Маки. Вечер и вспышка. А после в редакторе тени немного сгустила, чтоб зелень не отвлекала от цветка. И маки стала похожи на те, которые выросли во времени степи, где ходил Васятка, понимая и принимая это густое, настоянное, вдруг ставшее видимым прошлое.
Под руку попался стебель и, сминая его в кулаке, Вася поднес к лицу руку и разжал пальцы. В ладони лежал мак. Огромная головка, с фиолетовыми, собранными в кулачок лепестками. Он тронул цветок пальцем, глядя, как лепестки один за другим раскрываются, показывая сердцевину. Глянул на него из середки темный маковый глаз, моргнул два раза сонными ресницами и снова закрылся, завесил себя лепестками.
— Ты спи, спи, — сказал Вася и положил мак на землю, — я тебя нечаянно сорвал.
Приставил кончик отломанного стебля к белесой капле млечного сока, выступившей из обломка, торчащего из розетки листьев. И, чмокнув, цветок встал на место, шевельнулся, устраиваясь, и поник, досыпая. Поднялся и Вася. Огляделся вокруг уже по-новому, узнавая то, что видел с самого детства, когда бродил один по степи, шепотом разговаривая с травой и трогая пальцем крапчатые яички в спрятанных гнездах.
— Это всегда было, — сказал уверенно, — надо только привыкнуть и я разберусь. Я ведь знаю.
Скинул второй сапог, стащил и бросил куртку. Стало полегче. Понюхал воздух и нахмурился. Степь, переполненная собственным прошлым, жила, дышала и была, такой… Темной была. Наверное, ей тяжело, подумал Вася, вон сколько всего в ней. Это как мать в коробки вещи складывает и складывает, а потом коробка рраз и рвется сбоку, потому что хоть и тоненькие платья летние с платочками, да много.