Глава 24

- Скажи, старик, ты ни разу в жизни не знал женщины? – Цез подоткнула подол и наклонилась к огню, что отразился в белом мраморе ее слепого глаза яркой красной точкой.
- Да не маши своим подмастерьям, уж поговори со мной с глазу на глаз. Все одно мы в глухой степи и никого вокруг.
- А на какой глаз говорить с тобой, пророчица? – лицо Патаххи сморщилось в усмешке, черные тени легли в складках старой кожи.
- На какой хочешь. Мой каменный глаз смотрит не сюда и видит совсем другое. Так что ответов может быть два.
- Два их и будет, достойная Цез. Мое тело не знало женщин, ты права. Как все ши, я был отдан небесному шаману в пять лет, и не помню лица своей матери. Это ответ твоему живому глазу, что видит меня сейчас. Но знаешь, что я скажу еще? Чем больше знаний копит моя старая голова, тем яснее картина мира. И тем она туманнее. Я могу познавать то, чего никогда не потрогаю руками. И женщин тоже. Но понять, зачем и как все устроено, не хватит ни моей головы, ни твоих обоих глаз.
- Ты прав.

- А про глухую степь скажу тоже. Ночью я видел сон. О траве. Нам с тобой недолго сидеть у костра одним.
- Трава снится к гостям?
- Не-ет, – Патахха засмеялся, покачивая головой и трогая шрам на тонкой шее.
- Это был чужой сон. Но очень сильный. Та, что смотрела его – приближается. И с ней – чужестранец.
- Ты уже что-то знаешь о них?
Патахха понял, что Цез спрашивает о будущем. И ответил, не отводя глаз от прыгающего пламени:
- Ничего. А ты?
- Сто раз говорила – ее будущее неведомо мне. Его нет! Она держит его в своих собственных руках, – сварливо ответила старуха.
Патахха что-то пробормотал.
- Что? Скажи громче.
- Вот потому я и не страдаю о женщинах, достойная Цез.
- Ага, – остывая, заулыбалась пророчица, – поддел. Как на крючок рыбу. Буди своих молодцев, кажется, даже я слышу конский топот.
Над костром, уходя в засыпанное звездами небо, полетел, ширясь и разрастаясь, удар гонга, заныл, вздрагивая и затихая. Зашевелились шкуры на входах в маленькие палатки. Мальчики выползали, сидя на траве, быстро натягивали сапожки и, хлопая сонными глазами, бежали к костру, чтобы встать за спиной Патаххи послушными черными тенями.
- Ши Эргос, – негромко распоряжался шаман, – воды и котелок.
- Ши Эхмос, еды на двоих.
- Ши безымянный… – он чуть повернулся, говоря через плечо, – шкуры помягче.
Младшие неслышно разбежались исполнять. Безымянный споро притащил лисьи и волчьи шкуры, прижимая их к животу и, пыхтя, устроил напротив Патаххи два мягких сиденья, набросив шкуры на плоские камни.
Патахха задумчиво смотрел на круглое лицо мальчика. А Цез смотрела на старика своим единственным глазом.

Далеко в степи Хаидэ приподнялась, опираясь на локоть. Техути остался лежать, уткнувшись лицом в ее теплый живот под обнаженными грудями.
- Я их слышала. Нам пора, Теху.
- Знаешь, чего хочу?
- Чего, люб мой Теху?
- Уехать с тобой к истокам Морской реки, где одни лишь тростники и птичьи гнезда. И там любиться, пока не возненавидим друг друга полной сытостью тел. Думаю, нам хватит ста лет. Или пусть – девяносто. А?
Опускаясь на согретый плащ, она засмеялась, целуя его лицо и подставляя свое поцелуям.
- Нет. Мне мало. Пусть будет двести. Давай умрем от старости, и все еще будем любить друг друга там, за снеговым перевалом.
- Тогда уже вечно, – предложил египтянин.
- Согласна. А сейчас…
- Надо ехать. Да.

Этой же ночью, хорошо поев и напившись отвара трав с молодым медом, они сидели у костра рядом с двумя стариками, а те понимающе кивали, глядя, как влюбленные стараются незаметно коснуться друг друга, то рукой, то коленом.
Кладя на траву маленький мех с вином, Патахха поднял руку, покачал ею, отпуская ши спать. И дождавшись, когда мальчики заползут в палатки, сказал.
- При тебе, золотая княгиня, я могу говорить сам, пусть дети отдыхают.
- Да, Патахха.
- Можешь спрашивать.
Хаидэ убрала руку из пальцев Техути и положила ее на колено. Постукивала пальцами, собирая мысли.
- Вот что случилось, небесный шаман. Судьба послала нам девочку, от которой пойдет новое в племени дело – женщины-воины, степные осы. Брат Силин, прискакав в стойбище, умер у нее на руках. Он привез странный знак. Можно решить – это просто иноземное золото, но слишком много совпадений. Он не знал, где сестра, но нашел ее. И не знал, как я… в кургане Царей… Мы поехали в Каламанк, поселок, сожженный варварами.
- Да.
- Вот мой вопрос. Как быть? Я не могу послать туда воинов, сидеть и ждать, когда тириты придут снова. Таких каламанков может быть десяток или больше, а наши воины – не сторожа чужой жизни. Их просто не хватит на все всплески зла, что происходят то тут, то там. И я не могу повелеть племени рассеяться, чтоб искать зло и наказывать его. Нас мало. Но и смириться, говоря – так было, пусть и остается так, тоже не могу.
- Да.
Хаидэ выжидательно молчала, глядя, как пламя мелькает по старому лицу. И не получив ответа, сказала еще:
- Я должна найти голову зла. И отсечь.
Где-то далеко завыли степные волки, захлебываясь тоской и угрозой. И смолкли.
- Тебе еще нужен ответ? – удивился шаман.
- Я… я сама ответила себе. Только что.
- Тогда я спрошу, дочь Торзы непобедимого. По-твоему, равновесие нарушено и мир изменился? Ведь зло было всегда. Ты не птенец, чтоб не понимать этого.
Техути закивал, глядя на княгиню, призывая и ее согласиться. Но та упрямо сказала:
- Было. Всегда. Но всегда были и те, кто удерживал мир на краю. Мир все время меняется. Кто-то трудится, чтоб он не свалился. И раньше трудился. И – будет.
- Значит, сейчас это ты?
- Я.
Техути нахмурился. Снова это «я»! Да что с ней происходит? Ее власть еще не крепка, сын совсем мал, муж злобится и положение шатко. Ей бы несколько лет укреплять оставленное отцом, а она вдруг понеслась чинить справедливость, непонятно кому. Только потому, что в стойбище прискакал умирающий, один из тысяч, что получают такую судьбу. И потому что мальчик Кирите плакал, убегая через тростники. Такие справедливцы в Элладе мирно посвящают себя богам, живут при храмах, творя добрые дела. А в Египте – поклоняются карлику Бесу-коту, умоляя его защитить бедняков. Но не правят при этом племенем!
Пока он раздумывал, Патахха молчал, разглядывая упрямое лицо молодой женщины, сидящей напротив. Сердце его стукнуло, по спине пополз холодок предвидения, спустился к пояснице и обхватил ее, беспокоя старые кости. Она почуяла. Почуяла виденное им однажды, когда проломилось дно нижнего мира, выпуская чудовищ, что могли пожрать всех известных страшных чудовищ. Потому эти твари существовали в безвременьи. Но они – существовали! А значит, могут вырваться из кромешного мрака своего плена. И начать пожирать свет… может быть, уже начали. Понимает ли она целиком, куда ведет ее одинокая тропа?
Он увидел, как рука египтянина незаметно коснулась женского бедра, погладив его. И княгиня, повернувшись, нежно улыбнулась возлюбленному. Вздохнул. Нет. Не понимает, еще не понимает.
- Когда новая трава пробивается через жирную землю, поднимая тысячи острых голов…
Слабый голос Патаххи поплыл над костром. Княгиня выпрямилась, ловя тихие слова.
- Каждая травинка несет свое. Любовь, доброта, радость, сочувствие, жалость, гордость, сострадание, смелость. Все может вырасти травой души. Но рядом – гордыня, злоба, зависть, уныние, сладострастие, гнев. И это растет наравне с прочим.
Он поднял руку, протягивая к пламени, и то осветило сухую ладонь, сделав ее состоящей из теплого света. Растопырил пальцы.
- Ладонь света может многое. Она может лечь так, что плохое не вырастет. А хорошее наполнится силой. Но бывает и другое, княгиня.
Медленно повернув руку, он сделал ее черной тенью на красном фоне огня.
- Ладонь темноты прижмет слабые ростки хорошего, и между пальцев ее прорастут лишь пороки и злоба. Всякая трава растет на земле наших душ. И счастлив тот, кто накрыт теплой ладонью света, а не черной рукой темноты.
- Я понимаю.
- Вот и все.
Кряхтя, шаман встал. Княгиня нахмурилась.
- И все? Но где мне искать? Как найти темноту? Как биться с ней?
- Ты одна на этой тропе, дочь Торзы Непобедимого.
Он смотрел на нее так, будто уже умерла, и ему нужно постараться сдержать слезы. Хидэ вспыхнула.
- Ты жалеешь меня, небесный шаман? Вместо того, чтобы помочь!
- Жалость – хорошее чувство, оно обуздывает гордыню. Я помогаю тебе, светлая Хаидэ. Каков выбранный тобой путь, такова и помощь. Но она всегда будет. Я спать пойду, а вы сидите, говорите. Как устанете, залейте огонь.
Цез тоже поднялась, отряхивая черную юбку.
- Пойдем, небесный шаман, помогу снять сапоги.
- Да справлюсь я…
- Сказала – помогу, – голоса удалялись в темноту.
Техути незаметно перевел дыхание. Все время, пока старик говорил о руке мрака, он сидел неподвижно, с тоской ожидая, сейчас тот уставит в него тощий палец и прокричит дрожащим голосом, вот он, вот сидит взятый тьмой… Но старик ничего не заметил. Да откуда ему знать. Хоть и шаман, но слаб и выживает из ума. Даже самого Патахху не вытащили бы из смерти, если бы не помощь Техути.
- Хаи, видишь. Небесный Патахха говорит, нужно вернуться и продолжать свое дело. Ты правишь и в этом твоя борьба. Этим и держишь мир.
- Подожди, люб мой Теху. Мне надо подумать.
Он поднялся, целуя ее в светлые волосы на макушке.
- Думай. Я уйду в степь, люба моя, Хаи. Как хочется сказать – люба моя жена, да нельзя, ты жена другого. Ложись, я приду в палатку.
- Люб мой.
Мужской силуэт удалялся, исчезая в темноте, и Хаидэ прошептала:
- Люб мой, муж.

У маленькой палатки Патаххи, украшенной шестом с длинными полосами меха и кож, старая Цез помогла шаману сесть. И сама присела рядом, наклонилась к его уху.
- Почему не сказал ей, что мужчина взят темнотой? Что ж за помощь?
- Обещалась сапоги помочь, а сидишь, пытаешь меня, – рассердился Патахха, – я знаю, что делаю.
- Сам снимешь, не детеныш. Ладно, давай ногу.
Поднимаясь, заботливо задернула полог из облысевшей шкуры и пошла в свою палатку. Вот как получается. На излете жизни, кривая и сморщенная, с тяжелым мраморным глазом, от которого ноет скула и холодеет веко, нашла свой дом – крошечную палатку из шкур. И старика, с его разговорами и острым взглядом. Старый степной лис. Пусть поживет еще, да помрут вместе, вот было бы дело, для удержания мира.
Патахха, вытягиваясь, думал не о Цез. Думал о княгине, любил и жалел ее, а сердце полнилось странной радостью, будто кто-то серой зимой чиркнул лезвием по вонючей стенке тесного закута и раззявил края, показывая за ними – зелень, птиц, цветные водопады и горячие солнечные песни. Помощь… Уж ей-то и вдруг он – помогать? Все равно что мураш в траве поможет коню переставить ногу. Конечно, то, что в темноте, оно огромно. По врагу и должна быть сила, вот она и пришла.
Патахха захихикал, представив мураша. И заснул.

А Техути, уйдя в степь как можно дальше, поднял лицо к бледной луне, будто собрался завыть. Еле шевеля губами, позвал:
- Онторо. Любящая. Можешь прийти незаметно? Я зову тебя сам.
Замер, чутко прислушиваясь. Он рисковал, ведь совсем рядом засыпает старый шаман, да и пророчица Цез с ее пронзительным взглядом и сжатыми в нитку губами – кто знает, что умеет еще. Но время ускоряло свой бег и события прилипали друг к другу, становясь толщей чего-то, что потом невозможно будет разделить. Тонкие хрупкие пластины на глазах превращались в камень. Ему надо спешить…
- Ты позвал. Я – незаметна. Не бойся, никто не увидит преданную Онторо, и говорить со мной можешь, не открывая рта.
Техути повел плечами под налетевшим ледяным ветерком. Женщины не было рядом, лишь тихий голос бился в виски изнутри. Медленно шагая все дальше от стойбища, отводя рукой высокие колючие стебли чертополоха, Техути думал.
- Я был уверен, любовь поведет нас в нужную сторону. Теренций завел себе тайную жену, и она не просто рабыня для утех. Я мужчина и кое-что понимаю, пусть даже сам князь еще не видит, как крепко держит его хитрая девчонка. Теперь я – любовь княгини и ее советник. Думал, получу свободу и стану ей светом, под стать солнечному. Может быть, приходя тайно, ты видела сама, как сильно любит меня эта женщина…
- Приходила, брат. Она любит тебя всей силой сердца. Такая любовь может повернуть реки и поднять моря к небесам. Если в ее сердце будешь лишь ты.
- В ее сердце полно всего! Как мне стать единственным? Я думал, она забудет о черном рабе и станет моей! А она вертит головой в стороны, до всего ей есть дело! Будто фазаниха с цыплятами. И где же тут я?
В темноте, придавленной россыпями звезд, пронесся тихий смешок.
- Ты в числе прочих ее любовей, брат. Она так устроена.
- Значит, если я скажу ей – брось все или я уйду…
- Она бросит тебя. Будет страдать, почернеет и высохнет. Но продолжит водить своих цыплят. А тебя – бросит.
- Разве это любовь, Онторо?
- Она никогда не предаст невинных, тех, кто нуждается в ней. Не уйдет с тобой, не пожертвует всем. Она лишь возьмет тебя в свой мир. Только так.
Египтянин рванул рукой стебель, выругался, отшвыривая обрывок. Исколотая колючими листьями ладонь саднила. Как же так? Ни одна женщина не ложилась под него с такой страстью, не таяла так нежно, принимая его в себя. Не отдавалась так самозабвенно, заставляя его взлетать в бесконечность. И все это лишь часть? Поправляя одежды, она уйдет к костру, сядет вершить дела и забудет о нем? А если он, ее возлюбленный, исчезнет, то она не пойдет искать, не соберет войско, а продолжит, как там сказала сестра – чернея и высыхая, свои труды?
- Нее-е-ет! – он рассмеялся. Оглянулся, проверяя, далеко ли ушел, не услышат ли. Но красное пятнышко костра было не больше ногтя. И он повторил вслух:
- Нет. Я не верю. Ты не лежала на ней и не смотрела в глаза. Она все сделает для меня. Наверное…
- Ты сомневаешься. И ты прав. С силой трудно угадать, где именно нужные тебе пределы. Это, как взбираться на дерево. Сперва ты – у комля. Потом лезешь по толстому прочному стволу. А выше – ветви качаются и верхушка тонка. Там уже не твое, там – все дерева. И если забудешься и залезешь чересчур высоко – высота тебя сбросит. Сила, что держала, обернется против тебя.
- Ты сравнила ее с деревом. Однако, женские речи…
- Я ненавижу ее. Она отбирает мою любовь. А сама даже не сумеет насладиться ею. Пока она растит свою силу, она опасна. Брат мой Теху, ты понимаешь – опасна и для тебя!
- Почему это? – недовольно спросил жрец.
- Потому что большая сила пестуется для больших дел. Тебе может не оказаться там места. Прости, но ты меньше княгини.
Мужчина остановился, оглядывая блестящие полосы трав на черной земле. Если бы хитрая наушница показалась в ночи, с каким удовольствием бы он взял ее горло, сдавил, чтоб захрипела и потеряла голос, нашептывающий лживые слова. Он – меньше? Слабее? Да как она смеет!
Вдруг его прошлое осветилось и встало за спиной, удаляясь в точку, из которой росли воспоминания. И он впервые понял: главной его мечтой и страстным желанием всегда было превосходство. Так и жил, всегда и все делая лучше других, не потому что хотелось делать, а потому что никто не должен быть лучше! Сильнее. В прямом коридоре прошлого, что толкало его в покрытую мурашками спину, ходили оставленные им женщины, ворочались поступки, громоздились свершенные дела. Он видел их, не поворачиваясь. И к любой точке прошлого, оказывается, привязан тяжелый груз – кто-то, кого нужно было победить, любой ценой. Что-то, что нужно было сделать лучше…
Ну и что? Разве это так плохо?
- Это сделало меня тем, кто я есть. Я умен, быстр, красив, у меня цветущее тело мальчишки и разум зрелого мужа. Я ловок в любви и не скучен в беседе. А если бы корпел за огранкой камней в отцовской мастерской? Ходил бы с толстухой женой, раскланиваясь с соседями…
- Я просто хочу помочь, – прошептал ночной воздух.
- Это возможно?
- Да.
- Тогда скажи, как! Хватит рассказывать мне, как залезать на деревья! Говори прямо.
Он стоял, подняв лицо к лунному свету, слушал, ловя тихие слова и складывая их на темное дно души.
- Будь слабым, когда она занята, и она бросится на помощь тебе, как бросается помогать всем. Это ослабит ее. Обещай поддержку и отступай, под правдивыми предлогами, оставляя одну, когда она нуждается в тебе. Она верит и не усомнится, что так сложились обстоятельства. Давай крохи, делая вид, что даришь ей мир. Любовь ослепляет, крохи покажутся ей сокровищами. Но не насытят силу. И, слабея, она будет привязываться к тебе все больше. Выведи ее из круга тех, у кого она черпает силы. Понемногу, медленно. Пусть останется одна. И когда вокруг будет лишь пустота, подставь плечо. Тогда она прислонится и прорастет в тебя так, что ты станешь ей повелителем. Твои прихоти и приказы станут ее жизнью. Это нелегко, да. Но как увлекательно! Ты не находишь?
За спиной тускнел, исчезая коридор прошлого, а перед глазами мужчины высветился, мерцая, туннель будущего, нарисованный советчицей. …Слабая, покинутая всеми дрожащая Хаидэ смотрит с мольбой. На него – единственного, кто рядом. И, милостиво прижимая к себе, он растит в ней новую силу, послушную, направляет в нужную сторону.
- Ты умен и сумеешь согнуть, не ломая. Шаг за шагом, бережно покалечишь, лишая крыльев. А потом станешь управлять всем, стоя за спиной великой княгини. До времени за спиной. И настанет блистающий миг, ты выйдешь из тени, люди склонятся перед мощью великого Техути, жреца и повелителя племени свирепых мужчин и прекрасных смертоносных женщин. Все они будут твои. И – княгиня…
- С чего мне начать? – голос его был хриплым и дрожал.
- Жизнь идет. Шаг за шагом. Не нужно ничего начинать, брат. Просто обдумывай каждый шаг жизни, помня о своей главной цели. Ты справишься.
Он кивнул, вытирая о рубаху внезапно вспотевшие руки. Перед глазами мелькали, сменяясь, картинки, и он разрешил себе смотреть их. Хаидэ на коленях, плачущая от счастья, когда он заносит над обнаженной спиной плеть. Хаидэ на совете, гордая, говорит с мужчинами, а он сидит напротив, зная о рубцах под богатым платьем. Их сын, будущий вождь, в колыбели, осыпаемой лепестками и зерном. Поход к северным границам, то самое черное войско без края, что увидел когда-то, прозревая будущее, но во главе – он, а рядом княгиня, ловящая каждое слово. Хаидэ… Как же он будет любить ее, плененную полностью, за то что она целиком в его власти!
Кружилась голова, пересыхало во рту, сердце мерно ворочалось в груди, гнало кровь к низу живота, наполняя корень. Подгибались колени. Казалось, сейчас все взорвется, разбрасывая увиденные картинки и, разлетаясь, они превратятся в серые, как дивный пепел, закрученные лепестки черной розы тьмы. Заслонят мир и, плавно кружась, падут на него, затапливая вселенную…
- Я ухожу, брат. И тебе пора.
Он раскинул дрожащие руки, жаркий и мокрый, охваченный желанием.
- Иди… ко мне… сестра. Дай обнять.
Невидимая Онторо тихо рассмеялась, остужая пот ночной прохладой.
- Хорошее начало, сильный мужчина. Нет. Иди к ней и победи ее. Утром в ее глазах увидишь мою правоту.
Переводя дух, Техути проглотил слюну, толкнувшую горло комком раскаленного металла. Повернулся к пламени костра, что двоилось в глазах.
- Ахатта поможет тебе. Скоро, – прошептала вслед Онторо, – у нее есть то, что стократ прибавит тебе тайных сил.
- Хорошо…

Патахха проснулся от тихих звуков и, раскрыв глаза, лежал, глядя в низкий невидимый потолок из шкур. Женский еле слышный плач сменялся мужским рычанием, превращался в стон наслаждения и после стихал, чтоб кликнуть и порваться, под зажавшей рот тяжелой рукой.
Слушая, небесный шаман лег на бок, бережно укладывая старые ноги и укрываясь лохматым одеялом. Темная любовь пришла к девочке – с темной стороны. Ну что же, на то ей одинокая тропа, чтоб все испытать. И то, как бывает без любви. И то, какой бывает сама любовь.
Утром они уедут. А он подарит имя ши безымянному. Пришло время дать ши Эхмосу, старшему из младших ши, – право говорения. А самому потратить остаток дней на помощь княгине. Великий Беслаи видит и знает – скоро она останется совсем одна. Нужно удержать ее от попыток уйти самой за снеговой перевал, вслед за Торзой непобедимым.