ГЛАВА 11

Перевозчик бежал по черному песку, легко вскидывая ноги, и колени блестели в свете неровной луны. Он старался не смотреть на блики, что появлялись и исчезали при каждом шаге на согнутых коленях – белая луна пугала его. А она торчала над головой – никуда не денешься. Хорошо читать обычные костры, что загораются яркими пятнышками – побольше и поменьше, светят, мигая, или ровно вытягивают к звездам тонкую огненную нить. Прочитав послание огня и, дождавшись, когда костер начнет повторять его, перевозчик брал маленький барабан-бонго, и, прижимая его к животу, выстукивал указания. Тогда приходили рабы. Несли кожаный мешок с раковинами в уплату за овец и коз. Или на кольце из толстой витой проволоки младшие жрецы приносили квадратики серебра и, становясь рядом с ним на плоту, говорили с теми, кто пришел торговаться.
Или два молчаливых воина отправлялись с ним, чтоб забрать человека.

Все это было знакомо, и за долгие годы перевозчик привык. К жадной хитрости пришлых, к их страху, и к внезапной нерешительности. К попыткам вдруг все изменить, закидывая молчаливых тучами мелких слов. И к тяжкому молчанию забираемых или их суетливым разговорам, когда, ступив на черный песок острова, они вдруг начинали оглядываться в кромешную темноту большого берега, колеблясь. А потом, понурив головы, уходили к скалистому кольцу и медленно поднимались по узкой тропе-лестнице, что вела к гребню. Обратно никто не возвращался, на то он Остров Невозвращения.
Иногда перевозчик думал – да куда же столько… И – что там. Но испуганно прогонял мысли. Хватит с него бессонных ночей и тяжелых раздумий в маленькой уютной пещере – его пещере.
Но костер прочитанный сегодня, редчайший, означал разговор с людьми Луны. А это…
Остановясь у подножия скал, перевозчик поежился, переминаясь с ноги на ногу. Дважды видел он жреца Луны. В первый раз при заключении сделки и тогда все полнило его ужасом, собственной смелостью, а после возвращением молодости тела. И потому лик жреца остался в памяти как грозное белое пятно в мешанине впечатлений. А второй раз он шел к нему пересказать знаки огня. И после несколько ночей мучился от тяжкой усталости, исполняя свою работу внимания, потому что днем не мог спать: сердце не отдыхая, колотилось, а перед глазами стояло белое тяжелое лицо с глазами, полными серой паутины.
Он облизал сухие губы, уговаривая себя, его сделка неизменяема и, передав послание, он просто уйдет обратно, на скалу, застеленную мягкой шкурой, что пахнет его потом и старым прогорклым козьим молоком. А там, внимательно глядя в темноту берега, постарается забыть лицо человека луны – как можно скорее.
Протянул руку, тронул висящее у тонких перилец серебряное кольцо, прохладное, витое. Стукнул основанием кольца о гладкую пластину, и быстро отпустил, будто обжегшись, когда ноющий звон, родившись под его пальцами, быстро побежал вверх вдоль перилец. Перевозчик следил, как белая искра показывает путь звука. Вот она, скача вдоль поворотов и изгибов, достигла верхней площадки лестницы и, вспыхнув, остановилась, показывая путь.
И он, слушая, как колотится сердце, пошел вверх по ступеням, стараясь не дотрагиваться до перил. Мимо плыл темный ночной воздух, овевая горячие щеки холодом ночного ветерка. Временами ветер стихал, лестница врезалась в скалы, эхо ловило шаги и множило их. Он старался не смотреть по сторонам, потому что черные, с высветленными луной трещинами, стены показывали пугающие картинки – страшных животных, терзающих человеческие тела, людей, терзающих непонятных животных, умирающих пленников, женщин… Снова выбираясь из расщелины в темноту ночи и ветра, перевозчик вздыхал с облегчением. И гнал мысль о том, что может, картинки – это окна в скалах.
Когда он ступил на первую ступень последнего лестничного пролета, скала над площадкой раскрылась, выпуская в ночь режущий белый свет, а в нем уже стоял жрец Луны, закутанный в бесформенное одеяние, молчал, ожидая. И перевозчик, становясь на колено, дотронулся пальцами до своего лба, сердца и опустил щепоть вниз, к холодному металлу лесенки. Не имея сил поднять голову, чтоб не столкнуться глазами с мертвым взглядом жреца, пробормотал:
- Человек разжег костер возвращения, Отец Луны. Он хочет говорить с тобой и вернуться.
Жрец молчал, а мальчик с юным лицом и сердцем старика, прижимая дрожащую руку к ступеньке, чувствовал, как мертвые глаза ползают по его затылку и плечам. И знал, тот не ответит, пока их взгляды не встретятся. Обреченно поднимая голову, посмотрел в белое лицо, куда сверху заглядывала луна. Жрец брезгливо разглядывал его, как раздавленное насекомое, которое нужно поскорее смахнуть с кожи рукой.
- Вот как… Чем же порадует темноту старый пастух Карума?
- Он… у него там великан. Большой человек, черный. Старик хочет сам отдать его тебе, Отец луны. И после вернуться.
Жрец оторвал глаза от напряженного лица перевозчика и посмотрел вверх, на луну, потер большой рукой гладкий подбородок, поправил длинную, падающую на круглое плечо серьгу.
- Старик решил заняться торговлей чужими душами. Ну что же, его находки хороши. А жадность ему заменяет смелость. Отправляйся за ним, плотовщик. Привезешь своего брата, который думает, как ты, но шагает немного шире.
Повернулся уходить и, загораживая белый свет, льющийся изнутри скалы, добавил:
- Люблю таких.
Скала замкнулась. Идя вниз, перевозчик решил, что он вполне обойдется той малой толикой любви, которую уже получил, а больше пусть достается гостю. Как сказал Отец Луны? Старому пастуху Каруме…

Нуба стоял на плоту. Он видел то, что попадало в поле его зрения и не мог обдумывать это, мысли замерли, как замерло большое тело, приняв в себя отраву. Мимо плыли посеребренные луной волны, а на краю зрения увеличивалась бесформенная черная груда. Плескала вода, перемежая звуки с тяжелым дыханием, изредка перед глазами мелькал длинный шест, проносился и снова исчезал, вонзаясь в воду.
А потом плот дернулся и остановился. Карума, подталкивая пленника в спину, вывел того на песок. Черные скалы, расписанные лунными трещинами, покачиваясь в такт шагам, стали подходить все ближе, закрывая звезды. Протянулась вверх лестница, полная прохладных серебристых ступеней, долго-долго маячили они перед глазами, пока ноги, мерно шагая, подымали его к яркому квадрату входа, расположенному на круглой площадке.
Там гостей уже ждали. Три жреца, в белых накидках, распахнутых на груди, так что луна освещала черные линии одинаковых знаков – шестиугольники с вытянутыми крюками лап. А в середине – тронутый лунным светом клубящийся серый туман. Нуба стоял чуть ниже площадки, и глаза его без приказа не закрывались, потому туман был виден ему, а больше ничего вокруг.
- Какую плату ты хочешь получить за своего истукана, смелый Карума?
Старик вздрогнул, услышав свое имя. Внутри все сжималось и переворачивалось, желудок съезжал вниз и поднимался к самому горлу. Хотелось оказаться далеко отсюда, сидеть у родника, поглядывая на бугры спящих коров, теребить жидкую бороду и рассказывать пастухам старые сказки, в которых он мастер.
- Он не простой, – голос Карумы сломался и пискнул, как у вчерашнего мальчика, – он был сосудом годои. Да будет птица… – и замолчал охваченный ужасом, не зная, как отнесется жрец к восхвалению ночной птицы.
Но жрец милостиво кивнул и махнул толстой рукой, ободряя.
- Справедлива птица Гоиро, – шепотом закончил Карума и перешел снова к делу, – он прозревает невидимое. И он очень силен. Не умер в пустыне и потом жил у меня, почти без еды и без тех желаний, что есть у каждого живого человека. Я хочу отдать его насовсем. А мне… Я хочу, чтоб я снова был молодым и полным мужской силы. Но чтоб я вернулся туда, где мой дом и мое стадо.
- Кем же ты вернешься туда, умник? – жрец пристально оглядел высокую тощую фигуру. Жрецы, стоящие по сторонам, осклабились и луна, отразившись в блеске зубов, сделала их лица еще белее. Как старые кости, беспомощно подумал Карума, как смерть…
- Кто позволит юнцу владеть стадом пропавшего в ночи уважаемого говорильщика? Или ты станешь рассказывать всем, что продал человека владыкам черного острова? И что взамен получил гладкие щеки и блестящие глаза?
- Нет! Нет… Но как же?
- Сила не обязательно видна всем, старик. Мы дадим тебе мужскую силу и крепкое здоровье. А внешне останешься собой. И не волнуйся, несколько нужных слов ты получишь от нас – и женщины будут покорны всегда, только проговорить их на ухо красавице. Хочешь так?
Карума немного подумал. Вдруг почему-то вспомнил затравленный взгляд мальчишки-перевозчика и то, как подергивалась у того щека, когда взглядывал на луну.
Кивнул.
- Да. Это подходит мне.
- О, какое счастье излилось на наши бедные головы, – нараспев сказал жрец, – он согласился! Ну что же, мы забираем твоего мула. А ты, уходя в свой мир, полный слепцов, что не видят дальше ближайшей тучи, принимая ее за облезлые птичьи крылья, должен пообещать нам еще.
- Как еще? Я привел к вам человека, а вы мне даете…
- Закрой свой рот. Неужели ты думаешь, твои желания равны этому бревну? Я могу дать тебе за него серебра и отправить назад. Правда придется лишить тебя памяти, и ты не сумеешь найти дорогу к стаду. Да и забудешь, кто ты был и чем владел…
- Нет! Я!..
- Тогда слушай настоящие условия! – голос жреца стал холодным и резал, как нож режет руку, – за молодость, здоровье и женские ласки ты отдаешь нам этого человека. И возвращаешься в мир. Чтоб вечно искать для нас таких же – умеющих странное, живущих сердцами, мужчин, женщин, детей. Доброта, любовь, преданность. Приводи их на берег и зажигай костер. Каждый из них будет длить твою новую жизнь. Я сказал.
Карума еле стоял. Желудок прыгал к горлу, задавливая сердце, во рту стояла горькая слюна, дыхание рвалось и затыкало рот, а в голове будто поселилась стая зудящей саранчи. Отец луны сказал свое слово. Надо кивнуть и принять сделку. Или поторговаться еще. Что-то там, в его надменных словах было…
Но уши отказывались слушать, глаза выпучиваясь, не помещались в орбитах, а в голове все бешено крутилось, и слова жреца, порвавшись на мелкие клочки, скакали в вихре невнятицы. Карума схватился руками за живот, за голову, прижал ладонь к глазам, не в силах больше выносить разлад своего тела, о работе которого почти и не думал, ну разве что посетует на усталость в ногах или боль в пояснице.
- Принимаешь ли ты нашу плату?
- Да! – старик упал на колени, скрючиваясь, и тяжело дыша. И вдруг замер, удивленный. Все ушло. Утихла боль и тошнота, в голову пришла ясность. А руки и ноги запели, наполняясь силой.
Жрецы усмехаясь, наблюдали, как трясущееся тело на их глазах разворачивалось, выпрямляясь. Человек встал, вытягивая перед собой руки, залитые лунным светом.
- Иди. Слуга накормит тебя. Если захочешь, даст женщину. И возвращайся с добычей.

Двое жрецов, подхватывая под локти Нубу, повели его к белому входу, где исчезала в режущих лучах грузная фигура Отца Луны.
- Пойдем, – прозвучал в тишине мальчишеский голос перевозчика, – у меня на берегу тушеная козлятина и пиво из кокосового молока.

Ранним утром, когда солнце еще только готовилось выглянуть из-за края земли, но небо уже стало розово-нежным, Карума проснулся на берегу, возле остывшего очага. Сел, оглядываясь и встряхивая гудящей ночным хмелем головой. В ней кружились воспоминания о танце, в котором его пятки выворачивали черный песок, о блюде, полном недоеденных кусков сладчайшего мяса. И женщина была там, блестела глазами, закрывая лицо краем накидки, которую после, когда Карума шепнул в маленькое ухо подаренные ему слова, она медленно скинула на пол пещеры, легла, раскрываясь как цветок в дождь. И глаза ее были большими и влажными, как у раненой в бок антилопы. Был в памяти отброшенный мальчишкой перевозчиком калебас, разливающий на пол вязкую белесую жидкость. И почему-то внезапная грубая ругань мальчишки, его злые рыдания, когда Карума отбил удар и опрокинул мерзавца, наступая ему ногой на плечо. Но потом помирились. А дальше память заснула, насытившись впечатлениями.
Сидя на берегу, Карума смотрел, как солнце приоткрывает огненное веко, ползет вверх и со стороны озера приходит легкий утренний бриз, клоня тонкие стебли сухой травы.
- Г-го, – сказал он, прокашлявшись. Вскочил, слушая с удивлением и радостью, как бежит кровь, напитывая тело до кончиков пальцев, и как резко все внутри просыпается, требуя жизни. И женщину можно бы снова, понял он и захохотал, любуясь ощущениями. Хватая мешок, валяющийся на песке, закричал в полный голос:
- Гей, го-о-о!!!
Закружился, твердо ступая сильными ногами. И вдруг замер, когда в голове, которая становилась яснее, всплыли и остановились слова, завершающие сделку.
«Каждый из них будет длить твою новую жизнь»
- Вот как… – медленно сказал себе Карума, и оглянулся через плечо на черные скалы, торчащие из розовой утренней воды. Поворачиваться лицом к острову не хотел.
Внутри плеснулся страх и поднял голову, обещая показать последствия, нарисовать их, упиваясь сладким ужасом необратимости. Но Карума не зря жил долго и знал – иногда надо вовремя наступить на новорожденную мысль и сломать ей хребет пока она не стала настолько сильной, чтоб убить думающего. Он прогнал страх, ударив первым. Что же. Если ему теперь жить, ловя слабых и доверчивых, горячих сердцами – значит, так тому и быть.
Он повернулся и посмотрел на остров, без страха. Черная скалистая пирамида казалась далекой и неопасной. Ни единого блика не отражали ломаные поверхности скал. Сильной рукой Карума приветственно поднял потяжелевший мешок, из которого вкусно пахло лепешками, вяленым мясом и пивом. И пошел по красному песку к бушу, прячущему начало тропы через саванну, обдумывая где вскоре соберется побольше народу – на ярмарке в дальней деревне или на свадьбе в своей. А может быть, надо просто подождать, когда мужчины сами придут к нему, неся новому годое свои тревоги и желания.

В длинной кольцевой галерее, прогрызающей скалы вокруг всего массива острова Невозвращения, шел жрец луны, и широкий подол колыхался в такт мерному шагу. Когда на утреннем берегу Карума замер, а после смирившись, перебил хребет мысли, жрец кивнул, улыбаясь. Не останавливаясь, сунул руку к горлу и груди присевшей перед ним черной рабыне, и пошел дальше, рассеянно поглядывая на ряды глухих дверей по сторонам. Круглые, толстые, похожие на пробки, затыкающие норы гигантских червей, они плотно закупоривали входы, не пропуская ни звука. Только шестиугольные отверстия на уровне глаз в каждой двери полнились клубящимся серым дымом.

Нуба стоял в середине большой пещеры. Свет, льющийся сверху, осыпал черную кожу перламутровой пудрой. Пленник по-прежнему смотрел перед собой и дальняя стена, неровная, в выступах и изломах, ярко блестела, выжимая слезу из открытого глаза. Он видел этот блеск, видел купы темной зелени и тропинки между широкими листьями. Слышал медленное вязкое жужжание – изредка через линию взгляда пролетали тяжелые от взятка пчелы, как пущенные во сне камушки. Сбоку мелькнула черная фигура, приблизилась, встала напротив. Протягивая руки, украшенные множеством браслетов, девушка с серьезным и одновременно полным скрытого веселья лицом, обтерла его скулы и лоб, становясь на цыпочки. Она была высокой, но дотянуться да макушки не сумела и, оглядываясь, исчезла. Потом вдруг выпрыгнула снизу, и глаза оказались совсем близко, около его глаз. Покачиваясь и балансируя, закусила губу и нахмурила изогнутые, подкрашенные красной краской брови на черном лице. Поднесла к его лбу широкое лезвие, сверкнувшее плавной линией заточенного края.
Нуба не шевелился, пока девушка точными движениями снимала с его головы густую щетину отросших волос. А позади кто-то бормотал, иногда вскрикивая, летали мимо пчелы, и пыльца света сеялась и сеялась, ложась на яркое лезвие, узкое черное лицо и внимательные глаза.
Закончив работу, девушка бережно обтерла ему голову и спрыгнула с камня, на котором стояла. Чуть отойдя, присела на колено, откидывая голову, так что черная шея потянулась из груды цветных ожерелий. Подошедший жрец – крупный мужчина в длинной канге, обернутой вокруг широкого тела, остановился на миг, касаясь пальцами ее горла и обнаженной правой груди. Она встала, когда жрец отвернулся. И, прижимая к себе край подноса с разложенными на нем нехитрыми инструментами – лезвием, губкой и плошкой с водой, исчезла сбоку, уйдя из поля зрения Нубы. Ему осталась белая плешь, окруженная прядями жидких волос – жрец оглядывал его тело. Потом, подняв голову, посмотрел снизу в лицо пленника. Он не стал громоздиться на камень.
- Вдохни запахи, черный. После саванны, полной недоеденных звериных трупов, после веревок и ремней у дерева, где держал тебя жадный старик, да, я думаю, там пахло не слишком хорошо. Чувствуешь, какой мед разлит в этом воздухе?
Жрец потянул носом, раздувая ноздри, и закатил маленькие глаза, показывая, как наслаждается. Но они оставались холодными и пустыми, когда снова поползли по лицу пленника.
- Скоро твое тело вернется к тебе, и ты войдешь в новый прекрасный и светлый мир. Мир полный меда. Взяток со всего, что родит земля, – вот что мы собираем тут. И лишь избранные могут вкусить взяток, собранный нами, как трудолюбивыми пчелами…
Он смолк, не закончив напыщенной фразы. Отступил на шаг, продолжая внимательно следить за лицом пленника. А тот моргнул, слеза, что стояла в уголке глаза, поползла по щеке к носу.
- Сейчас я уйду. Но мы ни на миг не оставим тебя без нашей заботы. Отдохни, избранный. Мы увидим, когда ты обернешь к нам свой взгляд, свой разум и свое сердце. И тогда будет праздник, Ночь Черного Песка для всех, кто живет под заботливым светом Белой луны. Для всех ее детей. Они будут славить тебя, как могучего и быстрого, того, кто может стать рядом с отцами луны.
Жрец говорил и отступал, иногда оглядываясь на тропу. Широкие листья гладили белый подол. И Нуба, поведя глазами, что медленно и трудно, но все же послушались, сумел подумать – не та белизна. Белые тоги маримму светились, как снег на вершине матери-горы. Или то память его высветлила прошлое? Но она возвращается, как возвращается сила в его руки и ноги.
Он шевельнул плечом. Повел рукой, поднимая ее, с острым наслаждением чувствуя, как бьется кровь, проходя в венах.
В ответ на движение жрец, зудя обещания, оказался вдруг у самой далекой стены и, держась ладонью за выступ, спросил голосом близким, будто стоит до сих пор совсем рядом:
- Понравилась ли тебе Онторо-Акса? Если захочешь, она будет не только брить твою голову и омывать тело. Эта женщина сама мед, предназначенный для вкушания.
Нуба сделал шаг. И проход в стене, в котором мгновенно исчез жрец, захлопнулся.

Большие белые цветы поникали от собственной тяжести, раскидывая уголки сросшихся лепестков с растянутой белой плотью. Пахли особенно. Нуба медленно шел, отводя рукой темные листья, прохладные и тяжелые, задирал голову к столбам света, идущим к мягкой пахучей земле от далеких отверстий в своде пещеры. Тропа под ступнями податливо подавалась, лаская кожу упругостью крошечной травки, растущей сплошным ковром. Так же, вспомнил он, ступали его ноги, когда тащил на себе бурдюк озерной травы на склон горы, где росло его дерево. Маленькое и тощее, с тонкими ветками, но только его.
Выйдя на поляну, осененной широкой листвой, Нуба сел, поглаживая рукой упругую травку. И вздохнул, только сейчас понимая, как он устал. Под цветочным кустом ждала его накрытая плошка. Поставив ее на колени и радуясь сытному запаху, он зачерпнул рукой вкусного крошева из овощей и теплых кусочков мяса. Ел, с наслаждением разжевывая и глотая, и насытившись, сунул пустую миску под куст. Лег навзничь, вытягиваясь. И засыпая, увидел слова жреца о девушке, что бережными движениями омывала его обнаженное тело, они превратились в ее руки и глаза. Сон взял его, накрывая, как он взял ее, скользя руками по круглым плечам, захватывая ладонями черные груди с острыми сосками.

Под котловиной, окруженной кольцом черных скал, той котловиной, внутренность которой была тайной не только для тех, кто видел остров с берега, но и для вечного перевозчика, обитающего на черном песке, глубоко внизу, в скальном массиве, в тесной пещерке сидели шесть мужчин, скрестив ноги, укрытые засаленными белыми кангами. Соединившись ладонями, смотрели перед собой. И в точке пересечения шести неподвижных взглядов, вздрагивая и толкаясь, клубился серый туман, показывая картинку: измученный черный великан с обритой головой, лежит, свернувшись клубком в тесной камере с грубо вырубленными в скале стенами. С низкого потолка падают медленные капли затхлой воды, скатываются с грязного тела, оставляя на коже блестящие полоски. А по каменному полу ходят, подступаясь и шевеля чуткими усами, жирные многоножки, обтекая захватанную миску с комками тухлой еды.

- Старик принес сладкий взяток, – сказал крупный мужчина с обрюзгшим лицом. И пятеро повторили согласно:
- Сладкий…
- Избранных нельзя упустить.
- Нельзя.
- Если мы не возьмем двоих, они выберут свет.
- Выберут, – согласились жрецы, глядя, как многоножка заползает в миску, повисая над камнем жирным туловом с шевелящимися ножками.
- Мальчик и мужчина – оба останутся с нами. Или обращенными. Или кормом для пчел.
- Кормом.
- Но это лишь крайний случай. Время нас не торопит.
- Нет.
- Идите к мальчику. Мужчина пусть спит.

Туман исчезал, унося с собой сладкий тяжелый запах. Размывалась картинка. И жрецы, выходя из оцепенения, опускали головы, бережно, будто боясь порвать кожу, размыкали ладони. Прикладывая руку к груди, там, где пялился на мир черный шестиугольник с серой сердцевиной, по одному вставали и уходили в маленькую дверцу.