Глава 22

Лежа под тяжким телом Теренция Мератос вертелась, закусывая губу и проговаривая заученные слова выдуманной хозяином игры, в которой она – грязная степная дикарка, которую нужно брать силой, наказывая и тут же прощая. Сегодня ей было все равно, что делает мужчина с ее грудями и бедрами, захватывая в кулак длинные пряди рыжих волос. Сердце стукало, в голове метались беспорядочные мысли. Приехала эта. Хозяйкина страшная сестра. Ходила к наследнику и осталась спать в перистиле. Мератос кое-что слышала, прячась за колоннами. И испугалась. А может, времени не остается вовсе, чтоб совершить задуманное? Хорошо, что она не медлила, и Лой принес ей рыб-травы. Пучок сиреневых цветочков с запахом сладкой пыли лежит в кожаном кошельке, привязанном к поясу платья. Кто знает, что завтра сделает хозяйкина сестра. А вдруг захочет забрать мальчишку? А вдруг Теренций соберет воинов и поедет навещать свою беглую жену и увезет его туда, где Мератос не сумеет подобраться близко?

– О-о-о! – шепотом закричала она, скользя руками по мокрой от пота спине, – больно, как больно, мой светлый муж, мой повелитель.
– Так то! – прохрипел Теренций, отваливаясь и тяжело дыша.
Девочка сползла с постели и протянула ему кувшин с вином.
– Охлади свой рот, бесценный мой, чтоб тебе прибавилось сил.
Теренций забулькал, глотая. Отдышавшись, вытер рукой губы.
– Какая ты сегодня. Верткая, как змея. Иди сюда, хочу еще.
– Дай отдохнуть, мой драгоценный супруг. Ты так силен, мои кости ноют от твоих ласк.
Она села, гладя его по волосам, скользя руками по груди, что поднималась и опускалась. Он уже пьян. А в кувшине маковый отвар, совсем чуть-чуть. Только, чтоб заснул пораньше. Но он сильный, этот старый бурдюк, все хлопает глазами, разглядывая ее лицо.
Мератос скроила сладкую гримаску, перебирая пальцами седую шерсть на груди хозяина. Замурлыкала песенку, следя, как тот моргает все реже. Вот глаза закрылись, и мужчина захрапел, булькая горлом.
– Ты корявое толстое бревно, – пропела нежным голосом. Засыпающий открыл глаза, уставился на нее с удивлением и, кивая, закрыл их снова.
Девочка замолчала. Посидела еще немного и ткнула его пальцем. Шлепнула ладошкой по лбу. И вскочив, быстро натянула на голое тело яркий хитон, затянула пояс, нащупывая на боку кожаный мешочек.
Выбежав, строгим шепотом сказала рабу, что дремал и вскинулся, когда она толкнула его ногой:
– Хозяин сильно устал, спит. Смотри, чтоб никто его не тревожил.
И полетела вниз по ступеням, неслышно ступая босыми ногами. Надо пробраться в коридор к детской, придумать, что сказать стражам. Посмотреть, просто посмотреть. Сегодня ночью и завтра, пока гостья не покинет дом, Мератос должна знать все-все. Все, что сможет увидеть…
Выходя в перистиль, подумала с надеждой – один из степняков все время провожает ее глазами. Она ему улыбается, каждый раз. На всякий случай. Красивый мальчик, смуглый, с горбатым носом и темным пушком на щеках. Если бы он там один… давно бы уже подошла, заговорила. Но их всегда двое.
Она совсем уже ступила из черной тени за колоннами в прыгающий свет от жаровни, но вдруг застыла, сделала шаг назад. За бассейном, за красным светом, отсеченным такой же черной тенью с другой стороны, под колонной сидела Ахатта. Ее почти не видно, но на лбу поблескивает кожаная повязка, расшитая бисером, и сверкают браслеты на откинутой руке.
Зачем она сидит там, в темноте? Напротив коридора, ведущего к детской?
Мератос прижалась к теплому шершавому камню, не отрывая глаз от черной фигуры. Время текло медленно, будто шло через сумрак, нащупывая ступнями теплые камни перистиля. И ничто не меняло тишину погруженного в сон дома. Почти. Один раз Ахатта застонала, браслеты сверкнули – поднесла руку ко лбу. В другой пошевелилась, выпрямляясь, видно, стряхивая сон. Из коридора вышла светлая тень, тихо прошла по диагонали в сторону заднего двора. Это кормилица, теперь там с мальчиком только Гайя. Мератос в раздражении переступила чуть зазябшими ногами. Чего тут ждать? Ворожея Гайя всегда при мальчике ночами. Да стража. Скоро их сменят те, что спали днем, и встанут отдохнувшие, без капли сна в зорких глазах. Да вот они идут.
Дверь с задней половины открылась, кидая свет на угол бассейна. Тихо переговариваясь, мужчины пошли через пустой перистиль. Девочка глянула в черную тень, ожидая, что гостья застынет, прячась. Но засверкали украшения, та встала, вышла на свет и, придерживая рукой широкий подол, двинулась навстречу воинам. Подойдя, поклонилась, а те поклонились ей. Мератос слушала тихий разговор и негромкий смех, и после увидела, как прощаясь с воинами, Ахатта обняла каждого за шею, прижимаясь щекой к мужскому лицу.
И осталась стоять, глядя им вслед. А потом медленно ушла в дальнюю часть перистиля, где лежали на полу покрывала и подушки.
Мератос постояла еще, дожидаясь, когда из коридора выйдут прежние стражи. Вот за ними закрылась дверь и все стихло. Лишь в бассейне тихо капала вода, стекая с желоба, ведущего с крыши. Девочка оглянулась, раздумывая, что делать. И вдоль стены, стараясь не выходить в свет, заскользила ко входу в коридор. Вошла, чутко прислушиваясь. Если они ее спросят, она скажет… скажет, что хозяин велел, что же он велел? Ну… приказать Гайе, чтоб утром явилась к нему. Верно. Он засыпал и велел Мератос передать, чтоб она передала. А больше ничего не знает и вообще идет спать. Прижимая рукой к боку кожаный мешочек, шла, шевеля губами, строила лицо, повторяя, что скажет и как. И повернув за угол, встала, ошеломленно глядя на сидящих у плотной шторы воинов. Факел над дверью бросал красные блики на сведенные судорогой сна лица, и казалось, они строили рожи, не просыпаясь. Впервые она видела их спящими у этой двери.
Не веря глазам, подбиралась ближе и ближе. Осмотрела сверху поникшие головы и разбросанные ноги. В страхе оглянулась. Это страшная гостья, она заколдовала! Остановила их и болтала что-то, а потом поцеловала каждого. Видно в ее рту поселился Гипнос и перетек в мужское дыхание. Не зря она тогда ползала тут, жрала цветы, как дикий колдовской зверь.
Девочка сложила пальцы в охранный знак и потянула край шторы, заглядывая внутрь. Сейчас она выговорит Гайе, что же это – стража спит. Пусть завтра дадут ей плетей, а то она сильно заносится, а сама – противная черная, как копченый горшок.
В спальне огонек прыгал на лбу игрушечного козленка, озаряя постель и рядом с ней – обмякшую на табурете Гайю. Та сидела неровно, подломив одну ногу, а другую вытянув. Висели смуглые руки с полураскрытыми кулаками. А голова упав, прижалась щекой к плечу, отчего все лицо перекосилось в страшной гримасе.
Мератос задрожала, сжимая и разжимая кулаки, задергала край хитона, не понимая, что делает. И в ужасе, что заклятие настигнет ее, повернулась, собираясь выбежать и кричать-кричать о страшном, что случилось тут. Но из высокой кроватки, крепко стоящей на гнутых резных ножках, укрытых свисающими до пола роскошными покрывалами, донеслось мирное гулькание ребенка. Он жив и не испугался!
Поколебавшись, девочка медленно подошла к постели, держась подальше от бесчувственной Гайи. Маленький князь серьезно сосал ножку, притянув ее обеими руками. Довольно блестели глаза и дорожка слюны в уголке пухлого ротика.
Окно, что выходило за угол перистиля, было забрано решетками и укрыто длинной плотной шторой. Ее никто не видит, подумала девочка и протянула ребенку палец. Тот выпустил ножку и, улыбаясь, потянулся к новой игрушке, схватил, цепко держась мокрыми от слюны пальчиками.
– Ах ты, грязный степной щенок…
Она шептала чуть слышно грубые слова, умильно улыбаясь и левой рукой дергая шнурок на мешочке. Неловко вытащила туго увязанный пучок травы с кучкой сиреневых цветков. По-прежнему забавляя малыша пальцем, сунула связку к раскрытому ротику.
– Ну-ка, пожуй, пожуй вкусного. Давай, волчья отрыжка, чавкай.
Смолкла, сторожко слушая звуки. И, отбирая обслюнявленный пучок, для верности повозила изжеванными цветами по детским губам. Ему много не надо. Если хоть пара капелек сока попала в рот… Вон как измусолил, хоть зубов еще нету.
– Молодец. А теперь – спи.
Суя растрепанный пучок обратно в мешочек, отняла у мальчика палец и брезгливо вытерла его об хитон. И ахнула неслышно – в коридоре тихо звучали медленные шаги. В панике оглядываясь, девочка ныла без слов, причитая и призывая богов пощадить ее. Кидаясь на колени, юркнула под спустившееся с постели покрывало. Подкатилась к самой стене и там замерла, подтянув ноги к груди и прижимая к себе руки, так что они заболели. Закрыла глаза, стараясь стать маленькой, как незаметная мышь.
Шаги стихли на пороге. Усталый голос проговорил негромко:
– Нет мне прощения от вас, степные братья. Потом я понесу наказание.
Над самым ухом прошуршали шаги, женщина остановилась над кроваткой. Мератос жмурилась все крепче, и казалось ей, больше не выдержит, закричит, вскакивая и биясь об гнутые ножки – только бы вырваться из страшного места, убежать, унестись с ветром, к морю и утопиться в нем.
– Иди ко мне, маленький князь. Я не сделаю плохого. Просто поможешь бедной Ахатте.
Бешеный стук сердца заглушал звуки и тихий говор, которым страшная гостья успокаивала младенца, вынимая его из кроватки и заворачивая в покрывало. А потом сердце Мератос заколотилось так громко, что она испугалась – его услышит весь город. И споткнувшись, замерло разрывая болью грудь. Стукнуло снова. В полной тишине, нарушаемой лишь сонным дыханием Гайи.
Девочка открыла глаза. Красноватый свет сочился снаружи, очерчивал бахрому на свисающем покрывале. И нигде узкая неровная полоса его не прерывалась. Сглотнув, Мератос зашарила глазами, изогнулась, осматривая пространство в ногах.
Она ушла? Забрала ребенка и ушла? А вдруг сидит в углу, держит его на руках, погрузив в сон, смотрит, ждет… и как только Мератос пошевелится…
Сил ждать не осталось. Поскуливая, она выползла из-под кроватки, вертя головой. В комнате было пусто. Только Гайя по-прежнему скалила перекошенное лицо, уронив голову на плечо. Девочка встала и тихо вышла, стараясь не смотреть на спящих воинов, страшась, что те проснутся от ее пристального взгляда. Медленно свернула за угол, на цыпочках пробежала коридор и вдоль стены, прижимаясь, добралась до своей каморки. Нащупала в темноте под кроватью горшок, плотно закрытый крышкой, выворачивая мешочек на поясе, достала пучок травы и порвала его на мелкие части, суя в горшок. А потом задрала подол и сев сверху, пописала на обрывки. Утром она вынесет его на задний двор и вытряхнет в помойную яму, набросав сверху овощных очисток и засыпав песком. И все…
Заталкивая горшок под кровать, села, вытирая тряпкой грязные руки. Нет, не все! Пусть колдунья уберется подальше, пусть унесет ребенка. Но под утро Мератос первая увидит пропажу, закричит, сзывая народ и рассказывая, что сделала страшная Ахатта. И пусть Теренций увидит, какая она ему преданная новая настоящая жена.
А пока надо помыть руки и смазать их едким маслом. Чтоб не отравиться самой.

Убог сидел среди тонких стволов, внимательно глядя на перекрестье старых дорог, залитое бледным светом луны. За его спиной Рыб стоял смирно, изредка фыркал и поскрипывал зубами, срывая и перетирая в челюстях щетки сочной травы.
Добрая Ахатта теперь его люба. Так хорошо и так странно. Особенно, когда он поцеловал ее, по-настоящему, как целует мужчину свою любу-жену, а она тронула пальцами шрам на его груди. Так хорошо. Но очень тревожно. Зачем она привела его сюда? Она хорошая, но горе туманит ей голову. А еще он поклялся. И что бы ни сделала она теперь, это и его дело и его ноша. Если она делает правильные вещи, всегда найдутся те, кто поможет и защитит. А если она делает неверное – только он защитник ей. И его клятва. Жалко, что его собственная большая голова тоже не сильно умна и все время теряет мысли. Иногда ему кажется – было время, когда любую мысль он мог додумать до конца и крепко держать за хвосты все, сколько бы не прибегало в его голову. Хоть целый табун. Это было в какое-то другое время. Там была другая жизнь и он был другим. Жаль, что он совсем-совсем не помнит той жизни. А может, не было вовсе, и он просто выдумал.
– Тебе мало настоящих мыслей, дурачок с дороги, ты себе еще выдумываешь новые, – прошептал, упрекая себя.
Короткие. Пусть все они будут короткие. – Подумал и остановился. И мысль села и сидит, смотрит. Ждет. А такие, у которых дли-и-инные хвосты, те нельзя ему думать. Схватит хвост, а голова уже убежала. Вот Ахатта. Она – любовь. И он теперь любовь. Хорошо. Правильно. Так сказало сердце.
Он вытянул ноги, вздыхая.
Но они приехали в город, где все началось. Приехали тайно, как воры. Плохо. Но – клятва. Значит он пойдет за любовью. Всё.
Вдалеке послышался мерный стук копыт. И Убог встал, не выходя из зарослей, шикнул на Рыба. Дождался, когда на светлый перекресток выедет Ласка с сидящей на ней женской фигурой и тихо крикнул, будто сонная птица проснулась в гнезде.
Ахатта повернула лошадь, подъезжая к рощице, и он вышел навстречу, ведя за собой коня.
– Я рад, ты вернулась, добрая. Ты что-то везешь?
– Поехали, певец.
– Ты моя люба-жена, – сказал Убог вопросительно, вспрыгивая в седло и с тревогой глядя на большой сверток, лежащий на коленях наездницы.
– Да, мой люб, так.
– Скажи, это что?
– Где твоя клятва? – в голосе Ахатты послышалась ярость. И утихла, когда мужчина с готовностью ответил:
– Она тут, со мной.
– Ладно. Тогда не спрашивай. Надо уехать подальше, а утром встанем, и я все тебе расскажу.
– Хорошо, моя люба-жена, – повторил Убог, радуясь, что может говорить эти слова снова и снова.
Ахатта, бережно придерживая одной рукой сверток, натянула поводья, дернув и посылая Ласку неторопливой рысью. Улыбнулась печально детской радости в голосе мужчины.
– Поедем не быстро. Это ценная вещь. Надо сберечь.

Они свернули с проселка и пустили лошадей травами, а те, степные, вольно пошли спокойной рысью, сами выбирая, куда шагнуть.