Глава 21

На исходе третьего дня, когда красное солнце увеличиваясь и сплющиваясь, садилось на невысокую гряду курганов, Ахатта и Убог увидели впереди россыпь белых домов под красной черепицей, а выше их, на самой вершине пологого радушного холма – треугольную крышу храма Афродиты. Вечерний свет выкрасил розовым колонны и ступенчатые улицы, сбегающие к невидному за степью морю. И закатный ветерок приносил мирные далекие звуки – постук молотков, крики и грохот из порта, блеяние овец и петушиные вечерние вопли.
Пока было возможно, они ехали степью, огибая засеянные поля и крошечные деревушки пахарей и пастухов. Но полей становилось все больше и Ахатта, хмуря брови, махнула рукой в сторону небольшой рощицы.
- Там святилище, а, если пройти деревья, – развалины. За ними перекресток заброшенных дорог – место Гекаты. Никто не ходит туда ночью, в эту пору года. Ты жди меня там, Убог. Рыба спрячь в зарослях и пусть стоит тихо. А я вернусь, и мы успеем уехать до света.
- К чему тебе туда, люба моя, Ахатта? – в голосе бродяги слышалась тоскливая забота, – не надо бы, а?
Подъезжая ближе, она тронула его локоть, притянула большую руку, кладя ее себе на грудь.
- Ты поклялся. Помнишь?
- Я не забыл. Но все же…
- Нет, люб мой. Клятва есть клятва. Только одно могу сказать в ответ и поклянусь тебе – я никому не желаю зла и никто не пострадает. Хватит страданий. Всем.
И добавила мысленно «и мне тоже – хватит».

Убог кивнул лохматой головой. И отъехал, направляя Рыба к рощице.
Ахатта посмотрела ему вслед. Три утра они лежали вместе, и было хорошо, так хорошо, будто она его ребенок. Но сейчас ее ждет главное дело. Или же смерть. И чтоб не передумать…
Она сунула руку в сумку, вытащила подвеску. Прижав ее ко лбу, надела цепочку, расправила, пряча серебряный знак под рубашку.
… надо выбросить из головы все. И его любовь тоже.

Дальше ехала, не скрываясь, надменно глядя перед собой и не обращая внимания на поклоны крестьян и торговцев, что на смирных лошадках или в скрипучих повозках катили по узкому проселку от городских ворот.
У маленького родника спешилась, умыла лицо, причесалась маленьким гребнем, потерла щеки ладонями, чтоб добавить им краски. И, найдя в зарослях кустарника несколько ягодок багряника, разжевала, пальцем растирая по губам яркий сок. Отряхнула и тщательно расправила складки охряного платья, украшенного вышитой каймой – хорошо, что Хаидэ велела им всем приехать к речке в платьях, теперь у нее вид городской женщины, что ездила на прогулку. Красиво подпоясала длинный плащ и опустила на запястья браслеты, чтоб сверкали в последнем свете вечера.
Два стража у ворот проводили ее взглядами и снова склонились над мешочком с костями. И Ахатта, утишая ровным дыханием стук сердца, медленно двинулась в гору по квадратным плитам мостовой. Она не знала толком, что будет делать, но подвеска холодила горящую кожу, успокаивая. Ты не одна, страдающая мать, иди и доверься, казалось, шептали острые лапки, покалывая при каждом шаге.
У ворот в дом Теренция сидел, зевая, незнакомый ей раб. Увидев надменную всадницу, вскочил, кланяясь, и ловя небрежно кинутые поводья.
- Отведи лошадь на конюшню, – распорядилась Ахатта, – поставь в ближнее стойло, правое у входа. И задай корму.
- Господин знает тебя, достойная? – озадаченно спросил раб, сводя к переносице маленькие глаза и пытаясь сообразить, что к чему.
- Знает? Да господин сам пригласил меня сегодня!
- А! Ты прибыла на веселом корабле, вчера?
Она повела плечами, стоя рядом с Лаской. И он обрадованный, что хмель не помешал верной догадке, осклабился:
- Иди, красавица. Если господин еще… еще не заснул, утомясь от трудов, ты найдешь его в перистиле. Катиос проводит тебя. Катиос! Постой тут, с красавицей, не знаю имени ее, я отведу лошадь.
Он убежал, ведя Ласку, а Ахатта, смерив взглядом тощего подростка с немытой шеей, не стала ждать, а сразу пошла следом. Катиос жалобно закричал ей в спину, опасаясь отходить от двери:
- Подожди, госпожа!
Но она быстро шла по узкому коридору, направляясь во внутренний дворик. Шум большого дома мерно гудел, будто за белыми стенами гнездился улей. Ахатта, омахивая плащом беленые стены, узнавала его звуки. Вот кричит повар, он вечно кричит, распекая служанок, что принесли овощи для утренней готовки. А вот ржут на конюшне кони, здороваясь с новой кобылкой. Жужжит точило и медленно бухает молоток, верно каменщик заканчивает подновлять стену. Женский возглас донесся и стих.
Не слышно шума пьяной пирушки. Хотя по словам раба можно было понять, что Теренций как всегда на закате уже сильно пьян. И по-прежнему таскает к себе гетер и, наверное, мальчиков.
Она вошла в перистиль, где рядом с тихой водой бассейна уже горела жаровня, растекаясь по теплому воздуху горячим зноем. И встала, оглядывая с противной щекоткой в сердце место, где она лежала и мучилась, ползла через ночной дворик к цветнику и, срывая, заталкивала в рот белые цветы с дурманящим запахом. Как же слаба она была тогда. Тогдашнее тело в ответ на каждую мысль и на каждое воспоминание сочилось темным ядом. Слюна, пот, молоко, женская кровь… Вся она была – смерть. Неприкрытая и необузданная. А сейчас?
Глядя на вычурный бортик бассейна, ажурные решетки насеста, где уже спали павлины, свесив хвосты, на разбросанные по гладкому полу покрывала и подушки, подумала медленно и спокойно – я изменилась. Удивилась тому, что так и есть. Но не рванулась внутри, как раньше, а так же спокойно кивнула. Надо было вернуться, чтоб понять – Ахатта все-таки учится владеть своим темным даром. Там в степи казалось – такая же. Но – нет, нет…
Огибая бассейн, прошла к углу за колоннами, где на покрывалах лежал хозяин дома, прикрыв лицо согнутым локтем и разбросав босые ноги. Рядом сидела Анатея, перебирая струны кифары и тенькая плектром. Тихие звуки замерли, и один протянулся, когда она подняла глаза на гостью.
- Госпожа Ахатта!
- Хоть кто-то узнал меня в этом доме, – усмехнулась Ахатта, развязывая плащ. Скинула его и уселась рядом с рабыней на подушки, кладя руки на колени, – раб на воротах принял меня за гетеру. Давно ли спит твой хозяин, Анатея?
- Он…
- Я не сплю, – Теренций убрал руку с глаз и, проморгавшись, уставился на гостью. Сел, тряся большой головой.
- Одна за порог, зато другая в дом. Что тебе нужно, сестра моей жены, забывшей мужа и сына? Ты с поручением?
Мясистое лицо опухло от вечернего сна, но маленькие глаза, спрятанные вечерними тенями, смотрели трезво, и в голосе не было хмеля.
- Анатея, принеси нам фруктов. И вина с пряностями.
- Да, досточтимый Теренций, с поручением. Моя сестра послала меня узнать, как живет ее сын. Хороша ли охрана и не надо ли прислать еще воинов.
- А что узнавать. Прислала бы сразу. Троих. Нет, лучше пятерку.
- Не будет ли трудно дышать маленькому князю в такой толпе? Его уже охраняют десять лучших мужчин. Разве не так?
- Так не так, – рассердился Теренций, – что ты сидишь тут, и тычешь мне цифрами? Я умею считать получше тебя. И не обязан отчитываться.
- Обязан, – ровным голосом возразила Ахатта, – ваш сын – надежда на объединение сил. Тебе это нужно. Иначе не брал бы ее в жены.
- Брал, не брал. Дай мне проснуться. Испей вина. Поддержи вежливую беседу, как принято у культурных людей. А после я все расскажу. И ты расскажешь мне… как она там.
Говоря, встал и, отойдя, шумно умылся, окуная руки в принесенный рабыней сосуд, фыркая, вытерся мягким льняным полотенцем. Поправляя домашний хитон, взгромоздился на высокий деревянный стул и кивнул.
- Сядь ближе. И расскажи мне о моей жене.
Усаживаясь в мягкое креслице, Ахатта рассматривала потяжелевшее тело и седые пряди жидких волос. Он постарел. Что за сила дана ее сестре, если собой она держала даже постылого, нелюбимого мужа, и был он тогда – зрелым и сильным мужчиной, красивым тяжелой сочной красотой власти и денег. Ее нет и он – уже старик.
- Мой господин! – девичий голос зазвенел, отдаваясь эхом от стройных колонн. Прозвучали быстрые шаги. Мератос замерла, опуская руки с гирляндой из белых роз. Ахатта усмехнулась, пристально глядя, как на лицо хозяина наплывает кислое недовольство.
- Иди в дом.
- Но ты звал меня. Ждал. Я пришла.
- Иди в дом, сказал. Видишь, я занят.
Язвительные слова вертелись на языке Ахатты, но она не дала им воли. Сидела, сложив на коленях руки, и ждала. Девочка резко повернулась и ушла за колонны, волоча за собой гирлянду.
- Твоя жена в здравии и вся в делах. Степные народы ценят ее дружбу, и каждый месяц племя принимает гонцов, предлагающих деньги.
- Это хорошо. Где вы стоите сейчас?
- В верховьях Морской реки. Там можно пасти скот и присматривать за военными лагерями. Но все мирно в степях и пока нет нужды что-то менять. Потому я приехала одна, с поручением к городским медникам, княгине нужны фляги и бляхи на конскую упряжь. Я дам им работу, а через два десятка дней она сама явится с воинами забрать сделанное. Заодно я обещала навестить вас, посмотреть, как растет маленький Торза и узнать, здоров ли ты, достойный Теренций.
- Заодно. Мы с Аникетосом для нее лишь приложение к медникам.
- Не суди ее, господин. Ты знаешь, какая ноша лежит на ее плечах. И что тебе горевать, разве она одна на земле?
Вопрос повис в сумраке, разрезанном быстрым пламенем на неровные части. В нем была и издевка и просьба объяснить что-то о женщине, которая, живя свою жизнь, творила их судьбу.
- Ты права. Одна не одна. Но…
Он опустил голову, потирая колени. За их спинами неслышно ходила Анатея, складывая подушки и расправляя покрывала.
- Я жил, как хотел. Мне нравились мальчики, такие нежные, славные, каждый год подрастают новые – только срывай. Я не обижал их. И не обижал никого из веселых женщин, что пели и плясали на моих пирах, даря меня и гостей своими щедрыми ласками. Но вот она вылупилась, как птенец из глухого слепого яйца. Стала моей настоящей женой. А после – бросила. Обязана… да. Как же! Я все понимаю. И ты права – ну, удрала править своими волками, ну пусть. Не Афродита и не Артемида, обычная женщина, полная всякого. Я ли ее не видел! Я видел ее всю! Не просто раздетую, Ахатта, я видел ее страсти и ее пороки!
Он нагнулся вперед, огонь залил большое лицо багровым светом.
- Так почему теперь мне опостылели пиры и веселая пьянь? Почему мне тошно смотреть на крашеные лица и за ними видятся морды? Как можно спать с мордами, любить морды? Как можно радоваться им? Как мне теперь жить, а? Подожди! Я сам скажу дальше. Я думал, пусть бы она вернулась. Но я знаю, если вернется, все равно не будет мне прежней жизни. И с ней не будет тоже. Все сломала и так бросила. И что мне винить ее? Она такая, какая есть. Это как… как туча, пришла и, если захочет, прольется дождем, а может быть, градом и все выбьет вокруг. Нет. Не захочет. Она так дышит. Понимаешь? А мне теперь как?
- Я не знаю, князь, – тихо ответила Ахатта, – не знаю.
- Может быть она – одна из Эринний? Может быть, так выглядит наказание за мои прежние грехи и злые поступки? Тогда я смирюсь и буду мучиться, принимая его. Нет другого ответа у меня. А ты говоришь – медники. Говоришь, сколько воинов… Эх…
- Я выполняю поручение.
- Да. Да. Выпей вина, его привезли недавно, оно из белого винограда, что зовется «жемчужные слезы». Съешь сливу. Это из нашего сада, она сама смотрела за этими деревьями и они обильно плодоносят. Утром я покажу тебе мальчика. Он толст и здоров. Он улыбается мне.
Откидываясь на спину стула и улыбаясь при мыслях о мальчике, он вдруг насупился, поднял большую руку:
- Но я не пущу тебя близко. Ты отравлена, и вдруг нашлешь на избранника богов злую болезнь!
- Нет, досточтимый, я теперь могу взнуздывать себя и никому не причиню зла. Если сама того не пожелаю. Не стоит ждать. Завтра у меня много хлопот. Если позволишь, заночую в твоем доме, а нет – уйду к базару, пока не наступила ночь. Пожалуйста, отведи меня к мальчику. Я должна взглянуть на него, я поклялась.
- Мне нечего скрывать, Ахатта. Пойдем.
Он взял поданный Анатеей маленький факел. Пошел впереди, углубляясь в коридор, ведущий в заднюю, самую защищенную часть дома.
- Ты должен приказать получше охранять дом, – сказала Ахатта в широкую спину, – видишь, твой раб пропустил меня внутрь. Поставь наших воинов.
- Хорошо, – отмахнулся тот и заговорил о пустом.
Ахатта усмехнулась. Видно, воины уже отданы за хорошие деньги. Ишь, как виляет, стоит заговорить о них.
Но у маленькой двери стояли два темных стража, и, увидев хозяина, вытащили из ножен мечи, показывая сверкнувший красным металл. Подойдя следом, Ахатта сложила руки в приветственном жесте и, повернувшись к свету, скинула платье с плеча, показывая бугристый шрам в виде длинного зуба. Суровые лица посветлели.
- Да будет добр небесный учитель Беслаи, сестра. Мы рады видеть тебя, вестница племени.
- Он всегда добр к своим детям и ученикам. Я рада вам, братья. Степь ждет вас, знает о вас, думает о вас. Мы вместе.
- Вместе, – они разошлись, открывая тяжелую резную дверь.
Ступая в тихую комнату, освещенную ночником в виде прыгающего козленка, Ахатта быстро обдумывала увиденное. Ну, каков торгаш. Оставил себе самых молодых мальчишек, зная, что в перенайме за них заплатят меньше. Наверное, есть еще двое, чтоб сменять караул. А больше, скорее всего и нету.
Она кивнула Гайе, которая вскочила с табурета рядом с детской постелью. И, не подходя близко, склонилась над спящим мальчиком. Постояла так, выжидая положенное время, выпрямилась, прикладывая руку к груди.
- Светлый маленький князь. Он спит и во сне говорит со своей матерью. А с отцом он и так говорит целыми днями. Я расскажу Хаидэ, дочери Торзы и матери Торзы, как силен и крепок наследник, как велики его кулаки и быстры маленькие ножки. Пусть материнское сердце радуется. Благодарю тебя, Гайя, за добрую и мудрую заботу. И тебя благодарю, высокий отец, за дом, защищающий твоего сына. Поди ближе, Гайя, мне надо спросить тебя о женском.
Оправляя юбки, Гайя подошла к Ахатте. И та, показывая на ее грудь, стала спрашивать о кормилице, перечисляя мелкие подробности, говоря о молоке, времени, о детских болезнях и способах облегчить животик. Теренций присел на табурет, бормоча сыну ласковые слова.
Наклоняясь к уху рабыни, Ахатта шепнула:
- Старый отдал воинов наследника в перенаем?
Та быстро кивнула.
- А эти стоят день и сменяются к ночи?
- Да. Скоро. Пусть светлая Хаидэ не гневается, у нас все хорошо.
- Я вижу, Гайя. Не волнуйся и береги мальчика.
Она ободряюще улыбнулась и, положив ладонь на смуглое запястье рабыни, легонько сжала его. Прикрыла глаза, зная, что у нее всего пара мгновений, и собрав всю дремлющую внутри силу, кинула ее в кончики пальцем, истекающие мгновенной испариной, которая впитывалась в кожу на руке Гайи.
- Что с тобой, госпожа? – Гайя вырвала руку, подхватывая обмякающую Ахатту. Теренций замолчал, поднимая голову.
- Ничего. Ноги. Не держат ноги. Три дня в седле.
Говорила, почти не слыша своего голоса и, казалось ей, состоит сейчас из огромных, раздутых, как тяжкие подушки, пальцев. Медленно подняла руку к лицу, думая – сейчас та застит весь свет. И, еле перебирая ногами, вышла, поддерживаемая Гайей.
Получилось ли?
Прошла мимо воинов, слабо кивая. Теренций крикнул, и прибежавший раб поднял над их головами факел, провожая по коридору в перистиль.
- Хотел я с тобой еще поговорить. Ну да ты еле жива. Твоя каморка занята, там… ну так. Пойдешь в кухню, в заднюю комнату.
- Позволь мне остаться на воздухе, князь. Я лягу в перистиле, в углу. Не помешаю.
- Отдыхай. Утром поедем на базар вместе.
Он ушел, тяжело топая по лестнице и сверху вдруг донеся его крик:
- Мератос! Почему постель не готова?
- Мой господин!
Девочка пронеслась через перистиль, толкнув бредущую к подушкам Ахатту и та усмехнулась. Купец плакал и жаловался ей, но сам – хоть раз сумел обуздать себя и захотел ли этого? Вот и получает, что заслужил.
Большой дом стихал. Ушла неслышная Анатея, оставив Ахатте поднос с холодным мясом и вином. Далеко за кухней, где на заднем дворе сидели рабы и слуги, слышался иногда шум голосов и смех. И снова все стихало.
Ахатта через силу съела кусок мяса, запивая его вином. Уйдя от спального угла, села в черной тени колонны, ожидая, когда стражи пойдут сменять охрану у детской спальни.
Он не такой уж дурак, старый Теренций. Конечно, мальчики убьют любого, кто сунется, и четверых, неустанно сменяющих друг друга, вполне достаточно для безопасности ребенка. Это если они встретят врага. А достойная Ахатта, сестра их общей матери – разве она враг. Потому с ними будет легче, чем с Гайей, которая сама немного колдунья.
Еще чуть-чуть времени и будет ясно, получилось ли у Ахатты то, что подсказывало ей черное серебро, когда она делала каждый следующий шаг.