потом, через три дня и еще тридцать, когда они доберутся к внешней ограде дворца.
- Хорошая ваша Страна садов, – говорил Гейто, когда ему надоедали песни, – чудные растут деревья, много на них плодов, и люди хорошие, варят вкусное пиво. Если бы не упрямство Нариши, чтоб побились у нее все зеркала и протухли все бабские снадобья, я и сам поселился бы тут, вырастил сад. Ковырялся бы в огороде. Наверное.
- Нет, – покачала головой Келайла, рассматривая, как мерцают на светлом темные пятнышки, – ты не хочешь так жить, Гейто. Прости. Твое счастье – эта дорога.
- Да? – удивился старик, натягивая поводья и поворачивая мула к обочине, – а ведь да. Откуда поняла, маленькая такая, а поняла верно. Я старый дурак, увижу что славное, начинаю мечтать, но отбери у меня повозку и тракт, наверное, сразу и помру. На грядках. Или вот в мастерской, где гранят каменья. Нариша проела мне голову. Все жалеет, что я отказался торчать на одном месте, сидеть день-деньской в душном бараке, где еще сто резчиков глотают пыль, и глохнут от визга точилок. И знаешь, Келайла – зоркий глазок, главного она и не поняла за тридцать лет нашей с ней жизни.
Он спрыгнул и взяв руку девочки, помог ей спуститься.
- Ежели б не пилила меня, пытаясь сточить, как тот камень, я б чаще был дома. Вдруг была бы у нас вовсе другая жизнь. Эх…
Келайла открыла было рот, сказать, нет, Гейто, не была бы. Но испугалась, что расстроит старика, а еще испугалась новых своих знаний. Так странно – когда глаза ее видели каждую черточку на лицах людей, каждый изгиб на древесном стволе, каждую ягодку в гуще лесной ежевики – не было за этими картинами ничего, кроме увиденного. А теперь, когда место их заняли цветные пятна, светлые и темные, и перемешанные, всего-то прошел день, а она четко видит, нет, знает, что стоит за словами и переменами света и цвета. Может быть, Сейша сделала самое верное, дала ей самое нужное там, где не защищала девочку забота родителей, не охраняли ее стены родного дома. Наверное, так. Ведь хозяйка Старого леса жила на свете в сто раз дольше, чем маленькая Келайла.
Но думать обо всем она устала. И была голодна. Так что, отбросила мысли, помогая Гейто накормить птиц, почистить клетки, а после – занялась костерком и приготовлением каши. Несмотря на усталость и голод, ей очень понравилось, что старик сперва позаботился о своих пленницах.
- А как же, – удивился Гейто, усаживаясь на покрывало, постеленное в траве и беря на колени миску с горячей кашей, – я им сейчас главная защита, без меня пропадут.
Келайла понимала, что с самого начала лучше бы птичек не ловить, пусть поют там, где родились. Но раз так сложилось, пусть лучше ловит их старый Гейто и окружает заботой.

***

Плавно текли дни, отсчитывая себя скрипом повозки и пением птиц. Становились после дней тихие ночи, полные запахов ужина, свежей травы и нескончаемого звона сверчков. Так плавно, что Келайла теряла им счет, и ей помогал старый Гейто, который, кашляя по утрам, потягивался, тушил окурок, взбираясь на передок повозки. И объявлял громко:
- Десятый день начинаем мы вместе. Птичий пастух Гейто, ленивый мул Костран, две сотни певуний и Келайла – зоркий глазок.
Смеялся, встряхивая поводья. Келайла не обижалась на прозвище, понимая, старик и не думал ее дразнить. Уже несколько раз, когда садился играть в карты в придорожных харчевнях, Келайла, разглядывая размытые пятна игроков, шептала старику на ухо, кого из хитрецов нужно опасаться. И довольный Гейто прятал в кошель выигранные деньги, откладывая в отдельный мешочек долю Келайлы.
- С тобой, милая, мне везет так везет. Никто теперь не надует старого дурака Гейто. А как приедем к Нарише, куплю тебе новое платье и красные башмачки с подковками. А еще – бусы. Не хочешь остаться жить в моем доме, а? Я бы лучше брал тебя и дальше в свои путешествия, но разве дело для девушки трястись по тракту, где много всяких людей, и плохих тут хватает. А ты помогала бы Нарише по хозяйству, вон как ловко управляются твои маленькие ручки.
Келайла качала головой, придерживая увязанные клетки. Она сразу сказала Гейто, что нужно ей именно во дворец, но зачем, пусть простит ее старый, она не может сказать. И он, хмыкнув, пообещал доставить прямо к воротам, куда привезет своих птиц, и там уж они попрощаются.
- Знал бы, как помочь тебе пройти во владения Эрриса нашего короля, помог бы. Но извини, ни разу даже и не видел, что там, за коваными воротами. А вот славно выйдет, ежели проберешься, и после расскажешь старому Гейто, как оно там. Хотя, ты же не видишь глазами, милая. Только сердцем. А оно у тебя – золотое. Ты это знай.

Так прошли еще три дня, за ними еще два. И к ночи пятого, что следовал за первым десятком, Гейто подъехал к своему дому. Спрыгнул, кряхтя, бросил поводья на повозку. Постучал кулаком в высокие деревянные ворота.
- Нариша! Открывай, женка, твой старый муж на пороге. А если кого привечаешь там, поишь моим вином, кормишь моей едой, гони быстро, чтоб не получил кнутом по спине!
И засмеялся, пряча волнение.
Келайла сидела, пристально глядя, как заскрипели ворота, выпуская наружу размытое пятно. Темное, почти черное. Ударил в уши пронзительный женский голос.
- Старый ты дурень, Гейто. Позоришь перед соседями верную жену. Я уж ночи не сплю, дни не присяду, все выглядываю, не едет ли Костран, не везет ли моего муженька. А это еще кто у тебя?
Она врет, хотела крикнуть Келайла. Бедный мой Гейто, твоя жена чернее прощелыг, что мечтали обчистить тебе карманы. И что это за темный силуэт выскочил с заднего крыльца и крадется к задней калитке, пока Нариша рассказывает о своей печальной женской доле?
Но голос Гейто был таким радостным, а еще – немного испуганным, словно старик боялся – не пустит его жена в собственный дом, что Келайла конечно же, промолчала.
- Помощница, – поспешно ответил старик жене, помогая Келайле спрыгнуть с повозки, – хорошая девочка, ей надо во дворец, у нее там… тетка посудомойкой. Девочка сирота, вот попросилась… я и довез.
В молчании колыхалось перед Келайлой темное пятно, бежали по краям его колючие искры.
- Куда она смотрит? У нее что – больные глаза?
- Я ничего не вижу, госпожа Нариша.
- Ну и зря, – огрызнулась хозяйка, отворачиваясь и уходя к дому, – а то увидела бы, какую красавицу измучил своей старостью твой новый дружок. Гейто, она что умеет-то? Или только ехала без платы, ела твою еду и пила твое пиво?
- Все умеет, моя красавица: и сготовить, и с птичками. Да как отдохнет, я попрошу ее сварить тебе гуляш с травками, уж такая мастерица вкусно готовить!
- А то она мало отдыхала, сидя павой, пока ты правил да ехал! Пусть платит за ночлег работой или ночует на улице. На старости лет будешь всех бродяг собирать и тащить в дом. А вдруг ночью нас обворует?
Келайла стояла рядом с Костраном, гладя теплую морду, а по щекам ее текли горячие слезы. Никто еще не обижал ее так сильно. В родной деревне все любили Келайлу, привечали улыбками. Дома отец смеялся ее песенкам, а мама целовала на ночь, гладя по волосам. Сестры, они, конечно, ссорились с ней, и друг с другом тоже, но быстро мирились и прибегали вечером посидеть под одним одеялом, обнимая за плечи и рассказывая девичьи секретики. Даже когда рассердились из-за принца, Келайла не так уж и обиделась, ведь она первая начала, щелкнув мальчишку сливовой косточкой. А сейчас…
- Что стоишь? – снова ударил в уши сердитый голос, – пойдем, покажу, где кухня. Хоть и слепая, как землеройка, а посуду вымыть сумеешь? Потом сготовишь нам свой гуляш. Да поторопись, завтра в честь приезда Гейто я собираю гостей!
Почти всю ночь Келайла провела в большой кухне, совсем одна, удивляясь тому, сколько немытой посуды скопила нарядная злая Нариша. Потом села чистить картошку, тупым ножом, который сунула ей хозяйка, придя проверить, как управляется неожиданная помощница.
- Смотри у меня, – предупредила, овевая девочку сладким запахом благовоний, – ложки все посчитаю, и вилки. Знаю я вас, бродяжек с тракта.
Гейто пришел, когда картошка и мясо уже булькали в большом котле посреди раскаленной плиты, а Келайла сидела рядом, осторожно подсовывая в печку хворост и тонкие поленца. От старика пахло вином и женскими духами.
- Прости, девочка, закрутился. И Нарише нужно было рассказать, как она тут, без меня. Сейчас прилегла, устала очень. Ты поела? Ну-ка, садись за стол, перекуси, а я послежу за печкой.
Келайла села за деревянный стол, придвинула к себе миску с остывшей кашей. Ела и слушала молча.
- Я ведь раньше моряком был. Молодой, жадный до всяких приключений. А стукнуло сорок, я и понял – устал качаться в гамаке, которых в нашем кубрике еще сто висят, и храпят в них такие же парни. Захотел спокойной жизни, и чтоб жена – своя, единственная. Решил вернуться сюда, а по дороге, когда ехал и шел пешком, то остановился в маленьком городе. Эх, я был – герой тогда. Плечи широкие, глаза – что морская вода на закате. Сундук вез с диковинами, а еще – ожерелье из красных кораллов, думал, как найду свое счастье, сам на нежную шейку и надену. …Там в кабаке и приметила меня хозяйская дочка. Подавала мне ужин, после рядом присела, ручкой на стол оперлась, подбородок эдак сверху устроила. И такие глаза, слушает, вроде я ей главное счастье в жизни. В общем, как опустели мои миски, я пару кубков выпил, а очнулся – уже везу домой молодую жену, на шейке – коралловое ожерелье. Думал, куплю маленький домик, чтоб нас двое и может, детишки. Но Нариша сказала, в маленьком какая жизнь, так что все свои денежки я и потратил, на этот домину. Тогда вот все и началось. «Как кончились? Совсем кончились?» …
Он вполголоса передразнил голос жены. Вздохнул, поднялся, и сел напротив Келайлы.
- И все равно ее люблю. Любил – точно. Только нет нам теперь жизни вместе, ежели остаюсь дома надолго – сердце болит, ровно в нем дырки прогрызают жуки. Да и работать надо. А детишки… Видишь, нет у нас детишек. Наверное, я виноват, я же старик и всегда был. Когда ожерелье надел на ее шею, ей только семнадцать стукнуло, а мне уж за сорок перевалило. Хочешь совет от старого дурака, девочка? Как надумаешь замуж, не смотри в сундуки, не смотри на одежу. Да вот же – на лицо и то не смотри, и на то, широки ли плечи. Смотри, как сейчас смотришь, через все – сразу в сердце. Может быть, тогда и будет тебе счастье?
- Не знаю, – ответила ему Келайла, беря стакан с водой, а сама вспомнила – зеленые глаза и брови вразлет, гладкий лоб с красной отметиной.
И засмеялась печально:
- Да кому я нужна, слепая. Как… как землеройка.